Хамам «Балкания» - Баяц Владислав. Страница 33

Так что смерть привела его к новой жизни. Он страдал от многих предыдущих смертей, а тут случилась первая, но далеко не последняя, которая так помогла ему, что ему не надо было задумываться о будущем. Смерть сама устроила его.

Правда, она опять заставила его задуматься над другой смертью, которая полностью выбила его из колеи, указав на отсутствие неприкасаемых: друга султана с детских лет, великого визиря Ибрагим-пашу, именно по приказу Сулеймана удавили в зале рядом с комнатой своего товарища и властителя. Султан намеренно выбрал такое место совершения казни, чтобы все знали: казнить Ибрагим-пашу приказал именно он, и его воля не зависит ни от чего.

Наказание смертью было его исключительным правом. Выходило, особенно после убийства близкого человека, что ближайшим другом султана была сама смерть.

Кафе «Джойс» процветало по той самой причине, что гениальный писатель на четвертом этаже этого здания начал свою трудную жизнь квартиросъемщика в марте 1905 года и прожил в этой квартире всего лишь два месяца (его выбросили из-за приметной беременности Норы, которая не была благословлена формальным браком). Но символика состояла в том, что это был первый адрес в Триесте из девяти за два периода его жизни в городе (1905–1915 и 1919–1920), и это также извиняет рационально придуманный рекламный ход. Впрочем, имеет смысл платить за предоставленную возможность наслаждаться с того же места тем же видом (правда, под несколько иным углом, поскольку вы на первом этаже), что и Джойс в свое время. Может, именно этот вид на канал Гранде и маленькую площадь Понтероссо вдохновил Джойса на завершение «Дублинцев», или на написание «Портрета художника в юности», или поэмы «Джакомо Джойс», или заставил начать «Улисса» с того момента, когда он приехал из Пулы, чтобы приступить к преподаванию в знаменитой школе иностранных языков Берлица всего в нескольких кварталах от квартиры на пьяцца Понтероссо. Тут после связи с Норой в 1905 году у писателя родится сын Джорджо и в 1907 году – дочь Луиза.

Меня весьма заинтриговало и заинтересовало сегодняшнее отношение жителей Триеста к Джойсу, а также его отношение к городу, в котором он так по-разному, но всегда нелегко жил. Да, в Триест его привели поиски работы, но нельзя сказать, что они заставили его прибыть сюда: он по собственной воле решился принять участие в конкурсе на это место. По правде говоря, его брат был постоянным гарантом и вечной жертвой долгов Джойса. И все-таки странно, что упорно оставаясь в Триесте, он с таким же упорством оставался захваченным Дублином и своей Ирландией, из которой он также по своей воле уехал. Я хочу сказать, что его жизнь в Триесте можно истолковать двояко. Первое – если бы ему этот город не нравился, он не смог бы написать в нем столько замечательных страниц. И второй очевидный факт – пребывая в одном городе, он постоянно писал о другом. Немножко обидно для Триеста. И опять-таки стоит напомнить, что своих детей он назвал итальянскими именами! Не было ли это благодарностью за предоставленное «убежище»? (В одном из писем к Норе, когда они некоторое время жили врозь, он действительно называл Триест городом, который принял их под свое крыло. Во многих письмах он не скрывает эмоционального отношения к нему, выражая его на итальянском языке.) Наверное, оба эти факта и являются максимально возможной истиной о Джойсе. Впрочем, жители Триеста посмертно воздали ему за это должное десятками разных прекрасных способов. Они пренебрегли всем негативным и приняли его как родного. Установили в парке его бюст, воздвигли его бронзовую фигуру (в натуральную величину) на мосту Понтероссо, где с рукой в кармане, шляпой на голове и с книгой под мышкой он направляется к своему первому тогдашнему дому. Для туристов подготовили экскурсию по сорока важным местам, составляющим «Триест Джойса», навесили мемориальные доски на каждый дом, имеющий к нему хоть какое-то отношение, издали и книги-путеводители о нем… Все это было результатом специального проекта «Laboratorio Joyce», инициированного местным университетом. Такое отношение писателя к городу и города к писателю похоже на джентльменское соглашение о взаимном принятии, признании и присвоении. Тем самым самоопределение становится бесспорным. Даже если в его закреплении позже появились отдельные элементы культурного туризма.

Отсюда естественно вытекает, что и в наши дни в Триесте живут и активно, открыто работают писатели, как мне сказали, шестнадцати разных национальностей. И потому совсем не удивляет, что их ПЕН-центром руководит аргентинец (обе дочери которого от жен с разных концов мира родились в Белграде!).

Некогда Триест и Джойс были разными полюсами магнита, а сегодня они составляют единый полюс магнита интернационализма и место литературного паломничества, которое привлекает новых поклонников Джойса и весьма известных его наследников.

Новое назначение Мехмеда не вызвало удивления. Народ долгое время постоянно видел его при султане. Обществу был понятен такой выбор: если властитель держал его в такой близости, то почему бы и не назначить его на важную должность в провинции, которая – смотри ты! – весьма отдалена от столицы. Наверное, всех бы гораздо больше удивило, если бы Сулейман вдруг еще больше приблизил Баицу к себе! А так все было в порядке.

У тех, кто был ближе к самому сараю и немного больше знал о происходящих в нем событиях, не было никаких причин противиться такому решению: Мехмед, находясь в непосредственной близости от властелина, не совершил ни одного неверного поступка.

Третья группа, которая имела право комментировать решение султана, была самой компетентной. Это были реисы, капитаны, командиры военных кораблей, а также закаленные в походах военачальники. Последние не могли сказать ничего дурного о поведении Мехмеда во время войны: многие из них были свидетелями не только его отваги, но и рассудительности, которая так помогала ему во всем и не гнала его на безрассудную смерть. Между тем у морских командиров был повод для ревности, они не очень-то верили в будущие способности Соколлу, потому что у него и вправду не было опыта в морской стратегии. Однако он сразу отогнал все их сомнения и развеял недоверие, объявив, что не станет вмешиваться в то, чего не знает. Он сказал, что предоставит им возможность как можно скорее добиться успехов в том, что им хорошо знакомо. Итак, сражения и победы оставались за ними. Окончательная слава принадлежала им, ну и ему тоже. А прежде всего – великому султану. Но превыше всего – всесильному Аллаху.

Завершив обещанную реорганизацию флота и построив множество кораблей, он призвал к себе всех начальников. Сообщив о завершении великих дел, он продолжил:

– Ваша задача – приумножать победы. С помощью всемогущего Аллаха и по повелению великого султана Сулеймана Кануни я приказываю, куда вам предстоит плыть и что завоевать во славу нашей империи. Овладеем Средиземноморьем, Красным и Черным морями и всем прочим, что обнаружим. А затем настанет черед и далекой Индии. Никто не посмеет отнять у вас славы. От вас зависит завоевать ее.

Этими словами он не только переубедил недоверчивых начальников, но и окончательно привлек их на свою сторону, так что они поклялись ему в верности. Теперь он уже мог сказать, что командует флотом.

Султан Сулейман следил за ним иногда исподволь, но чаще открыто. Он был доволен, что его мнение о Соколлу оказалось верным. Так, Баица / Мехмед показал себя отличным организатором, убедительным оратором, а также прекрасным стратегом (ранее это его свойство подвергали сомнению). Впрочем, разве то, что он сотворил с флотом, не было особого рода сражением? И в нем он показал себя более чем хорошо.

На сердце у султана потеплело: он воспитал превосходного слугу и идеального раба.

И для империи. И для себя.

А что нам делать с несуществующими югославами? На тему этого национального самоопределения, а особенно в поисках его, даже сотни книг вряд ли смогли бы дать четкий ответ. Сколько бы их не написали. А куда уж мне с несколькими моими фразами.