Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт. Страница 61

– Адвоката? Но я способна сама себя защитить. Если слушание состоится, я на весь мир заявлю о причинах, которые заставили меня совершить противоправный поступок. Добропорядочные господа присяжные должны понять, насколько невыносимо для женщины носить под сердцем плод насилия, причем самого отвратительного из всех – насилия отца над своей дочерью!

Луиджи онемел от удивления. Он рассчитывал увидеть Анжелину удрученной, даже пристыженной, а в ней, наоборот, пылал огонь возмущения.

– Ты сильнее, чем я предполагал, – сказал он.

– У меня нет выбора. Это покажется тебе странным, Луиджи, но мне стало легче, когда меня арестовали. Мысли о содеянном преследовали меня, хоть я и сделала это ради Розетты, ради того, чтобы она не умерла. Странно, но в таких страшных местах, как это, ум работает с сумасшедшей скоростью. Размышляя, я пришла к выводу: это хорошо, что Гильем знает об Анри, и не только он, а и вся его семья. Умалчивание и ложь – яд замедленного действия, который постепенно нас ослабляет.

Он кивнул, сжал ее ладони, потом погладил ее по щеке.

– Особенно я беспокоюсь о Розетте, – проговорила Анжелина. – Как воспримет все это ее жених? Луиджи, заклинаю тебя, сделай так, чтобы ее не отправили в Гвиану!

Анжелина подкрепила просьбу блестящим от слез взглядом. В сумерках ее глаза приобрели странный, глубокий голубой оттенок.

– Визит окончен! – прокричал из своего угла смотритель.

– Так скоро? Приходи поскорее снова, любовь моя! – прошептала Анжелина. – И позаботься о моей дорогой мадемуазель, об Анри, моем отце, Октавии и Спасителе!

– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещал Луиджи. – А ты, дорогая, присмотри за Розеттой и не забывай о себе.

Губы супругов снова слились в поцелуе. На душе у обоих было тяжело, сердце сжималось от боли в предчувствии неминуемой разлуки. Несколько мгновений – и в тюремном подвале снова стало тихо.

В мануарии Лезажей, в тот же день, в семь пополудни

Леонора читала в своей спальне, когда в дверь постучали. Она удивилась, услышав голос Франсин:

– Мадам, мсье желает вас видеть!

– Мсье? Который? Мсье Оноре или мой муж?

– Ваш супруг, мадам! Он ждет вас в своей комнате.

Испытав прилив подспудного страха, молодая женщина встала с миниатюрного диванчика, на котором лежала. Последние четыре дня она редко выходила из спальни, мало виделась с детьми. Альфред Пенсон выслушал показания ее горничной во вторник – в тот день, когда она, Леонора, отдала Анжелину на растерзание правосудию. Они с Николь пообедали в городе, дожидаясь часа, когда судья примет их в своем кабинете в суде.

– Повитуху Лубе очень скоро арестуют, – заверил он женщин, провожая их к экипажу.

С тех пор Леонора жила в страхе. Они с любовником сошлись во мнении, что ближайшую неделю им не стоит встречаться. И приглашение Гильема не сулило ей ничего хорошего.

– У меня мигрень! Я навещу его завтра! – крикнула она, не открывая дверь.

– Прошу вас, мадам! Мсье приказал мне вас привести.

– Я ни за что не останусь наедине с мужем в его комнате! Поди позови Николь, при ней он не посмеет распускать руки. Если она пойдет со мной, я приду.

– Мне кажется, Николь нет в доме. Сегодня у нее выходной, и она обычно ездит к матери в Сен-Годан. Если мсье позволит, я могу побыть с вами вместо нее.

Понимая, что отвертеться не удастся, Леонора вышла в коридор. Она была в бархатном домашнем платье, с распущенными волосами. Даже не взглянув на Франсин, она прошла к лестничной площадке и спустилась на первый этаж. В гостиной, у камина, беседовали ее свекор и Клеманс.

– Вы ли это, Леонора? – воскликнул Оноре. – В последнее время в доме так тихо. Почаще бы у вас случалась мигрень, моя дорогая невестка!

– Неужели у вас и правда со вторника болит голова? – спросила Клеманс. – Бастьен весь вечер просился к вам! Няня успокаивала его как могла, но он плакал, даже когда его купали перед сном.

Жена Гильема даже бровью не повела. Молча, с горделиво поднятой головой она прошла к комнате, некогда служившей Оноре Лезажу кабинетом, в которой теперь расположился ее супруг-инвалид. Франсин семенила за ней, лицо у нее было озабоченное.

– Я войду первой, мадам, – пробормотала сиделка.

– Задержитесь на минуту, Франсин! У вас странный вид. Что-нибудь случилось с мсье? Что-то не так?

– Мадам де Беснак, повитуху, арестовали. И служанку ее тоже. Мы только что ездили к замку виконтов, и мсье Гильем разговаривал с судьей.

Леоноре вдруг стало жарко, потом у нее внутри все похолодело, а во рту пересохло, и она жестом дала сиделке понять, что не хочет входить в комнату.

– В таком случае я лучше вернусь в гостиную! – проговорила она, испуганно глядя на дверь. – Не хочу, чтобы гнев мужа обрушился на меня. Я не имею к этому ни малейшего отношения, но он так любит эту женщину, что непременно отыграется на мне!

– Я так не думаю. Мсье курит травку, которая так ему нравится, и на вид совершенно не рассержен.

– Если так, я рискну. Ждите меня тут, Франсин, и, если услышите, что он кричит и угрожает мне, сразу зовите моего свекра и мадам Клеманс.

– Как прикажете!

Гильем в своем кресле на колесиках сидел у окна. Керосиновая лампа под опалово-желтым абажуром освещала его лицо. Вид у него был усталый: под глазами темные тени, веки покраснели. Леоноре он показался каким-то угасшим, словно бы пребывающим в летаргии. Она не осмелилась ни приблизиться, ни обратиться к нему с вопросом.

– Добрый вечер, – проговорил он. – Ну, теперь ты довольна, Леонора?

– Чем я должна быть довольна?

– Анжелина в тюрьме. Неужели тебе не сообщили эту приятную новость? На нее донесли. Прошлым летом она сделала аборт своей служанке – славной девушке, не захотевшей производить на свет дитя, которое ей сделал ее пьяница отец, разумеется, насильственным путем. Грязная история, не так ли? В городе я встретил Жозефа де Беснака. Он знал об аборте, но даже представить не может, как эта тайна, столь тщательно хранимая по причине тяжести последствий, которые повлекло бы за собой ее разглашение, могла открыться. Согласись, это действительно странно!

Ноги у Леоноры стали ватными, и она опустилась на стул. Сердце у нее в груди билось чаще и сильнее обычного.

– Я впервые об этом слышу, но это печально. Да, очень печально!

– Согласен, – мягко проговорил Гильем. – Мне неприятно думать, что женщина, спасшая нашего сына, сейчас в тюрьме, вдали от семьи, и только лишь потому, что хотела помочь своей служанке! Со слов де Беснака, эта бедная девушка пыталась убить себя, чтобы разом избавиться и от постыдного плода в своем чреве, и от жизни.

– Замолчи! Это ужасно! – пробормотала Леонора. – Разве такое возможно?

– Ба! На свете бывают вещи и похуже. Хочешь пример? Некто узнает секрет Анжелины и ее служанки и, движимый жаждой мести, доносит на них судье.

Гильем заново раскурил свою трубку. Густой дым со своеобразным запахом потянулся по комнате. Размеренным, чуть приглушенным голосом он продолжал:

– Я не стану обвинять тебя бездоказательно, Леонора, а ты, как я справедливо полагаю, мне этих доказательств не предоставишь. Но я хочу знать, приложила ли ты руку к этому аресту, поскольку это означало бы взять на душу тяжкий грех. Анжелина может провести в тюрьме многие годы, а ее служанку, которой всего двадцать лет, твой друг судья хочет отправить в Гвиану, где ее выдадут замуж за отбывшего срок каторжника.

Было очевидно, что Гильему становится все труднее и труднее говорить. Голос его стал тягучим, когда он добавил задумчиво:

– Я хочу предложить тебе сделку. Пенсон – твой любовник, я это знаю, да и он не стал отрицать. Он – следственный судья и держит судьбы этих несчастных женщин в своих грязных лапах. Одна его подпись под документом – и Анжелина предстанет перед судом присяжных или же дело кончится выговором и крупным штрафом. Он может также пересмотреть и свое решение относительно этой Розетты. Если он тебя любит, он уступит твоим мольбам. Думаю, уже уступил, арестовывая твою соперницу…