«Милая моя, родная Россия!»: Федор Шаляпин и русская провинция - Коровин Константин Алексеевич. Страница 80

Хочется отметить и еще одну черту его характера: 16 января 1934 года умер в Париже один из виднейших представителей парижского духовенства — протоиерей Георгий Спасский. Он был крупный проповедник, очень уважаемый духовник… После его смерти в одной из парижских русских газет была помещена большая статья Ф. И. Шаляпина с посвящением: «Моему духовнику». Прочитав ее, делалось ясно, что отношение Ф.И. к Богу и к Церкви было не просто данью обычаю, не выражением своего рода «комильфо», а действительно глубоко пережитым ощущением человеческой души. Помню, за несколько лет до кончины Ф.И. тяжело заболел. Он тогда попросил духовника приехать к нему, причастить Святых Тайн и пособоровать, что и было сделано, после чего Ф.И. стало лучше и он выздоровел. Это показывает глубокое отношение человека к вере и к своему Создателю.

Прошло несколько лет после его погребения. Разразилась война… Вся семья Ф.И. перебралась в США, подальше от военных действий, и могила великого артиста осталась в забытьи. Никто не посещал отдаленное и малоизвестное кладбище Батиньоль. Многие, приезжавшие в Ст. Женевьев на Русское кладбище, в церкви которого я в то время служил, спрашивали у нас: «А где могила Шаляпина?» — и удивлялись, узнав, что он похоронен не у нас. Потом в одной из эмигрантских газет появилась статья, в которой с возмущением говорилось о заброшенном виде шаляпинской могилы. У нас появилась мысль о необходимости переноса праха великого артиста на наше кладбище, к этому времени ставшее «Русским некрополем».

Воспользовавшись после войны приездом в Париж вдовы артиста Марии Валентиновны, мы от имени Попечительства кладбища (был такой комитет, заботящийся о благоустройстве кладбища) посетили М.В. и предложили ей перенести прах ее мужа на наше кладбище, или в могилу в земле, или даже похоронить под храмом в склепе, где уже лежали Владыко митрополит Евлогий, Епископ Херсонесский Иоанн, бывший премьер-министр Российской Империи граф В. Н. Коковцов, а также духовник Ф.И. протоиерей Георгий Спасский.

Мария Валентиновна отклонила наше предложение, сказав, что не хочет тревожить прах мужа с места, которое он сам якобы выбрал, потом прибавила: «Я поняла бы, если бы потревожили его для того, чтобы свезти на родину, в Россию… — но тут же прибавила, видимо учитывая эмигрантскую сущность нашего комитета: — Но, конечно, не сейчас и в других условиях». Но все же у нас осталось впечатление, что в Россию она бы перевезла, и даже появилась мысль, не ведет ли она уже переговоры об этом, которые от нас скрывает, как скрывал А. И. Куприн свой отъезд на родину…

Помню, наш архитектор А. Н. Бенуа, один из плеяды этой высокохудожественной семьи, построивший храм на кладбище и создавший много очень ценных и оригинальных надгробий, предложил соорудить в склепе над прахом Ф. И. Шаляпина подобие гробницы Бориса Годунова! Эта мысль, хотя и соблазнительная, учитывая значение роли Бориса Годунова в творчестве Ф.И., была основана на недоразумении и незнании фактов. Все семейство Годуновых погребено в Троице-Сергиевской Лавре, под Успенским собором, и не имеет никакого надгробия, а тем более гробницы, а только доску с надписью «Усыпальница семьи Годуновых». Кроме того, семья Ф.И. во время наших переговоров выставила еще одно, совсем уже нелепое препятствие: «Приезжая в Париж, будет далеко ездить на могилу». Явная нелепость. Проехав из США в Париж и имея автомобили, трудно преодолеть еще 40 километров! Было очевидно, что это просто отговорка. Нам казалось, что родственники просто ожидают возможности перевоза праха в Россию, но не хотят об этом говорить эмигрантам, не зная, как это будет принято.

Так этот вопрос и заглох. Умерла и вдова Ф.И., и почти все деятели нашего комитета «Кладбищенского попечительства», пришли новые люди, которым Ф.И. не был близок. Я сам вернулся на Родину… Но вот в 1973 году исполнилось сто лет со дня рождения Ф.И., и в связи с этим событием в нашей советской прессе появился ряд статей. В журнале «Наш современник» — статья Владимира Солоухина «Три хризантемы» о том, как, будучи в Париже, он хотел положить эти три цветка на могилу Шаляпина и каких трудов ему стоило узнать, на каком кладбище он похоронен, и, наконец, уже в день отъезда, попав на кладбище, сколько трудов он затратил на то, чтобы найти могилу певца (хотя теперь, вероятно, на ней стоит приличное надгробие) и положить свои три хризантемы.

Этот рассказ вновь пробудил во мне чувства, которыми мы руководствовались, когда пытались спасти могилу нашего великого земляка от забытья. Ведь, бывая в Москве, часто наведываясь на кладбище Новодевичьего монастыря и посещая могилы Собинова, Неждановой, Станиславского, я всегда ощущал, что место Федора Ивановича здесь, среди земляков и соратников по искусству, среди своего русского народа, который он так любил. А тут еще в «Огоньке» появилась статья И. С. Козловского, в которой он, отдавая дань Ф.И., вскользь высказывал мысль об уместности рано или поздно перенести его прах в Москву.

Я загорелся вновь моей старой идеей, а так как к этому моменту из всей нашей старой «кладбищенской» плеяды в живых остался я один, то и решил, что надо начинать что-то делать мне. Я написал И. С. Козловскому, написал дочери Ф.И. Ирине Федоровне, получил от обоих самые живые и одобрительные отклики, хотел привлечь к этому и В. Солоухина, но нам не удалось встретиться. Потом заинтересовал одного из руководителей общества «Родина» и через него попытался что-то сделать. Как мне стало известно, этот проект очень заинтересовал и «Родину», и Министерство культуры и ЦК КПСС, дети покойного также отнеслись к нему положительно, особенно находящаяся в Москве старшая дочь Ирина. Но одна из младших дочерей, Дарья Федоровна, вышедшая замуж за графа Шувалова, выставила просто неприличное условие: выплату, хотя бы частично, ущерба, нанесенного Ф. И. Шаляпину конфискацией его недвижимого имущества в России. Об этом написал в журнале «Огонек», кажется, И. С. Зильберштейн. А по французским законам эксгумация тела может быть разрешена только в случае согласия всех наследников. После такого просто позорного «торга» все надежды перенести прах нашего великого артиста на родную землю погасли, и приходится примириться с мыслью, что пройдет еще 50-100 лет — и эта могила превратится в лучшем случае в археологический объект, если не разрушится совсем, так как память о Шаляпине за рубежом станет достоянием в лучшем случае искусствоведов, а для рядовых французов она погаснет, как погасли для нас, русских, имена когда-то гремевшие: Малибран, Полины Виардо или Генриетты Зонтаг. На русской земле Шаляпин навсегда остался бы Шаляпиным, как незабываемы остались Федор Волков, Истомина, Мочалов…

В силу этого же закона невозможно перенести на родину из Ниццы прах А. И. Герцена, там погребенного, так как не удается установить всех наследников. А вот прах А. К. Глазунова удалось вернуть в некрополь родного Питера…

Чтобы закончить мои думы о Федоре Ивановиче, хочется привести два анекдота: один — случившийся лично с ним, а другой — им самим рассказанный.

Как-то, до войны 1914 года, Ф. И. Шаляпин был приглашен петь на каком-то приеме во дворе Великого Князя Владимира Александровича, на Английскую набережную в Петербурге. После концерта великие мира сего развлекались в особом салоне, а другие гости, в том числе и Ф.И., — в соседних гостиных. И вот лакей на подносе подает Ф. И. бокал венецианского стекла с шампанским от имени жены Вел. Кн. — Великой Княгини Марии Павловны — с предложением выпить за ее здоровье. Ф.И. выпил и сказал лакею, что бокал берет себе на память о высочайшей милости. Прошло сколько-то времени. Шаляпин пел в Мариинском театре. После представления его пригласили в ложу к Вел. Кн. Марии Павловне, чтобы принять ее поздравление за хорошее выступление. «Вы — разорительный человек, Шаляпин, — сказала ему Вел. Кн. — Аплодируя вам, я порвала мои новые перчатки. А в прошлый раз вы разрознили мой набор из 12 венецианских бокалов!» На что Ф.И., вежливо склонив голову, ответил ей: «Ваше императорское высочество, эту беду легко исправить, если вы присоедините 11 оставшихся к пропавшему…» Боюсь, что Великая Княгиня не оценила юмора артиста и серия бокалов осталась разрозненной.