Кайсе - ван Ластбадер Эрик. Страница 70

Услышав это, он не мог удержаться от смеха.

— Я понимаю ваш намек, миссис де Камилло. Приношу свои извинения. Но я хотел бы, чтобы вы назвали меня Лью, «детектив» звучит так...

— Формально?

Он снова засмеялся, почувствовав удовольствие от пребывания в ее компании.

Маргарита повернулась к нему:

— В самом деле, почему бы мне не называть вас Лью, а вы могли бы называть меня Маргаритой.

— Превосходно.

— Я голодна. Давайте перекусим чего-нибудь.

Она пригласила его в свой двухместный «лексус». Всю дорогу за ними вплотную следовал «форд таурус». Кроукер посматривал в зеркало заднего обзора, надеясь убедиться, что молодчики оставили дома ротвейлера.

Маргарита вела машину быстро и очень профессионально. Ей были известны все места, где стояли на боковых дорожках и площадках для мелкого ремонта полицейские патрули, готовые в любой момент перехватить машины, превышающие установленную скорость. Через десять минут они остановились у одного из тех придорожных ресторанов с фасадом, сделанным под каменный и покрашенным золотой краской, в которых вам подают громадное меню на шести страницах и еду, которая, по-видимому, готовится на какой-то крупной центральной кухне, обслуживающей все подобные заведения в Куинсе и на Лонг-Айленде.

Хозяин заведения, человек со смуглой кожей, который мог быть родом практически из любой средиземноморской страны, подошел к ним сразу, как только они вошли в покрытую бирюзовым пластиком громадную кабину, где могли разместиться полдюжины крупногабаритных взрослых персон.

— Добрый день, миссис Д., — произнес он почтительно. — Что подать вам сегодня?

— Закажите пасту [28], — обратилась Маргарита к Кроукеру, не открывая меню. — Это единственное блюдо, которое готовится здесь.

— И бутылку «Валполицеллы» за счет ресторана, — просиял хозяин и поспешно удалился.

Они ели пасту «алио'олио» с горячим итальянским хлебом с хрустящей корочкой. Маргарита положила в свою тарелку горсть молотого красного перца. Кроукер был в Марко-Айленде так давно, что уже забыл вкус действительно хорошей пасты.

Большую часть вина выпила Маргарита.

— Почему вы все-таки позволили мне быть вашим гостем? — поинтересовался Кроукер во время еды.

— Из любопытства, — ответила Маргарита прямо, в присущей ей манере, обезоруживающей ее собеседников. — Когда вы приехали, вы были в моих глазах просто еще одним полицейским, посланным сюда, чтобы причинить нам горе. Но потом я поговорила с вами и поняла, что мои представления о вас совершенно ложны. Я придерживалась стереотипов.

Кроукер рассмеялся.

— Именно так произошло и со мной. Я думал, что, будучи женой Тони Д., вы знаете... — Он внезапно замолчал, смутившись.

— У сицилийцев есть поговорка, Лью. Согласно ей, женщины предназначены для того, чтобы убирать, готовить пищу и производить детей, предпочтительно мальчиков, каждые два года. Я не сицилийка и не соответствую ни одному из этих параметров.

— Однако Тони, будучи сицилийцем, женился на вас?

Маргарита стерла масло с уголков рта.

— Я была очень молодой, и он с ума сходил по сексу. Он любил спать со мной.

— А вы? Что любили вы?

— В Тони? Он был как белый рыцарь — сильный, красивый, могущественный. Он был старше меня, и он знал, что ему нужно и как получить это. Для молодой девушки подобная грубая сила может быть сильнодействующим возбудителем — особенно когда все другие парнишки, которых вы знаете, барахтаются и мечутся, не зная даже, кем они хотят стать.

Кроукер подлил ей вина. Маргарита улыбнулась.

— Вы не сможете напоить меня, Лью, даже не пытайтесь.

— Итак, вы рано вышли замуж, — отметил он, не обратив внимания на ее замечание. — А что потом?

— Потом... — Она помолчала; нахмурившись, взяла бокал вина и стала разглядывать его.

— Боже. Потом пришла жизнь, не фантазия, а реальная жизнь, которая обрушилась на меня. — Она выпила глоток вина. — Совершенно неожиданно я уже больше не была Маргаритой Гольдони. Я стала миссис Энтони де Камилло, женой Тони. И тогда я поняла, что это все, чего он хотел от меня. Это было ударом для меня...

Она вновь замолчала, отставила бокал и улыбнулась Кроукеру.

— Но у вас есть свой собственный бизнес.

— О да. Но только благодаря любезности моего брата, который ходатайствовал за меня перед Тони. Это было ошибкой, так как Тони потерял превосходство надо мной и с тех пор заставляет меня платить за мой бизнес ежедневно.

— Вы хотите сказать, что он забирает часть прибыли?

— Нет, — холодно ответила она. — Он забирает часть меня.

Лавка по изготовлению масок располагалась невдалеке от Гранд-канала. Это было маленькое грязное помещение, наполненное мукой и магией. На потолке разместились тысячи различных масок, висящих вниз лицом, перекрывавших одна другую. Краски на них или гармонировали, или резко контрастировали. В масках скрывалось целое море различных чувств, заключенных в рамки проволочных костей, плоти из папье-маше и покрытой эмалью кожи. Эти маски, выглядевшие живыми, напомнили Николасу о Кирке, которая помещала души своих визитеров в тела зверей, и они могли составить своеобразную коллекцию всего живого.

Хозяина лавки звали Марин Форново. Это был маленький человек средних лет с рассеянными манерами художника, для пытливого ума которого ограничения светского мира представляются слишком жесткими. Его волосы были редкими, но подобными золотой пряже. Он ходил взад и вперед за выщербленным мраморным прилавком, где были разбросаны принадлежности его ремесла — горшочки с мукой, витки проволоки, сосуды с лаком в инструменты, которые он использовал для пайки, выгибания, накладывания на маски разных материалов. Свет отражался от круглых стекол его очков в золотой оправе, слепил его глаза и делал мастера смешным и похожим на карикатуру.

— Челеста, bellissima! — воскликнул Форново. Он отодвинул в сторону мусор, наклонился через прилавок и расцеловал ее в обе щеки. — Не проходит дня, чтобы я не вспоминал твоего отца и не скучал по нему. Я скажу тебе честно, Венеция стала гораздо хуже после того, как его не стало.

Он говорил медленно и торжественно, как если бы он все еще был членом давно прекратившего свое существование двора дожей.

Челеста представила Николаса. Форново посмотрел на него испытующим взглядом, прежде чем одарить кивком головы и слабой улыбкой. Затем он снова обратился к Челесте.

— В какую беду, дорогая, ты теперь позволила себя втянуть?

Она рассмеялась:

— Я никогда не могла скрыть что-либо от тебя.

— Так же, как и твой отец, — заметил, нахмурясь, хозяин лавки. — Хотел бы я, чтобы он прислушался в тот день к моему совету, cara mia. Если бы он это сделал, я полагаю, он был бы жив сегодня.

— Все это уже в прошлом.

— Да, конечно, в прошлом. — Форново глубоко вздохнул. — Но в прошлом спрятаны и все наши грехи. А именно наши грехи в конечном счете и приводят нас к гибели. — Он прищелкнул языком. — Тебе следует хорошо помнить то, о чем забыл твой отец, дитя мое. Я не хотел бы, чтобы ты разделила его судьбу.

— Я буду помнить. Обещаю тебе.

Коротышка хмыкнул, по-видимому, не совсем поверив ей.

— Марин, нам нужна твоя помощь. Ты помнишь ту маску, которую ты сделал недавно для Оками-сан?

— Домино. Конечно, помню. Замечательная работа. — Он нахмурился. — Она не принесла вреда?

— Нам нужны некоторые сведения о самой маске Домино, — ответила Челеста, уклонившись от ответа на его вопрос. — Мне кажется, что она не принадлежала к первоначальным венецианским маскарадным маскам.

— Нет, нет, конечно, нет. Домино появилась в Венеции во второй половине шестнадцатого столетия, — заверил Форново, начав смешивать краски в неглубокой миске. — Фактически она имеет французское происхождение. Словом «домино» французы называли длинные грубые капюшоны, которые носили монахи и которые ввели в моду в Венеции французские аристократы и послы, прибывавшие сюда.