Колесо года (СИ) - Пронина Екатерина. Страница 15

Это не помогло. Лавина уже сошла со скалы, мой сон был всего лишь её отдаленным рокотом. Родители продолжали скандалить, пока однажды ночью отец не собрал чемоданы. Когда он гремел в ванной, складывая в сумку бритвенные станки, я делал вид, что сплю и ничего не слышу. Я думал, он, как обычно, уйдёт проветриться на ночь и вернётся наутро, поэтому не вышел попрощаться. Я даже не открыл глаза, когда папа заглянул в мою комнату. О, как я потом сожалел об этом! Как часто представлял, что подбегаю к нему, обнимаю и целую в небритую щёку.

Но отец не вернулся с рассветом. Он ушёл навсегда. Ещё несколько раз он навещал меня и привозил подарки, а потом мы с мамой переехали к бабушке, потому что квартплата оказалась слишком высока. Теперь мы с папой только созванивались по телефону несколько раз в неделю. Мне пришлось пойти в другой детский сад, гораздо хуже, чем прошлый, и какое-то время спать на раскладном кресле. По утрам я уныло ковырял ложкой глазунью, пока бабуля, которая теперь вместо отца отводила меня в группу, курила и красила губы. Я думал о кубиках и дурном сне. Моя Башня рушилась.

* * *

Понемногу жизнь наладилась. Школа в районе, где мы теперь жили, оказалась даже лучше, чем та, в которую я должен был пойти изначально. Со временем я смог убедить себя, что развод родителей был неизбежен, и башенка из кубиков здесь ни при чём. Очевидно, отец давно уже завёл любовницу, а мама в тот вечер была сердита, потому что обо всём узнала.

Порой я совсем не верил в мистику. А бывали дни, когда в голове зудел вопрос: могла ли мама сдержаться и не закатить папе скандал, если бы я в тот вечер вовремя убрал игрушки? Так или иначе, я стал относиться к дядиному подарку с осторожностью, граничащей с благоговением. Я даже не дышал на кубики лишний раз. Когда пришла пора переездов и мы с мамой меняли одну за другой съемные квартиры и комнаты в коммуналках, я бережно перевозил башенку в руках, не нарушая её хрупкого равновесия.

И мне снова стало везти! Дети в каждом дворе принимали меня в свой круг и делали заводилой. Учителя любили меня и ставили оценки чуть выше, чем я заслуживал. Если я бывал не готов к контрольной по алгебре, я шёл в школу спокойный, потому что знал: наш пожилой математик обязательно приболеет. Или на третьем уроке объявят пожарную тревогу. Или меня срочно попросят участвовать в городской эстафете и снимут с занятий на весь день. Я так привык к мелкой бытовой удаче, что уже не представлял, как другие обходятся без неё.

К пятнадцати годам мне надоела череда неприятных дядек, которых я должен был называть то «папой», то по имени-отчеству, и я перебрался жить к отцу. Он давно устроил свою жизнь. Мачеха, пугливая и неприлично-юная, не смела делать мне замечаний и только краснела до ушей, если я грубо выражался в её присутствии. Карапуз с широким ртом, который поднимался на нетвёрдые ножки, когда я подходил к манежу, мне даже нравился, хотя я не мог воспринимать его братом.

В отцовском доме мне жилось вольготно и славно. Ночами я убегал кататься на мопедах или с друзьями на дискотеку, а утром получал пятёрки в классе. Я выступал за баскетбольную сборную школы, привозил медали и собирался поступать в спортивное училище. Всё складывалось как нельзя лучше. Ровесники или любили меня, или завидовали, но и те, и другие раболепствовали предо мной и гордились, если я позволял сесть рядом в столовой или решить за меня домашнее задание. Взрослые отмечали, что при средних способностях удачи мне Бог отсыпал за троих. Я же знал, что дело не в Боге.

Накануне городских соревнований я вернулся домой пораньше, чтобы выспаться. Я сразу заметил, что в комнате что-то не так. Моя башенка стояла на непривычном месте, верхний кубик лежал рядом. Видимо, мачеха зашла, чтобы протереть пыль, и передвинула мои вещи.

— Кто тебя просил лезть в мою комнату⁈ — заорал я с порога. — Кто тебя просил лезть в мою жизнь⁈

Бедняжка сразу смешалась и стала извиняться, сама не понимая, за что. Карапуз у неё на руках заревел, скривив красное личико. Я хлопнул дверью и заперся в комнате. Мачеха так смутилась, что даже не стала ничего говорить отцу: в конце концов, он на неё тоже частенько орал.

Я вернул кубик на место, надеясь, что всё обойдётся. Это ведь не я трогал башенку, да и починил её сразу же. Разве будет справедливо, если удача от меня отвернётся?

Тщетно. Ночью мне снова приснилась Башня. Теперь это был небоскрёб из стекла и бетона. Квадраты выбитых окон темнеют, как выколотые глаза. Нижние этажи окутаны дымом. Сквозь его тёмную пелену где-то далеко на земле моргают мигалки машин экстренных служб, но, я знаю, людям внутри это уже не поможет. От воя сирен закладывает уши. Я вижу, как змеится по стене трещина. Взрыв. Многоэтажка складывается, словно карточный домик, погребая меня под осколками.

Я боялся, что теперь провалю городские соревнования, но матч прошёл отлично. Я сломал ногу позже, выходя из раздевалки, когда поскользнулся на мокром полу. Боль была столь сильна, что я едва не потерял сознание.

— Не переживай, Пашка, через месяц уже снова играть будешь, — утешал меня тренер. — Даже лучше прежнего! Всё обойдётся.

Ещё до того, как мне сделали рентгеновский снимок, я знал, что ничего не обойдётся.

Перелом оказался со смещением. Я провёл в гипсе два месяца, о спортивной школе пришлось забыть. Играть, как прежде, я не смогу уже никогда. А больная нога до сих пор напоминает о себе ломотой в пасмурные дни.

* * *

С тех пор башенка всегда украшает мой письменный стол. Пять кубиков один на другом: жёлтый, красный, синий, белый и зелёный. Моя крепость, мой талисман, приносящий удачу. Горничная, которая приходит убираться к нам трижды в неделю, знала, что не должна трогать предметы на моем столе. Никогда. Без исключений. Даже если ноутбук плавает в луже кофе, даже если потоп и пожар. Я плачу достаточно, чтобы люди, работающие на меня, уважали мои маленькие безобидные прихоти.

У меня нет и не будет домашних питомцев, потому что уследить за ними слишком сложно, а я не готов строить жизнь заново каждый раз, когда гиперактивная кошка устроит догонялки с собственной тенью на моём столе. Возможно, у меня никогда не появятся дети: четырёхлетке не объяснишь, почему нельзя брать папины кубики. Когда к нам приходят гости, я запираю дверь кабинета на ключ, но всё равно не чувствую себя в безопасности. Мой успех неустойчив, как построенная ребёнком башня.

Я ни с кем никогда не говорил об этом, хотя дядя не запрещал мне напрямую. Просто чувствую: о чудесах нельзя болтать с посторонними. Держи открывшееся тебе волшебство в секрете, храни за пазухой, изредка доставай, чтобы взглянуть, но не пытайся понять. Не то выветрится. Так что тайну моей удачи не знает даже Анфиса.

С Анфисой всё вышло случайно и глупо. Девочка-официантка с невозможно-длинными ногами, которая обслуживала наш столик во время важной сделки. Мой деловой партнер увидел эти ножки, тонкие и стройные, как у горной серны, пошло причмокнул губами и засвистел ей вслед. А я посмотрел в глаза — дикие, испуганные и злые глаза маленькой официантки! — и сразу влюбился. В Анфисе было что-то неправильное, угловатое, изломанное: этот изгиб бровей, похожий на чаячье крыло, острые колени, хрупкие ключицы. Хотелось обнять её и защитить от всего мира. А то ведь сомнут, испортят, станут обтёсывать под себя.

Я мог бы подарить Анфисе новую жизнь. Снять квартиру, оплатить учёбу в институте, с которой ей пришлось уйти, когда заболел отец. Мог пару раз прислать розы и провести ночь в отеле, ничего не обещающую и ни к чему не обязывающую. Мог, в конце концов, просто оставить отличные чаевые за красивые глаза! Вместо этого я, как дурак, женился. А через полгода понял, что чувство, которое я принял за любовь, оказалось всего лишь жалостью. Тем не менее, у нас был крепкий брак и неплохие четыре года вместе.

Когда я пришёл из ресторана и увидел, что Анфиса сидит на кухне в темноте и плачет, я сразу же вспомнил свою мать. Вот чёрт. Где я просчитался? Я ведь, кажется, стирал все смс-ки, а подозрительные контакты в телефоне переименовал в «Вася-ремонт» и «Коля-баня».