Черный клинок - ван Ластбадер Эрик. Страница 18

– Федерального правительства?

– Угу. Лэрри еще спросил его о чем-то. Я не расслышала, а Шипли вынул свою визитку. В авторучке у него не оказалось чернил, тогда он попросил ручку у меня, чтобы что-то написать на карточке. Вот тогда я и прочла его имя. А еще там стояла печать. На визитке было указано, что он работает в министерстве обороны.

«Интересная штука, – подумал Вулф. – Моравиа, который сновал туда-сюда из Нью-Йорка в Токио, оказывается, заимел волосатую руку у военных. Как это могло случиться? В досье на него ничего не упоминается насчет федеральных органов». Как-то невзначай значимость Лоуренса Моравиа сразу возросла.

Вулф еще раз быстро прошелся по галерее и в наиболее подходящий момент спросил Маун:

– А вы не заметили, что написал Шипли на обороте карточки?

– Почему же не заметила? Заметила. – Язык Маун, на фоне ее блестящих черных губ похожий на неоновую рыбку, метался во рту туда-сюда. – Хотите знать, что он там написал?

На мгновение у него мелькнула мысль, что она намерена в той потайной комнате спросить, где он служит. Он представил, как ее тонкое тело нежно льнет к нему, как ее жадные пальцы нетерпеливо расстегивают у него ремень.

Она рассмеялась:

– Вы бы только видели свое лицо.

Вулф рассмеялся вместе с ней, желая обладать ею, несмотря на всю ее эксцентричность. Он подумал, что в этой женщине есть нечто большее, чем вздорное непослушание ребенка, который хочет просто подразнить взрослых.

– Там он написал: 202 – код города... – Далее она продиктовала номер телефона, будто пользовалась мнемотехникой, чтобы запомнить его.

– Как вы научились вспоминать номера? – спросил Вулф, записывая номер вашингтонского телефона.

Маун в ответ лишь пожала худыми плечами. Когда она двигалась, Вулф все время ощущал вьющийся за ней, словно шлейф, запах чеснока.

– А я вообще все помню. Особенно то, что касается Лэрри. Он был прямо как бог, а почему – не знаю.

Она сразу стала какая-то печальная, будто только что узнала о его смерти.

– А что вы могли бы сказать о художнице Чике? – задал он вопрос, чтобы переменить тему беседы.

Маун с любовью провела рукой по одной из фигур. Наивность ее жеста напомнила Вулфу будоражащие воображение фотографии в потайном убежище Моравиа.

– Вы что хотели бы знать? Что про нее написано в каталоге или что я знаю про нее?

– А разве это не одно и то же?

Маун лишь засмеялась:

– Ну и ну! Вы же знаете, что из себя представляют художники. Все, что про них говорят, – все это лажа. Причем чем больше наводят марафета, тем лучше. Потому как всякие там штучки из биографии только играют им на руку. Вы же знаете, чтобы говорить о них, требуется особое искусство. Они хотят, чтобы зрители приходили смотреть на их произведения безо всякого предубеждения и без предварительных разъяснений, что они увидят.

– А я-то думал, что художники больше всего хотят, чтобы их работы раскупались. Разве большинство из них не голодают на разных там чердаках и мансардах?

Маун опять засмеялась:

– Кое-кто, может, и голодает, но только не Чика. Не думаю, что ее слишком волнует, продаются ее работы или нет.

– А почему так?

Маун выдула очередной пузырь, он долго не лопался, а потом сказала:

– Вы задаете слишком много вопросов, адвокат.

– А мне за то и платят, что я задаю множество вопросов. Никто раньше не слышал о Чике.

– А так всегда в искусстве, – парировала Маун. – Нужно прежде найти сведущего человека и уже потом задавать ему вопросы.

– Ну так вот, насчет этой художницы Чики. Можете ли вы сказать, что она и Лэрри были хорошими друзьями?

– Они симпатизировали друг другу – это было видно с первого взгляда. Думаю, между ними была и какая-то романтическая история.

– А кто-нибудь из них упоминал что-нибудь такое, что дало вам повод так думать?

– Я как-то слышала, что они говорили о Токио. Говорили так, будто были там вместе в некоторых местах.

– В каких таких местах?

Маун пожала плечами, чем вызвала новый прилив запаха чеснока.

– Они говорили о каком-то храме Запретных грез. Похоже, что клуб какой-то. Может, там педики какие или другие секс-маньяки – знакомые Лэрри.

– А не поговорить ли мне самому с Чикой? – медленно и отчетливо произнес он, вспомнив возбуждающие плоть фотографии в квартире Моравиа. – Она живет в Манхэттене?

– Да, – кивнула Маун. – Вообще-то она снимает квартиру на втором этаже в доме в трех кварталах отсюда. – Она глянула на настольный календарь. – Но предупреждаю, сейчас ее в городе нет и до завтра не будет.

– Мы никогда не испытывали эту штуку так быстро, – сказал Юджи Шиян.

– Сомневаюсь, что у нас был выбор...

– Но убить человеческое существо...

– Все произошло случайно. По ошибке.

Юджи взглянул на Минако – свою мать. Наступало утро, и серо-грязный рассвет уже окрасил небо Токио. Слева от них горели фонари на Цукиджи-форест, освещая серебристые бока крупных рыбий. Мимо проходили рабочие в резиновых сапогах с раструбами, со шлангами в руках, из которых они то и дело поливали рыбу, чтобы она выглядела свежей. Волны, пьянящие, как свежее пенистое пиво, несли в себе запах водорослей. Позади Юджи и Минако в уходящем мраке ночи высилась громада склада без каких-либо номеров и опознавательных знаков. Там хранился Оракул.

– Я же ученый, мама, – вымолвил Юджи. – Мне нужно все знать досконально. Методика проведения опыта предписывает мне ждать...

– Чего ждать? Клинических экспериментов? Ты же знаешь, что в данном случае обычная методика будет бесполезна. Эксперименты с низшими формами жизни не дадут нам никаких результатов.

Юджи посмотрел на реку. Над ней поднимался туман. В холодном воздухе застыл, как на морозе, печальный гудок проходящего мимо суденышка.

Он согласно кивнул головой. Конечно же, мать права: у них не было выбора. Как ученый, он знал, что это так. Технологический процесс настоятельно требовал проведения испытаний. Но, как человек, он опасался последствий.

– Юджи-сан, – мягко сказала Минако, – позволь мне принести тебе чаю.

С помоста, где продавались тунцы и сайра, Минако обернулась и посмотрела на своего сына. Он стоял среди большого гудящего рыбного базара, плечи его съежились от утреннего холодка; и был он такой одинокий, беззащитный – один среди толпы. Сердцем она устремилась к нему. Все ее дети бесконечно дороги ей, но Юджи – единственный сын. А раз единственный, это уже многое значит для нее, а он к тому же еще и гениальный ученый-биофизик. Минако заказала чай, все время думая о сыне, о том, как она уберегала его от мрачных сторон жизни. Теперь все это должно измениться. Пришло время кармы для него и, стало быть, для нее.

Юджи терпеливо ждал, когда вернется мать, а в душе казнил себя за случившееся несчастье. Разумеется, он не мог знать, что Оракул сделает с Моравиа. Но разве в этом дело? Он думал о риске, которому они все подвергаются, и снова печаль охватила его сердце. Он глянул на море бесцветных рыбьих глаз. Там и сям – повсюду – слышался глухой перестук хвостов, ударяющих по бетонным помостам, свидетельствующий о том, что рыба все еще жива.

– Вот чай, – сказала Минако, передавая ему дымящуюся чашку. Он чувствовал, как вокруг от все усиливающегося в этот ранний час шума просыпается город. Они не случайно выбрали место для лаборатории в этом заброшенном складе, расположенном вдали от офисов и штаб-квартир крупнейших компаний: на ночные совещания и работы не обратят внимания в районе, где рыбаки трудятся всю ночь напролет.

– Значит ли это, что мы должны будем начать все сначала? – спросила Минако.

Юджи ответил не сразу. Этот вопрос не давал ему покоя с тех пор, как мать сказала ему о смерти Лоуренса Моравиа.

– Не думаю, – наконец сказал он. – Не похоже, чтобы мы стояли на ложном пути. Однако мы не заметили важную деталь в трудной задаче. Проблема напоминает генератор с одним включателем, потребляющий так много энергии, что обесточивает целый город, а затем взрывается. – Он повернулся к ней и продолжал: – Нет, нам не нужно начинать сначала. Мы должны лишь усовершенствовать включатель.