Евангелие от Крэга - Ларионова Ольга Николаевна. Страница 46

И Юрг даже не удивился. Только пробормотал:

— Так ведь сколько еще придется искать…

— Кукушонок снес яйцо. Птенец подрастет быстро, Пы уже сейчас ни о чем другом не говорит, кроме того, как будет с ним нянчиться. Сейчас они с Флейжем пух собирают для гнезда.

— Где место нашли?

— Гуен подсказала — на Левопередней.

— Надо будет посмотреть. Пригони нам с Харром по кобылке…

— Я отослала Харра назад, — быстро проговорила она, опуская глаза. Что-то утомили меня его шуточки. Остроумие, уместное в конюшне, но не возле колыбели нашего сына.

Ого! Это была речь королевской дочери.

— Как это — назад? — не понял Юрг. — На Тихри?

— Надеюсь. — Мона Сэниа вспомнила абстрактное болото и невольно поежилась. — У него будет возможность попутешествовать по незнакомым землям. Ты недоволен?

— Нехорошо. — Юрг потер подбородок. — Я же обещал ему свой меч!

— У него один из лучших мечей из моей оружейной!

— Я обещал — свой.

— Пусть будет так — я ему переброшу и твой тоже. И еще дюжину. Для Тихри это — несметное богатство. А сейчас займемся гнездом.

— Знаешь, а ведь мы так и не слушали его песен…

Яйцо росло не по дням, а по часам, и в перламутровых переливах его нежной, чуть тепловатой скорлупы все явственнее проступали голубые оттенки то ли отсветы летнего моря, притихшего у подножия скалистого островка, то ли память о пронзительной, унаследованной от отца синеве глаз маленькой Фирюзы. Пыметсу, бессменно обосновавшийся под каменным козырьком, то и дело подсовывал под него невесомую пену гагачьего пуха, доставляемую с птичьего базара неугомонным Флейжем. Так же неотлучно находились возле яйца еще два стража: Гуен и Кукушонок. Все трое ревниво поглядывали друг на друга, словно каждый из них чувствовал себя единоличным родителем будущего птенца. В неистовой преданности Пы принцесса не видела ничего удивительного: младший дружинник, туповатый и неповоротливый всюду, кроме поля боя, вызывал легкие, хотя и не всегда безобидные насмешки собратьев по оружию, и вот теперь ему именно ему! — было поручено дело первостепенной важности: выведать название той звезды, возле которой находилась родина Шоео.

Но Юргу, ежедневно навещавшему гнездовье и внимательно приглядывающемуся к сыну верховного судьи, чудилось иное — безотчетная радость при одной мысли о том, что с ним снова будет его собственный крэг…

Малыш вылупился на девятый день, едва первая луна выбелила пестрые мхи гнездовья. Мона Сэниа и Юрг, появившиеся здесь сразу же, как до них долетел восторженный зов Пыметсу, с естественным восторгом разглядывали крошечное пернатое чудо. Новорожденный птенец, не крупнее голубя, тем не менее был точной копией взрослого крэга, ничем не напоминая мокрых беспомощных малышей, появляющихся в гнездах обыкновенных птиц. Белый на первый взгляд, он сохранил на своем оперенье тот голубоватый перламутровый отлив, который был присущ скорлупе яйца; клюв, коготки и изящный хохолок были темно-голубыми.

— Фируз! — негромко позвал Кукушонок.

И новорожденный крэг, в первый раз расправляя подсвеченные луной лазоревые крылья, легко порхнул навстречу родителю.

— Прелестно, — прокомментировал Юрг. — Урыдаться можно.

Мона Сэниа встревоженно вскинула ресницы — так ведь верного Кукушонка и обидеть недолго.

— Не будем им мешать, — проговорила она, отступая назад и увлекая за собой мужа. — Подрастай побыстрее, Фируз, ты — наша единственная надежда!

А очутившись у себя в спальном покое, она недоуменно взглянула на Юрга:

— Что с тобой, муж мой, любовь моя? Разве можно оскорблять того, кто нам верен?

— Да у меня и в мыслях не было! Хотя — крэг все-таки…

— Его воспитают Гуен и Кукушонок, а верность завету — в природе крэгов. Не их беда, что венценосный синклит заставляет их творить зло…

— Сэнни, да что с тобой? Еще немного, и ты начнешь этим тварям клювики вытирать!

— Я только справедлива, чему учили меня с малолетства (ого, снова речь королевской дочери!). Всем нашим джасперианским крэгам я свернула бы шеи, последовательно, поодиночке и с наслаждением. Но Кукушонок и его сын исключение. Значит, могут быть исключением и другие. Кстати, что ты сделал с золотым яйцом, которое предназначалось нашему Ю-ю?

Юрг задумчиво почесал в затылке:

— Если память мне не изменяет — выбросил на помойку. До того ли было!

Их глаза встретились, и оба поняли, что думают об одном: если бы не обстоятельства, может быть, у них бы сейчас было на одного члена семьи больше.

— Сделанного не воротишь, — вздохнул Юрг. — Будем теперь надеяться на то, что наша кроха окажется акселератом и будет расти так быстро, как предсказывал его папаша.

Он хотел еще добавить: а много ли мы знаем об истинной природе крэгов и что в нее заложено? Но промолчал, потому что ответить на этот вопрос Сэнни не смогла бы. Вот разве что Алэл…

А Фируз, кажется, действительно был акселератом. Через неделю он был уже величиной с фазана, через две — с глухаря, через месяц он уже укутывал плечи Пыметсу легким перовым покрывалом, и принцессе пришлось пожертвовать своим единственным зеркалом, привезенным с Барсучьего острова, чтобы ее младший дружинник, точно красна девица, мог постоянно любоваться шелковистыми павлиньими переливами, которые ласково попыхивали на молочно-бирюзовой поверхности его живого убора. Юрг ворчал что-то про «нарциссов комплекс», но все меры перевоспитания самовлюбленного молодца решил отложить до того времени, когда он выполнит свою задачу. Темные, как египетская ляпис-лазурь, коготки еще не дотягивались до запястий, и, чтобы удержаться на плечах молодого хозяина, Фируз вцеплялся в тонкий обруч офита, так что крылья, обвиваясь вокруг головы, превращались в затейливую чалму, увенчанную горделивым хохолком. Залюбуешься. И чтобы это любование не перешло все мыслимые границы, Юрг придумал для Пыметсу нелишнюю тренировку: по его просьбе Сорк нарисовал по памяти все магические карты, бывшие в игре с эрлом Асмуром; перед дружинником складывали колоду, из которой попеременно изымали какую-нибудь пару карт, и он должен был за одну-две секунды установить, каких картонных картинок не хватает.

Худо-бедно, а к концу месяца он с этой задачей уже справлялся.

И все-таки когда мона Сэниа, поутру появившись в пестроковровой плошке на верхушке Левопередней, сказала: «Пора!» — Пы побледнел и хватанул воздух ртом. И что он волновался — ведь в прошлый раз отправился в отцовский замок с легким сердцем, хотя и с той же задачей? У принцессы удивленно дрогнули брови, но нечаянная мысль — а не девицу ли какую вспомнил дружинник, что так взволновался — остановила чуть не сорвавшийся с губ вопрос. Впрочем, ответить на него Пыметсу все равно не смог бы: его томило неясное предчувствие, угнездившееся непонятно где — так перед медленно вызревающей грозой каждая жилка в теле наливается тягомотной стынью… А ведь мечтал, что полетит в отцовские хоромы, как молвь-стрела легкокрылая, несущая солнечную весть.

Но счастье вернулось к нему полной мерой, как только он почувствовал под сапогом гулкий камень отцовского двора. Он размашисто шагал по серым плитам, неся на сгибе локтя, точно кречета, диковинную голубовато-перламутровую птицу, какой не видывал еще никто на Джаспере, и все многочисленное семейство верховного судьи, высыпавшее из хоромины, позамирало, разинув рты. Пы с изумлением отметил, что все они как один были в новеньких обручах с черными глазками, но тут же следом выметнулись сервы, да не какие-нибудь кухонные, а парадные, изукрашенные резьбой и воронеными накладками с цветным стеклом вместо самоцветов — раньше таких брали на приемы да балы, чтобы несли за хозяином плащ, а если вдруг подвернется благодатная оказия, то и все остальное, вплоть до исподнего.

Но сейчас парадные сервы несли шесты с перекладинками, тоже причудливо изукрашенные, и на верхушке такого сооружения лениво ниспадал всем своим оперением сонный крэг. Теперь вот так, значит. Пы знал отца — если что заводилось при королевском дворе, то он, как верховный судья, первым перенимал новшество, чтобы в случае чего иметь право попенять тому, кто к монаршим нововведениям недостаточно внимателен.