Кайсе - ван Ластбадер Эрик. Страница 71

Краска в миске постепенно становилась чистого небесно-голубого цвета и даже в темной посуде как бы излучала свет.

— Маска сама по себе — это как бы своего рода шутка, — продолжал Форново. — Венецианцы во все времена были непочтительны, когда дело касалось их римских пап. — Он поднял к свету густую слезовидной формы каплю подготовленной краски и придирчиво осмотрел ее. — Вы знаете, что один из римских пап объявил Венецию угрозой остальному миру. — Сильным движением руки он стал втирать краску в щеку белой маски. — Проклятый человек! Но почему мы должны позорить его? Мы, венецианцы, не будем вспоминать прошлое, если оно не связано с каким-либо ритуалом. Но это и делает нас, венецианцев, великими. — Он окрасил другую щеку маски, края отверстий для глаз, губы, и как бы волшебством алхимика маска превратилась в лицо. — «Morte ai tiranni!» Таким всегда был наш воинственный клич. Смерть тиранам на Рима! Будь они папы или Цезари. Наша республика была единственной, которая выжила после падения Римской империи. И это не было делом случая! — Форново осторожно отложил в сторону маску, подмигнул Николасу. — Здесь, в Венеции, мы всегда были свободными. Вот почему евреи бежали сюда, спасаясь от преследования в менее просвещенных землях. Гетто было придумано здесь вскоре после 1500 года, и в течение многих лет Венеция была центром подготовки раввинов в Европе. — Он ваял другой горшочек, начал смешивать краски, чтобы в итоге получить алый цвет. — Истина заключается в том, что мы понимаем евреев, а они понимают нас. Мы были на самом деле похожими друг на друга: загадочные, с выдающимися способностями, чрезвычайно практичные — знатоки бизнеса. Когда остальной цивилизованный мир был феодальным, мы такими не была. Евреи, которые не могли терпеть феодального мышления, ценили это больше всего. Мы все были капиталистами с незапамятных времен.

Под умелыми руками мастера появилась ярко-алая краска, возбуждающая, как свежая кровь. Он посмотрел на маску, над которой трудился, кивая головой, как бы выражая удовлетворение совершенным им волшебством.

— Конечно, мы заставили евреев заплатить за предоставленное убежище. Почему бы и нет? Они могли позволить себе это, и им больше некуда было идти. Мы пометили их, издав декрет об обязательном ношении ими красных шляп. — Форново начал накладывать алую краску. Делал он это бережно, можно даже сказать, с каким-то сожалением. — Было ли это жестоко? — продолжал он. — Почему кто-то так говорит? Мы обращались с ними так же, как и со своим собственным дожем. Мы изолировали евреев в их гетто совершенно так же, как мы сделали дожа заключенным в его великолепном дворце на площади Святого Марка. Клятва, которую он произносил при вступлении в должность, делалась с каждым годом все длиннее, потому что мы постоянно увеличивали список того, что ему запрещалось делать. — Он поднял указательный палец и помахал им. — Конечно, время от времени нам приходилось расплачиваться за наши успехи. Как и евреев, нас часто презирали или завидовали из-за того, что мы были такими. В 1605 году разве мы не доказали папе Павлу Пятому, обвинившему Венецию в ереси, что мы лучшие христиане, чем он сам? Кто сражался с турками во имя Христа, в то время как Рим отсиживался? Конечно же, Венеция.

— Марин, — вежливо прервала его Челеста. — Мы говорили о Домино.

— Да, да, — сказал Форново почти раздраженно. Он опять отложил маску в сторону, чтобы та просохла. — Я подхожу к этому. Ты думаешь, что я забыл? — Он снова быстро окинул взглядом Николаса. — У нас, венецианцев, есть поговорка: когда история недостаточно хороша, сгодится и миф. — Форново улыбнулся своей загадочной шутке. — Существует миф относительно того, как появилась маска Домино на карнавале. Согласно ему, не французские аристократы и послы ввели этот иронический и неверующий типаж в Венеции, а евреи, бежавшие из Франции от преследований антисемитов.

Он резко повернулся и прошел через ширму из нанизанных на нитки шариков в глубь своей лавочки. Через несколько минут он вернулся, держа в руках какой-то предмет так осторожно, как если бы это было что-то хрупкое или только что родившийся младенец.

— Домино! — воскликнула Челеста. — Но это невозможно!

— Возможно, cara mia, — вот она. — Форново хитро улыбнулся ей и протянул им маску. — Но это оригинал, самая старая маска в моей личной коллекции. Я показываю ее сейчас вам, а раньше я показал ее Оками.

— Знал ли Оками-сан историю Домино? — поинтересовался Николас.

— Разумеется, — подтвердил Форново, нахмурив броди, — Не думаете ли вы, что я буду таким неучтивым, что продам ему одну из моих драгоценных масок Домино без того, чтобы ознакомить его с ее историей? За какого венецианца вы меня принимаете? — Он скорчил гримасу. — Кроме того, эта маска Домино особая, потому что она была сделана во Франции, в Париже, и была привезена сюда евреями, бежавшими от преследований. — Он осторожно перевернул маску так, чтобы была видна ее внутренняя сторона.

— Вот здесь имеется имя мастера — А. Алойнс. — Форново указал на метку своим тонким указательным пальцем. — А здесь, несколько ниже, клеймо компании, под эгидой которой работал господин Алойнс. Эта компания по изготовлению масок является самой старой во Франции, и она существует до сих пор.

Он поднял маску ближе к ним, и они смогли прочитать название компании — «Авалон лимитед».

В наступившей тишине звук разбитой тарелки, выскользнувшей из руки официанта, был ошеломляющим, но взгляд Маргариты не отрывался от глаз Кроукера. В нем ощущался вызов, что позволяло ему сделать заключение, что эта молодая женщина впервые решилась рассказать о пережитом ею ужасе.

— Он избивал меня, и, что еще хуже, я позволяла ему делать это. Я не жаловалась, не пошла к Дому, не забрала свою дочь Франсину и не ушла. Вместо этого я осталась и покорилась.

— Почему?

Она улыбнулась, но все в ней вновь напряглось до предела. У Кроукера создалось впечатление, что, если он протянет к ней руку и потрясет ее, она разлетится на тысячи кусочков.

— Это очень трудный вопрос, не так ли? — Маргарита коснулась салфеткой своих губ, но на них не было ничего, что следовало бы снять или вытереть. — Может быть, я чувствовала, что заслужила все это, выйдя замуж вопреки желанию моего брата.

— Доминик был против этого брака?

— Категорически.

— Почему?

Она позвала плечами.

— Может быть, он лучше знал Тони, чем я. Но тогда я была настроена решительно. Я думала, что все знаю. Или, может быть, меня черт толкнул поступить наперекор Дому. Кто его знает?

— Однако Доминик назвал Тони в качестве своего преемника?

Маргарита посмотрела на Кроукера широко расставленными темными глазами и произнесла:

— Я снова начну называть вас детективом.

Он улыбнулся.

— Это моя работа, мадам. Детектив сидит у меня в крови.

Его слова рассмешили Маргариту. Хозяин ресторана подошел с новой порцией чесночного хлеба, но она отказалась, и ему пришлось унести тарелки. Она заказала кофе для себя и Кроукера.

Полагая, что Маргарита не собирается отвечать на его последний вопрос, он задал ей другой.

— Не будет ли с моей стороны бестактностью спросить, каково нынешнее состояние вашего брака?

Она задумалась на некоторое время. Ее глаза прямо смотрели на него, в он отметил, что сейчас они были янтарного цвета.

— Мы сосуществуем. Но я полагаю, что в таком же положении находится много семейных пар.

В заведении стало гораздо шумнее, когда туда ввалилась группа школьников — все с обтянутыми джинсами тонкими ножками и с игрушечным оружием. Принесли заказанный кофе и с ним две рюмки коктейля «Самбукка» в качестве преподношения от хозяина. Маргарита повернулась и послала хозяину воздушный поцелуй, вызвав на его лице такую широкую улыбку, какой Кроукеру еще не приходилось видеть.

Затем она вновь повернулась к Лью и резко произнесла:

— Я думаю, что между Домом и Тони были отношения любви и ненависти. Брат мог восхищаться тем, как Тони сумел своими силами сделать карьеру юриста, и в то же время видеть все его недостатки.