Хамам «Балкания» - Баяц Владислав. Страница 26

Мехмед и Синан использовали походы на Корфу и в Молдавию для того, чтобы по возможности чаще бывать вместе. Они первыми прошли по деревянному мосту Синана (за который его потом наградили) на реке Прут, доказав, что его строительство за тринадцать дней вовсе не означало, что мост просуществует ровно столько же (напротив, им пользовались многие годы). Тогда Баица увидел, как невозможное становится осуществимым: султана и великого визиря поразила скорость возведения моста, но важнее всего было то, что это сразило и противника! Причем в такой степени, что враги не только не перестали удивляться, но и не сумели подготовиться к обороне.

В этих походах, именно в это десятилетие войн и практически отсутствия в столице, Синан с Мехмедом стали свидетелями серьезных перемен в собственных жизнях, а также перемен в сумме своих лет. Синану было уже за пятьдесят, в свои зрелые годы он был увенчан высочайшими званиями, но он знал, что настоящие важные дела все еще ждут его. Мехмед в свои тридцать тоже был вознагражден, но главные его заслуги и награды были впереди… Он был моложе своего друга, и разница в возрасте не позволяла догнать его по наградам. Но то была внешняя сторона их отношений. По сути дела, Синан (иной раз открыто, вслух) игнорировал разницу в возрасте, потому что Мехмед был особо, не по годам мудр, и это помогало преодолеть ее. Уже тогда было понятно, что именно мудрость уравняет его со строительной практичностью ума Синана и поставит их обоих в абсолютно равное положение.

Это и случилось еще до того, как они стали думать об этом.

Все мы достаточно много времени проводим в поисках сходства или в так называемом стирании разницы любого рода. Скажем, разницы между Россией и Америкой. В этом мне, наряду с редко сохранявшими объективность представителями этих наций, помогали и посредники. Двое из них – канадцы. Но и между ними есть различие. Один из них – писатель Дэвид Хомел, американец, переселившийся в Монреаль и принявший канадское подданство. Второй – Леонард Коэн, канадец, переселившийся в Лос-Анджелес и сохранивший канадское подданство. Есть и третий, с которым я, правда, лично не знаком, по имени Рональд Райт, британец, который в Канаде пишет об Америке. Потому, наверное, я не знаю, какое подданство он выбрал. Почему я вспомнил о них? Да потому что и они, кроме всего прочего, как и Александр Генис, занимаются определением сегодняшней Америки. А серьезность и богатство различных точек зрения не основываются исключительно на разнице характеров тех, кто судит, но и на местах их рождения. Следовательно, они смотрят на этот мир с разных балконов. И каким бы широким ни был их взгляд, каждый из них видит разное.

Должен себе и другим объяснить, почему я в качестве примера выбрал именно Америку.

Да потому что это страна-вызов, такая огромная (и как тема, и как государство). В ней очень легко пасть, промахнуться, ошибиться. Так трудно выносить суждение о ней! Но также большая удача, если удается сказать о ней нечто соответствующее и точное. А чтобы добиться этого, как и в любом другом деле, необходимо быть компетентным.

Но о компетентных людях широкая общественность в основном даже не слышала. Эти компетентные люди были замкнутыми и тихими, однако в замкнутости и тишине вершили титанический труд во имя культуры своей страны. В той самой Америке я познакомился с некоторыми значительными, если не сказать, знаменитыми людьми, которых считают полезными и которые были некогда компетентными, но из-за своей известности в обществе со временем утратили суть компетентности. А почему? Потому что в большинстве случаев соглашались на предложенную им роль затейников, наверное, из-за пресыщенности собственным интеллектом и потому не смогли устоять перед возможностью стать знаменитыми. Если уж мы заговорили об этом, припомню, как Аллен Гинзберг изрек мне в Нью-Йорке без всякого повода с моей стороны странную истину, существенно важную для движения битников и для него лично: официально признанная дата начала движения битников в 1956 году (начало судебного процесса по поводу его ставшей тогда знаменитой поэмы «Вопль») является, собственно, концом поколения битников! В этом была абсолютная истина, хотя движение битников в то время (он сказал мне это в 1984 году) еще существовало: большинство участников были живы и активны, а прежде всех и всего – сам Гинзберг. Мало того, появились новые поколения – последователи этого движения, которые продолжили его. Но в то же самое время пик бита остался за спиной его создателя и за всеми нашими спинами. Было ли это высказывание Гинзберга подготовкой к оправданию его будущего литературного и эстрадного поведения, которое, мягко говоря, отошло от истоков? Да. Несколько лет спустя я напомнил ему об этом в Белграде, хотя и несколько стесняясь заводить разговор на эту тему. Но он избавил меня от стеснительности: признал, что я был прав! Он возвысился над собственным падением и доказал признанием, что действительно был вождем нескольких поколений. Однако вынужден был, опасаясь падения, поразмыслить, каким он останется в памяти. Ведь он же был символом тех исключительных людей, которых история превратила в явление типа «Битлз» и Боба Дилана! Кстати, разве его встречи с ними не являются историческими событиями? А когда он умер, смерть оказалась в проигрыше, потому что он одолел ее, оставшись у многих в доброй памяти, как того и заслуживал. И я соответственно с уважением и пиететом согласился с просьбой одной ежедневной газеты написать о нем прощальный текст. Я даже передал редакции весьма дорогую для меня фотографию с ним, на которой также был и Питер Орловски (ее мне так и не вернули). Наверное, это стало искуплением моего дружеского упрека.

Наверное, ради такого же акта искупления Гинзберг тогда «открыл» мне свое мнение о датах движения битников (кажется, после этого он стал говорить об этом открыто, когда понял, что такое «признание» не повредит движению). А поступил он так потому, что я поставил его в ситуацию, полностью соответствующую ему самому! Вот что это означает: тогда я снимал документальный телевизионный фильм о нем, работал всей командой с ним несколько дней подряд и в сжатый период времени заставил его быть самим собой. Гинзберг «обязан был» перед камерой отвечать на мои вопросы, читать строки из своих стихов и поэм, петь, играть на инструментах, исполнять китайские фокусы (на крыше здания) и много еще чего, причем исключительно в атмосфере собственного дома. Вот так, совершенно не имея на то намерения, я привел его в состояние «чувствительного “я”», «всеприсутствующего», обращенного в самое себя до такой степени, что Гинзберг утонул в том, чем он в сущности был, и даже медитация не была нужна ему (хотя во время интервью он сидел в позе лотоса и время от времени, чтобы восстановить дыхание, произносил мантру АУМ). Откровенно говоря, мы и ранее медитировали с ним в моей тогдашней маленькой белградской квартире (которая, до сих пор не могу понять почему, ему очень нравилась). Но тогда медитация была нам необходима, чтобы освободиться от излишней светскости и вернуться в собственное «я».

Что касается его квартиры на Нижнем Ист-Сайде Манхэттена, мне показалось, что там я вернул Гинзберга самому себе и тем самым заставил его в большей или меньшей мере стать тем, кем он был.

Однако следует внести ясность в одно большое заблуждение, что я, возможно, сделаю впервые. Хотя и было похоже, что Аллен Гинзберг занимался некими эгоистическими, собственными проблемами, на мой взгляд, на самом деле он всю жизнь занимался определением Соединенных Штатов. Из-за этих упорных поисков у него и возникали такие серьезные трения с властью. Он возвышался над ней, обладая способностью и мужеством выражать вслух не только понятые им истины, но и собственные заблуждения.

Под вопросами самоопределения подразумеваются не только нации и иные коллективные образования (как это часто воспринимают на Балканах и в «старой» Европе). Речь идет о вопросах, кто мы в сущности, лично, индивидуально. На первый взгляд узкий, но на деле, видимо, широкий взгляд на самоопределение.