Евангелие от Крэга - Ларионова Ольга Николаевна. Страница 44

— Куда, куда?

— А это такой большой дворец с фонтанами и бассейнами, куда собрали всех детишек, у которых не нашлось родни, а сами они по малолетству и имени своего не помнили,

— Откуда ж тогда стало известно, что ты — из рода Брагинов?

— Да не было у меня никакого рода! Брага — так собаку звали.

Харр, обманутый беззаботным тоном командора, весело заржал:

— Знал бы король Алэл, что ты псовой кличкой наречен, ни в жисть бы за свой стол не допустил!

И тут в моне Сэниа впервые взыграла королевская кровь:

— Как смеешь, смерд?! Пусть мой муж, благородный эрл и бесстрашный воин, и не запомнил своих родителей — да будет благословен их прах в далекой Земле, — но они могли принадлежать только к знатнейшему роду, иначе меня… то есть я… О древние боги, да я же с первого мига нашей встречи чувствовала, что это так!

Юрг ошеломленно замер. До этого момента ему и в голову не приходило задуматься над тем, что чувствовала его будущая супруга в тот первый миг, когда он так бесцеремонно нарушил одним махом не менее половины пунктов дворцового этикета. Что она думала — он знал: ей померещилось, что вернулся ее первый муж. На Джаспере привыкли к чудесам. Но вот теперь оказалось, что кроме этого она почувствовала и какие-то флюиды древних голубых кровей… Он искоса глянул на жену. Она уже овладела собой и не менее его была поражена собственной эскападой. А может, ей просто набила оскомину дурашливая развязность этого голенастого песельника? Кстати, загостился он тут, чувствует себя как дома (хотя он, наверное, повсюду ведет себя бесцеремонно) — надо будет как-нибудь вечерком послушать его куплеты и баллады, серенады и застольные песни, наградить позолоченным мечом пофасонистее… нет, двумя мечами… да хотя бы и тремя… и дюжиной кинжалов… да что там мелочиться — увешать его оружием с макушки до сапожных пряжек, пусть себе на это богатство купит рыдван на восьми колесах, обзаведется собственным гаремом… Только не сегодня. Сегодня вечером пусть еще поразвлекается тут, хотя бы и попоет, и можно будет на пару часиков мотнуться на Барсучий, связаться хотя бы по телекому со Стаменом…

— Где ты, муж мой, любовь моя?

Он встрепенулся — мона Сэниа глядела на него встревоженно и печально: — С кем ты, муж мой?

— Со Стаменом, — честно признался он. — Врачи талдычат: ураганное заживление, чудеса экстрасенсорной терапии!.. А я же вижу — внутри у него словно стержень надломился, и вот он-то не заживает, не срастается.

Мона Сэниа вздохнула так незаметно, что никто, кроме Юрга, этого уловить не мог:

— Ну разумеется. А то потом у нас еще будет яйцо, которое нужно будет охранять, а затем и беспомощный птенец… Лети сейчас. Забери оставшиеся офиты. А если будешь в этой… как ты называл… клинике — пусть тебе сведут заклятие живого серебра с мизинца.

Юрг невольно опустил глаза на собственные руки — он как-то и позабыл, что левый мизинец, которым он пожертвовал, чтобы найти живую воду, а потом прирастил прямо так, как отрезал, в синтериклоне скафандровой перчатки, сохранил на месте приживления неширокое серебристое кольцо, которое было неотделимо от его плоти, словно стало ее частицей.

— Ну нет! — он зябко передернул плечами. — Еще резать начнут… Бр-р-р! Я врачей боюсь. А тебе что, это мешает?

— Мне — нет.

— А я и позабыл про это. Как-нибудь к сибилле подольщусь, он мне за пару фианитов одними заклятиями это колечко снимет.

— Как же! — не мог не вмешаться по-Харрада, и так промолчавший на удивление долго. — Он тебе еще в нос подвесит! А если не в духе будет, то и на…

— Харр! Я улетаю… ненадолго. Останешься при принцессе, развлечешь ее как умеешь. — Юрг повернулся на каблуке, выискивая глазами ничем не занятого дружинника. — Ких, давай-ка по проторенной дорожке — на наш Барсучий, Там уже новые посылки с офитами приготовлены, неловко пренебрегать, хотя и того, что уже на Джаспере, всем за глаза хватит. Ну, Сэнни, не грусти Я скоро.

Он исчез так поспешно, что у моны Сэниа сердце захолонуло. А что если кроме Стамена его притягивает и еще кто-то? Если судить по Таире, то земные женщины все как одна прекрасны, не чета джасперянкам.

Она встряхнула головой, так что вороные кудри, рассыпанные по плечам, метнулись, словно грива у норовистого коня. Довольно! И где это твоя природная гордость, принцесса Джаспера? Как ты могла допустить мысль, что тебе можно изменить?

Она стремительно повернулась, отыскивая глазами того, на ком можно было бы выместить свой ослепительный, как вспышка десинтора, приступ ярости. Сейчас она…

Ну а что, собственно говоря, сейчас? Разогнать сервов. Накричать на Харраду. Перепеленать Ю-ю. Когда он исчез, в жизни не было места ничему другому, кроме того, чтобы вернуть его, такого крошечного и беспомощного. Но вот он вернулся, и даже этого ей не хватает не только для полного счастья куда там! — а для той жизни, которую она воспринимала как естественную. Что же делать, что делать?

— Эрромиорг, копей! — крикнула она, отсылая свой голос в далекий замок и нисколько не сомневаясь, что через несколько секунд на проплешине за воротами Бирюзового Дола ее уже будут ждать оседланные скакуны. Но это не будет ни боевой вороной Асмура, ни спутница ее своенравной юности, пленительная сиреневогривая кобылка. Просто добрые кони.

— Харр, за мной.

— Слушаю и повинуюсь, ха! Только меч…

Она слышала, как он гулко топает у нее за спиной, со свистом вытаскивая свой недавно обретенный меч из ножен и толчком загоняя его обратно. Не наигрался еще.

— Вот ежели нам по дороге попадется дэв или, на худой конец, лешак заплутавший…

— Помолчи, сделай милость!

Просека была наполнена густым предвечерним звоном невидимых насекомых, стрекотом не то пичуг, не то крошечных зверьков наподобие свяничей, но главное — в нее сливался с окрестных холмов терпкий хвойный настой, отцеженный с кедровых крон полуденными солнечными лучами и смешавшийся с колдовским ароматом только что отцветшего папоротника. В этом золотисто-чащобном мареве, казалось, медлительно и торжественно вызревали призраки чудес, сотворенных для кого-то другого — не для нее. И даже для гнезда, которое нужно было сотворить где-то здесь, вдалеке от Бирюзового Дола, эта узкая прорезь в почти непроходимой заросли напитанного морскими ветрами хвойника была слишком неуютной, прямолинейной. Для гнезда требовалась заповедная ложбинка, а отыскать ее можно было только с воздуха. Мона Сэниа досадливо оглянулась на своего спутника — тихрианский бродяга, которого не смущали никакие тяготы наземных дорог, смертельно боялся высоты. Если поднять в воздух крылатого скакуна, то и харрадов конь устремится вверх, и уж тут-то трусоватый, как и все задиры, менестрель поднимет такой переполох, что сгонит с гнездовий оба птичьих базара, прилепившихся к восточному окончанию Игуаны.

Принцесса досадливо поморщилась. Надо было взять в сопровождающие кого-то из своих. Она не сделала этого, стараясь каждый раз оставлять наиболее надежную охрану возле малышей. Свои… Может быть, их восторженная влюбленность — это именно то, чего ей так не хватало в последнее время? Каждый из них и сейчас, не раздумывая, отдал бы за нее свою жизнь; разница была только в том, что раньше это было бы готовностью пожертвовать собой ради прекрасной и желанной женщины, а теперь — ради бесконечно чтимой повелительницы. Но для нее, с детства привыкшей…

И тут черная четырехпалая рука бесцеремонно легла на ее поводья, а другая воровато скользнула, обнимая за талию. Конь чутко дернул головой и остановился как вкопанный.

— Ну так что, перепелочка ты моя непуганая, — проворковал над ее ухом завораживающий, с томной ленцой, басок менестреля, — может, нам и впрямь поразвлечься, раз твой князь не против?

Стремительно бледнея от бешенства и отвращения, она вздернула коня на дыбы, так что его страшные, в шипах, копыта мелькнули перед самым носом незадачливого кавалера.

— Да ты что, дуреха? — в его крике послышалось искреннее недоумение. — Я же не с охалки, а жалеючи…