Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт. Страница 49

– Не будем больше друг в друге сомневаться, – проговорила она негромко, целуя его в щеку.

– Больше никогда!

– Но ты мог бы и не целовать Магали. Если верить Розетте, моя сокурсница просто мечтает тебя соблазнить. Так что ты только подлил масла в огонь…

– Ты все-таки ревнуешь, дорогая?

– После того как ты побывал во мне – да. Я представляю тебя с другой, и это очень неприятно.

– Знала бы ты, насколько неприятно! Увидев тебя и Гильема обнимающимися, я словно перенесся в прошлое и представил, как это было, когда вы с ним…

– Молчи! Больше ни слова, или я заплачу! Сейчас я очень восприимчивая и плачу по самому незначительному поводу. Луиджи, обними меня крепче! Мне нужно рассказать тебе еще что-то неприятное.

– Что именно?

– Там, в диспансере, я кое о чем умолчала. Слова Гильема, то, как он смотрел на меня, его горе – все это произвело на меня впечатление. Был момент, когда я подумала, уж не любит ли он меня сильнее, чем ты. Прошу, не злись, я просто испугалась. Ты скажешь, что это глупо, и я соглашусь с тобой. Он сказал, что горько сожалеет о том, что не может растить своего первенца, что не женился на мне, когда мог и должен был это сделать. А ты… Временами мне кажется, ты совсем не рад, что станешь отцом, что ты терпишь Анри, но не можешь по-настоящему его полюбить. Мы уже говорили об этом, и тогда я подумала, что ты со мной не совсем откровенен.

Он не знал, что ответить. Анжелина коснулась больного места.

– Любовь нельзя измерить. Нет такого инструмента, чтобы измерить ее протяженность, силу и другие качества, – вздохнул он. – Я полюбил тебя в день нашей первой встречи. Позже эта любовь стала моей навязчивой идеей. Я хотел тебя забыть, но ты снилась мне ночами. Энджи, я люблю тебя всей душой, в этом я абсолютно уверен. И все же ты вольна думать, что любовь Гильема сильнее и глубже.

Анжелина привстала на локте, очаровательная в своей наготе. Распущенные волосы волнами красного золота легли ей на плечи.

– Так ли это важно? Я – твоя супруга, и я обожаю тебя, Луиджи. Моя любовь к тебе крепче, спокойнее и гармоничнее, чем чувство, связывавшее меня с Гильемом. Но уже пора прогнать воспоминания о нем из нашей постели. Узы, которые связывают нас с тобой, – лучше них нет ничего на свете. Ты – не только мой муж, но и возлюбленный, друг, а в некоторых обстоятельствах – даже брат.

– Сегодня ночью я хочу быть только возлюбленным, – отозвался он, любуясь ее упругими, налившимися грудями, белоснежными в свете свечи. – Ты такая красивая! Такая желанная!

Он властно отбросил простыню, обнажив ее до пят. Прикоснулся к малинкам-соскам, провел рукой по непривычно выпуклому животику, по курчавым завиткам волос на лобке, потом его рука скользнула по ноге вниз, к щиколотке. Она закрыла глаза и откинулась назад, уступая желанию снова ощутить его в себе, чувствуя, как нарастает удовольствие.

– Луиджи, любовь моя! – проворковала она. – Иди ко мне!

Он лег на нее и вошел неспешно, наслаждаясь каждым мгновением. Анжелина обняла его, обхватила ногами его бедра. Ей так хотелось забыть про этот день, вычеркнуть его из их с Луиджи общих воспоминаний. Стать с любимым единым целым, больше не помнить о том, как испугалась, что может больше никогда не увидеть Анри, о своем волнении в объятиях Гильема и об огорчении, которое испытала, когда узнала от Луиджи, что к роженице позвали не ее. Но очень скоро теплой волной накрыло ее лоно и сердце забилось в ритме чувственного танца, в котором искусно вел ее муж. С губ ее сорвался тихий крик. Луиджи, постанывая, ускорил свои движения. Отдаляя момент его экстаза, в погоне за собственным удовольствием она сладострастно подалась вперед и задвигала бедрами. Ночь взорвалась фейерверком огней, невероятных ощущений. Какое-то время она лежала неподвижно, будучи не в силах выговорить ни слова, дрожа всем телом. Луиджи между тем осыпал ее лицо поцелуями.

– Анжелина, ты сделала меня таким счастливым сегодня вечером! – проговорил он. – А представь, как грустно было бы мне сейчас одному в поезде! Жалел бы себя, перебирал в уме свои обиды и печали…

– Не шути так! – Она все-таки улыбнулась. – Забудем об этом. Мы вместе, и мы неразлучны.

Он ответил нежным «конечно!», лег рядом, задул свечу и укрыл их обоих одеялом, потому что Анжелина успела замерзнуть. Так, обнявшись, они и заснули.

Не прошло и получаса, как кто-то тихонько постучал в дверь супружеской спальни.

– Энджи, поспеши! – послышался голосок Розетты. – Магали Скотто во дворе! Это я ее впустила. Она говорит, дело плохо, и тебе надо поторопиться, пока не случилось худшее. Речь идет о даме с улицы Нёв.

– Бегу!

Луиджи зажег свечу. За пять минут повитуха Лубе надела платье, чулки и туфли, повязала волосы платком.

– У меня было предчувствие! – Она была очень встревожена. – До скорого, любовь моя!

Из комнаты пациентки послышался плач проголодавшегося младенца.

– Я проверю, все ли у них в порядке, – угадала мысли старшей подруги Розетта. – Об этом не беспокойся.

– Спасибо!

Анжелина спустилась на первый этаж, зашла в диспансер, чтобы взять халат и саквояж. Лампу зажигать не пришлось: было достаточно света молодого месяца. В окно она увидела свою коллегу. Магали нервно меряла двор шагами.

– Вот и я! – воскликнула Анжелина, выходя во двор. – Рассказывай!

– Видит бог, это ужасно! Доктор Бюффардо должен скоро прийти. Я послала за ним, потому что придется резать дитя на куски прямо в материнском лоне! [18] Я не знаю другого способа спасти несчастную. По ее словам, срок беременности – чуть больше семи месяцев, но, когда я стала ее осматривать, она стала кричать от боли, а потом у нее отошли воды. И плод очень крупный. Ну, мне так кажется…

– Ты сомневаешься или знаешь наверняка, Магали? Говори как есть!

Провансалка едва поспевала за Анжелиной, которая бежала по улице Мобек по направлению к колокольне.

– Скорее, Магали! Я знаю, как пройти на улицу Нёв через переулок! Почему же ты ждала так долго и не позвала меня сразу? И смогу ли я теперь что-то сделать…

– Я сваляла дурака, да! Я то и дело говорила себе, что ты могла бы сделать ей твой знаменитый массаж – тот, что придумала твоя мать! Но мне хотелось сделать все самой. Доказать, что я не хуже… Это ты можешь понять? И теперь, если бедняжка умрет, это будет из-за меня.

– Не обвиняй себя. Бывают случаи, когда, увы, ничего сделать нельзя, – покачала головой Анжелина. – Некоторые акушеры от безысходности прибегают к кесареву сечению, однако ужасающее количество пациенток при этом умирает. Но иногда все проходит благополучно.

Занятая своими мыслями, Магали промолчала. Несколько минут спустя женщины вошли в дом роженицы. Здесь царило смятение, слышался плач и приглушенные крики. В кухне двое мужчин присматривали за огромной кастрюлей на печи. Крышка над ней подпрыгивала под воздействием горячего пара. Одетая в черное старушка сидела на нижней ступени внутренней лестницы и молилась, перебирая четки. Никто даже не заговорил с ними, как если бы семью уже поразило горе, сделав всех глухими и слепыми.

– На втором этаже, первая дверь по левой стороне, – тихо сказала Магали. – Спасибо, Господи, доктор еще не приехал!

– Мог бы прийти пешком, – заметила Анжелина, быстро взбегая по ступенькам.

На лестничной площадке она увидела девочку. Та сидела на паркете, прислонившись спиной к стене и обхватив руками колени. Ей было лет семь или восемь, и она плакала, едва слышно бормоча молитву.

– Тебе лучше пойти вниз, моя хорошая, – сказала ей Анжелина.

Девочка испуганно посмотрела на нее.

– Нет! Я хочу увидеть маму! Я хочу, чтобы она не умерла! Бедная, она так кричит! Я хочу, чтобы ей стало лучше…

Из-за двери послышался душераздирающий вопль. Бледная как смерть, Магали перекрестилась.

– Иди сама, Анжелина! Я не могу.

– Совсем стыд потеряла? Эта дама – твоя пациентка. Ты должна быть с ней рядом, помогать и утешать до конца!