Дом мертвых запахов - Огненович Вида. Страница 22

Они не пошли в гостиную пить чай. Извинились, им надо было спешить. У обоих уже были договоренности на вечер. Пока они в сопровождении Геды и Ольги пробирались по коридору к выходу, послышались звуки скрипки. Это папа играет, сказала Ольга. Он думал, что вы сейчас, после коллекции, ненадолго зайдете к нему. Весь день спрашивал о вашем приходе. Два раза просил меня вас позвать. Томас передал ему привет. Он не забыл ни о данном ему обещании, ни об отличном инструменте, который в тот вечер держал в руках. Пообещал, что уже в начале следующей недели сообщит о времени визита и придет, на этот раз только к профессору, хотя, если это не помешает Гедеону, он бы очень хотел еще раз осмотреть, а также, если это возможно, и понюхать какое-нибудь из этих чудес на полках. Тот его сердечно пригласил: С удовольствием, сказал Томас.

Тесса отправилась в театр на балет «Коппелия». Ее сопровождал Владо Летич. Судя по овациям, которыми публика встречала и провожала исполнителей, постановка, должно быть, была великолепна, но Тесса и Владо едва успевали увидеть хоть что-то из того, что происходило на сцене. Она, не умолкая говорила о запахах. Несколько раз повторила выражение Геды: послание давно увядшего цветка, на что Владо сказал, это совсем как у Шелли.

Томас и Милан тот вечер провели у молодого историка литературы, много знающего и доброжелательно настроенного. Они с Томасом должны были изучить какой-то давний перевод труда Досифея «Жизнь» [21] на румынский, сделанный одним из его современников, известным Димитрием Цикиндялу, священником из Ваната.

Томаса интересовал не сам перевод, а пространное предисловие-комментарий, вышедший из-под пера переводчика, на который обратил внимание молодой ученый, утверждая, что речь идет о ярчайшем примере полемического жанра, в котором переводчик подробно анализирует и яростно защищает принципы Досифея, и в пух и прах разносит его оппонентов искусным опровержением их мнений. Милану не потребовалось много времени, чтобы понять, что этот вечер станет пустой тратой времени, несмотря на упорные попытки Томаса этого избежать.

Ни англичанин не мог понять острые моменты дискуссии, скрытые в потоке мелких местных аллюзий, да и вообще невозможно было вычленить какой-либо смысл из путаных поповских причитаний, ни, по правде говоря, молодой ученый не знал достаточно хорошо румынский, чтобы как следует им все это растолковать.

Для Милана это «убийственное» глаголание восемнадцатого века, после послеполуденных впечатлений у Геды, звучало непонятно и далеко, как эскимосское пение. Он не скрывал своего неудовольствия. Поторапливал Томаса, причем даже не вполне вежливо, а коллеге точно так же напоминал, чтобы не засыпал их таким количеством имен и дат, ведь англичанин приехал сюда не из Скотланд-Ярда. Несчастный историк совсем сконфузился. По его мнению, материал был огромной важности. Он частил, как заведенный, какими-то сведениями о пресловутом Цикиндялу, раскрасневшись от возбуждения, подчеркивая каждый раз, что то, о чем он сейчас скажет, очень интересно. Милан никогда не слышал ничего более скучного. И где только нашел того попа, перебивал он его. Вот ведь куда заводят благие намерения. Визит, к счастью, закончился довольно рано. К тому времени, когда Тесса и Владо вернулись из театра, полные впечатлений об ароматах, они уже поужинали.

Если бы Томас только знал, с каким нетерпением ждал его профессор Волни, он создал бы себе великое наследие (любимое выражение профессора), если бы зашел к нему тем вечером, и, вместо бесплодных дискуссий о замшелом Цикиндялу, сыграл с ним концерт Баха для двух скрипок, как он предвкушал, но, увы, напрасно. Все было готово. Оделся он еще до полудня. Подготовил инструменты, ноты, два пульта, даже платки, на случай, если тот забудет. Для угощения: сэндвичи, вино и рулет с маком, венец кулинарного мастерства Йоханы. Из своих «тайных закромов» он достал бутылку старого венгерского мерло, подарок Геды на какой-то день рождения. Для Томаса он приготовил лучшую, работы Паржика, скрипку, так и положено, гостю всегда дают самое лучшее. Сам всю вторую половину дня немного разыгрывался, так, вполсилы, перебирал ноты, просто чтобы вспомнить. Я немного разогрею руки, оправдывался он перед женой, а она его подбадривала. Ей было приятно, что он решил блеснуть перед отличным скрипачом, настоящим соперником. Профессор очень радовался предстоящему музицированию. Он обожал эту пьесу Баха. Они часто исполняли ее вместе с Карлом, причем в этой же самой комнате. Иногда он брал альт, когда они проверяли новые скрипки. В городе и на школьных концертах они несколько раз играли с коллегой Мильковичем, который был неплох. Во времена регулярных выступлений, в те далекие дни, однажды у него состоялось большое турне. Он объехал шесть городов, с разными приглашенными музыкантами. В Сомборе, Осиеке и Граце приглашенным солистом был известный скрипач, маэстро Йожеф Пехан. Программу составили таким образом, что в начале солировал Волни, а в конце к нему присоединялся гость, и они вдвоем, как скрипичный дуэт, исполняли Баха, концерт для двух скрипок, в прекрасной аранжировке Кубелика. Успех был оглушительным. Им присылали бутылки вина, визитки с приглашениями на новые гастроли, букеты цветов. Осень 1938 года. Давно минувшее время. Йожеф Пехан, милый, молчаливый Йожика, ангельская рука, скрипач, со звучанием Орфея. Покончил жизнь самоубийством 23 февраля 1943 года в номере печской гостиницы «Палладинуш», где он той зимой играл с пианистом Мирославом Купкой, за кров и нищенскую еду. В его крепко сжатой левой руке нашли клочок бумаги с надписью «Für Elise» [22]. Так эта тихая, трепетная душа наконец-то воссоединилась в вечном покое со страстью всей своей жизни, клавесинисткой Элизабет Нан, женой директора Братиславской Оперы, раз уж не смог избавиться от супружеской упряжки, а еще меньше от зловещего лагеря Треблинка, по окраинам которого был развеян и ее пепел. А Волни тогда в Альтенберге грузил неподъемные ящики с немецким оружием и тайком слушал (и обожал) Броневскую. Когда по возвращении домой, вместе с остальной почтой, аккуратно сохраненной для него преданной Аницей Райкич, он застал и телеграмму от Купки из Печа: «Вчера вечером убил себя наш Йожка тчк Похороны здесь, скорее всего послезавтра тчк Мирослав», то сразу же начал собираться в дорогу. Насилу смогли его убедить, что похороны дорогого друга, на которые он так спешил, состоялись два с половиной года назад. Он сильно тосковал по Йожке. И сейчас он по нему горюет.

Тот самый концерт для двух скрипок Баха, к которому он в тот день так по-мальчишески готовился, глубоко отпечатался в его сердце еще и потому, что именно с этим дипломным произведением он более полувека назад с отличием окончил консерваторию. Конечно, с небольшим опозданием из-за Первой мировой войны, но опять-таки вовремя, чтобы получить диплом и отметить его в стране и столице Масарика. Отец с матерью, втайне от него, приехали неделей ранее и инкогнито присутствовали на концерте, он это им запретил. Он играл в актовом зале Консерватории с одной молодой дамой, по имени Ярмила Голикова, чью игру он и сейчас, под старость, иногда слушает во сне. Слышал он ее и в ту ночь. Может, потому что лег пораньше, без ужина, погруженный в грусть.

Самый старый аромат в коллекции Волни датировался концом семнадцатого века, что Гедеон выяснил после долгого и терпеливого исследования. Он относился к так называемым насыщенным восточным вариантам и наряду с еще несколькими имевшимися у него похожими составами, это был оригинал из мастерской Бен-Газзара. В свое время самая известная древняя александрийская мануфактура по изготовлению лекарств, косметических средств и парфюмерии, основанная еще во времена мамлюков сохранялась как семейное дело вплоть до середины девятнадцатого века. Геде понадобилось довольно много времени, чтобы собрать основные сведения о своих экспонатах. Нелегко разгадать возраст какого-нибудь аромата. Для этого, помимо таланта к распознаванию состава, чего Геда не был лишен, требуется много упорного труда для установления происхождения, то есть места и способа изготовления, а также автора композиции. Для этой, исключительно сложной работы, Гедеон на протяжении многих лет воспитывал, по его словам, свой орган обоняния и накапливал разнообразные знания, в особенности по истории, ботанике и другим естественным наукам. Все-таки, больше всего, по его словам, он добился путем непосредственных исследований, так как опыт в этом деле незаменим. Рыскал по складам сырья крупных парфюмерных предприятий, изучал ароматы всяких экзотических растений, которые до этого встречал только в разных атласах и книгах, обонял их смолы, жиры, базы, масла и соки растений. Прилежно составлял перечни и по собственной системе отмечал редкие нюансы и различия. Он читал и изучал старые аптекарские рецепты, каталоги, заметки и инструкции. Все это аккуратно записывал, создавая собственную документацию, которой могли позавидовать многие институты. Для европейских комбинаций, которых у него было больше всего, все это проделать гораздо легче. Помимо обширной литературы, которая была более или менее доступна, ему помогали и многие эксперты, мастера, химики, смотрители местных заводских музеев и архивов, институтские исследователи. Больше всего помогал покровитель, советник и пример для подражания, доктор Густав Хайнеман из Кёльна, который, как многолетний мастер-составитель фабрики подписался под сотнями исключительных, уникальных композиций, некоторые из которых Геда включил в свою коллекцию, хотя они и относились к молодым ароматам. Хайнеман также был автором нескольких полезных книг и справочников в этой области. Дар и склонность к этой работе он унаследовал от своего отца, химика Отто Хайнемана, также бывшего когда-то одним из столпов кёльнской фирмы, специалиста по парфюмированным водам, основателя фабричного музея, который со временем, благодаря усилиям его сына, перерос в городской, затем в Вестфальский, то есть, в один из наиболее богатых музеев ароматов в мире.