Марина Цветаева: беззаконная комета - Кудрова Ирма Викторовна. Страница 82

Глава 3

Триумф и отторжение

Чешская зима 1924–1925 годов оказалась для Цветаевой особенно тяжелой. На последних месяцах беременности топка печей, примусы, невозможность гулять по скользким обледенелым покатым тропкам, отрезанность от Праги – все переживалось мучительнее, чем прежде, и временами Цветаева ощущает себя погребенной заживо в занесенных снегом Вшенорах.

Ольге Елисеевне Черновой-Колбасиной в середине зимы она пишет: «Еще зимы во Вшенорах не хочу, не могу, при одной мысли – холодная ярость в хребте. Не могу этого ущелья, этой сдавленности, закупоренности, собачьего одиночества (в будке!) ‹…› Слишком трудна, нудна и черна здесь жизнь».

Ольга Чернова-Колбасина. 1920-е гг.

Постепенно созревало решение уехать из Чехии. Эфрон заканчивал университетский курс, нужно было думать о будущем. Стипендию давали еще три месяца после окончания учебы – считалось, что этого срока достаточно, чтобы устроиться на службу. Но найти приличную работу в Чехии для русского, да еще гуманитария (Сергей Яковлевич оканчивал философский факультет), было делом безнадежным. Неясность оставалась и с чешским «иждивением», которое получала Цветаева, – долго ли его будут выплачивать. Во всяком случае, рассчитывать на него казалось опасным. Перемены назревали, таким образом, сами собой и угрожали не только семье Цветаевой.

Ненадежность будущего в Чехии ощутили многие. И в 1925 году началась очередная волна миграции русских – на этот раз во Францию.

Париж еще с 1919 года претендовал на роль главного центра русской эмиграции. Но поначалу соперником его был Берлин, затем Прага, и только к середине двадцатых годов эта репутация Парижа стала безусловной.

Переезжали редакции русских газет и журналов, перекочевывали целые кусты русских семейств. Из ближайшего окружения Цветаевой во Францию уехали семьи Черновых, Булгаковых, Исцеленовых. Собиралась ехать в Париж и вдова Леонида Андреева Анна Ильинична. С ней Марина Ивановна сблизилась уже после рождения сына, когда они жили рядом, во Вшенорах.

Сын Цветаевой Георгий (Мур). 7 августа 1925 г.

Рождение сына 1 февраля 1925 года (его назвали Георгием, но вскоре он получил домашнее имя – Мур) сыграло не последнюю роль в окончательном принятии решения о переезде. Мысль о том, что придется растить мальчика в этих условиях, исключила всякую возможность трезвых расчетов. В августе 1925 года – Черновой: «О зиме здесь не хочу думать: гибельна, всячески, для всех. Аля тупеет (черная работа, гуси), я озлеваю (тоже). Сережа вылезает из последних жил, а бедный Мур – и подумать не могу о нем в копоти, грязи, сырости, мерзости. Растить ребенка в подвале – растить большевика, в лучшем случае, вообще – бомбиста. И будет прав».

Сергей Яковлевич был целиком за отъезд. Но сам он пока ехать никуда не мог: лето провел в Земгорской санатории (очередная вспышка туберкулеза), и осенью нужно было завершать докторскую работу о византийском искусстве.

Многое оставалось неясным, но несомненным для него было то, что семью надо отправлять из Вшенор хотя бы на зиму. «Марина измучена и издергана так, что на нее временами смотреть страшно, – пишет Эфрон Черновым. – Она, конечно, будет у вас осенью в Париже. Я не знаю, что бы дал, чтобы вырвать у жизни ей досуг…»

Кроме Черновых в Париже жили теперь и Бальмонт, и Ремизов, с которым Цветаева подружилась в Берлине, крестный отец маленького Мура, Осоргин, Зайцевы и Цетлины, прежде тоже числившиеся в друзьях.

Сергей Эфрон, Марина Цветаева с Муром на руках и Аля. Вшеноры. Чехия, 1925 г.

В Париже выходили три русские газеты, а на улице Винез уже почти пять лет располагалась редакция крупнейшего эмигрантского журнала «Современные записки», охотно печатавшего Цветаеву, с легкой руки Бальмонта.

Поначалу речь шла о том, чтобы приехать к Черновым погостить – и выступить на литературном вечере с чтением стихов. А потом уже решить – возвращаться ли.

Но как-то незаметно «погостить» переросло в «переехать». Марк Слоним и Черновы энергично помогали в организации отъезда: Слоним – хлопотал о визе, Черновы – вытягивали деньги на дорогу из парижского фонда русских литераторов. Теплилась еще смутная надежда «расколоть» на ссуду Леонарда Розенталя – ювелира-мецената, русского эмигранта, незадолго перед тем щедро пожертвовавшего на нужды ученых миллион франков. («Ваш Леонард подарил миллион ученым мира, а у меня такое чувство, что ученые ограбили Марину», – шутил Эфрон в письме Черновым.) В денежном отношении очень выручил последний вечер Цветаевой в «Чешско-русской Едноте». При переполненном зале она прочла свою прозу о Валерии Брюсове «Герой труда». Успех был бурным.

Вообще литературный авторитет Цветаевой в последние годы ее жизни в Чехословакии заметно укрепился. В журнале «Воля России» она публикуется в каждом номере: стихи, проза «Герой труда», поэма «Крысолов»; в «Современных записках» напечатаны проза «Мои службы» и поэтический цикл «Двое». Летом того же года целый «подвал» посвятила поэме «Молодец» газета «Последние новости», выходившая в Париже. Автором статьи о поэме был Владислав Ходасевич, необычайно высоко оценивший цветаевский опыт поэтического переложения русской народной сказки.

Париж

Словом, появилась некоторая почва для неуверенных, но сладких надежд: может быть, удастся во Франции добиться мало-мальски сносного существования: найти интересную работу для Эфрона, а Марине – вырваться из тяжкого засилья бытовых неустройств – и завоевать литературный Париж…

Все последующее покажет, как наивны были эти надежды. Там хорошо, где нас нет, – старая эта истина вспомнится очень скоро.

Уже в январе 1926 года Эфрон напишет из Парижа в Прагу В. Ф. Булгакову, как разочаровывает его парижская литературная среда просто «по человеческому составу». В Чехии за три года у семьи образовался немалый круг доброго участия и живых привязанностей; в русской студенческой среде (да и не только в ней) Сергея Яковлевича ценили и любили за его энергию, доброжелательную открытость, легкий, веселый нрав; круг дружеских и деловых связей Марины Ивановны был также достаточно широк. Завязывались теплые отношения и с чешскими литераторами; появились первые переводы цветаевских стихов на чешский язык…

Но все эти плюсы отчетливее увиделись позже, уже из Франции, спустя несколько месяцев.

Париж, ул. Руве. Фотооткрытка

31 октября 1925 года Цветаева с детьми покидает Чехию. Первого ноября она в Париже.

Ольга Елисеевна Чернова-Колбасина жила с тремя дочерьми на окраине города, в дымном и шумном рабочем районе около городской бойни. Как раз на уровне окон четвертого этажа, в котором размещалась квартира Черновых, проходила надземная железная дорога; в промежутках между громыханием составов, проносившихся мимо, снизу был слышен грохот грузовых автомобилей. Фабричные трубы дополняли вид из окна; копоть залетала в комнаты. Поблизости канал Сен-Дени загнивал от грязи, рядом не было ни сада, ни даже деревца или кустика. Чтобы гулять с маленьким Муром, приходилось уходить совсем далеко.