Изгой (СИ) - Шатров Дмитрий. Страница 8
Глава 4
«Дражайшая маменька, взывает к тебе твой любимый сын Мишенька. Умоляю, пошли за отцом Никодимом, пусть скорее придёт и сотворит обряд святого изгнания. Моё бренное тело захватила злобная сущность и подвергает меня немыслимым мукам, физическим и душевным, сил нету больше терпеть. Немыслимой хитростью я на краткий миг обрёл волю и прошу помощи. Не знаю, свидимся ли ещё…». И витиеватая закорючка в качестве подписи.
Какой стиль, какой слог… И так жалостливо написал. Прямо слезу вышибает.
«Ладно, гадёныш, я с тобой ещё разберусь…», — мысленно пообещал я и стремглав выскочил из кровати.
Думать, как он это смог устроить, было некогда. Времени хватило, только чтобы развернуть мольберт к окну и схватить первое, что попалось под руку… Когда дверь открылась, я увлечённо возюкал самой большой кистью по холсту, периодически обмакивая ту в чёрную краску, и напевал под нос: «жил-был художник один».
— Мишенька, золотко, ты рисуешь? — охнула мать, в умилении подперев ладошками щёку.
— Пишешь, маменька, — поправил я, изобразив оскорблённое достоинство, и сделал широкий мазок. — Художники пишут, рисуют дети. Каракули.
— Ох, прости, — извинилась она и шагнула ближе, пытаясь взглянуть на холст сбоку. — А можно мне… Ну хоть одним глазком?
— Незаконченные работы я никогда никому не показываю, — категорично заявил я, придержав мольберт свободной рукой («Умоляю, пошли за отцом Никодимом», зараза, никак не закрашивалось). — Ты должна уже привыкнуть…
На самом деле я хрен его знает, много ли было тех работ, показывал Мишенька свою мазню, не показывал… но, судя по всему, угадал. Маменька отступила и, поумилявшись ещё немного, ушла восвояси. Аглая поставила поднос с завтраком на край комода и шмыгнула следом…
— Стоять! — рявкнул я и для верности активировал способность «Псионика».
Служанка замерла, как прибитая. Сработало, нет — я не понял. Она и без Дара боялась меня, как огня и слушались с полуслова. Интересно, чем Мишенька её так застращал? Грязно приставал, что ли?
— Фицджеральда мне позови… нет, лучше Трифона, Фицджеральд мне не нравится. Слишком постная рожа.
Последнюю фразу я договаривал в пустоту — Аглаю смело как веником. Только в щель приоткрытой двери высыпался заполошный перестук каблуков.
— Будем считать, что сработало, — хмыкнул я и вернулся к своему занятию.
Кстати, надо про отца Никодима разузнать поподробнее. Экзорцист мне не нужен. Сейчас мне нужно ограничить ночные перемещения Мишеньки.
Что произошло, догадаться несложно. Я уставал, как лошадь в каменоломне, и засыпал, не коснувшись подушки. Мелкий говнюк воспользовался ситуацией, и каким-то образом вернул контроль над телом. Тонкости ещё предстоит выяснять, но в целом суть проблемы понятна.
Я замазал холст вторым слоем, посмотрел с разных ракурсов — вроде не видно. На всякий случай глянул на просвет — тоже ничего. Оставалось надеяться, что рентгеновскими лучами моё творение просвечивать не будут.
— А назову-ка я эту картину «Смоляной квадрат», — осенило меня в порыве творческого вдохновения. — А что? Символично…
— Чего звал, барин?
По комнате прокатился густой бас, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.
«Нет, мне положительно надо возвращать „Интуита“», — с досадой подумал я и, отложив кисть, поднял на Трифона донельзя недовольный взгляд. — Испугал, чёрт здоровый! Ты чего так подкрадываешься⁉
— Дык, не подкрадываюсь… всегда так хожу, — пожал плечами верзила и повторил: — Дык звал-то чего?
— Скажи, дружище, ты можешь достать наручники? — спросил я.
— Эт, кандалы, что ль, ручные? — уточнил он. — Дык легко. Ща сбегаю в холодную, да принесу, которые поновее… Ну дык, чего? Нести?
— Да неси уже, дыг-дыг— передразнил его я.
Далеко эта холодная, близко — мне не известно, но Трифон обернулся приблизительно за десять минут. Я как раз успел отмыться, умыться и съесть завтрак.
— Вот, барин, такое пойдёт? — показал он что-то вроде наших полицейских наручников, только помассивнее и цепь подлиннее.
— Сейчас и проверим.
Я забрал у него оковы, примерил к балясине на кровати — подходило тик в тик. Трифон с неподдельным интересом следил за моими манипуляциями.
— Барин, эт, ты чего такое удумал? — подозрительно прищурился он.
— Ты тайны хранить умеешь? — я развернулся к нему и перешёл на доверительный тон.
— Отож, — громыхнул он, колыхнув бородищей. — Могила. Ты только растолкуй, чего надо хранить?
— Значит, слушай меня внимательно и запоминай. Вечером, как все улягутся, незаметно проберёшься сюда и прицепишь меня к кровати за руку. Ключ унесёшь. А по утру, спозаранку, вернёшься и отомкнёшь. Понял?
— Отож. Мы ж не пскопские, чего ж не понять, — важно кивнул он и тут же нахмурился. — Ток, я в толк не возьму, на кой ляд это те пригорюнилось?
— Хожу по ночам, — брякнул я первое, что пришло в голову. — Боюсь ногу сломать, Пётр Петрович тогда заругает.
— Ага, — выпятил губищу Трифон. — Дык давай я тя ща пристегну. Чего лишнего ноги топтать? Сапоги они, чать, не казённые.
— Пристегнёт он. А по нужде как ходить? Под себя?
— Эт да. Под себя, эт не дело, — с пониманием покивал он и тут же снова спросил: — А тайна-то в чём? Мож, лутше, наоборот, лекарю-то всё рассказать? Как на духу. Он, глядишь, и присоветует чего от твоей хворобы?
— Не хочу, чтобы маменька волновалась.
— Эт да. А мож…
— Трифон! — гаркнул я, теряя терпение, — Слушай сюда!
— Слушаю, вашбродь! — отрапортовал тот и вытянулся по стойке смирно.
— Вечером, как все лягут, придёшь незамеченным и прикуёшь меня к кровати. Утром, до света, отстегнёшь, — проговорил я, прожигая его взглядом удава, и одновременно активировал дар «Убеждение». — Уяснил?
— Так точно, вашбродь!
— И никому ни гу-гу.
— Как прикажете, вашбродь!
— Всё иди. И ключ смотри не потеряй, — крикнул я ему в спину и подумал. — «Из бывших военных, что ль?».
— Не сумлевайтесь, вашбродь, — прилетело из коридора.
«Надо к нему приглядеться, — подумал я и мстительно улыбнулся, вспомнив о Мишеньке. — Посмотрим, как ты теперь исхитришься».
— Как самочувствие дражайшего пациента?
В дверь вошёл Пётр Петрович со своим обычным приветствием и, как всегда, в прекрасном расположении духа. Ну ещё бы я был не дражайшим. Интересно, сколько ему маменька за меня отвалила? Очевидно, достаточно, чтобы он вот так улыбался в тридцать три зуба, двадцать четыре на семь.
— Нормально, — ответил я. — На пробежку собрался.
С понедельника я действительно поставил в график пробежки. Выносливость — наше всё, да и сильные ноги никому ещё не мешали. Слышал: ноги — второе сердце. Или это про икроножные говорили? Да пофиг, один хрен, ноги.
— Милейший, вы не перестаёте меня удивлять, — Пётр Петрович посмотрел на меня поверх круглых очков. — На такой прогресс я рассчитывал минимум к концу третьей недели… Но раз уж так пошло, то… Нет, давайте-ка я вас сначала осмотрю.
— Давайте.
Не знаю, что док там себе замышлял, но сегодня он не ограничился привычными манипуляциями. Нет, осмотрел, но после осмотра извлёк из саквояжа сложную приблуду с разноцветными линзами… Похоже, лобное зеркало лор-врача скрестили с глазной лупой часового мастера. Потом взяли, что получилось, и снова скрестили, но уже с очками для подбора диоптрий. С очком. Короче, жуткая хрень.
— Дефекто-мано-скоп, — пояснил Пётр Петрович, заметив мой заинтересованный взгляд, и нацепил приблуду на голову. — Помнится, вы просили у меня целебную магию. Думаю, сейчас самое время. Так-с, постарайтесь не шевелиться, я гляну что у нас с каналами…
Прежде чем я успел возразить, он уже совместил две линзы и теперь подкручивал один из многочисленных верньеров — очевидно, для тонкой настройки.
«Вот я и впёрся, — промелькнула паническая мысль. — Да, просил магию, но не такую. Ёкарный бабай, сейчас док увидит Дары и поймёт, кто я есть на самом-то деле».