Рыцари былого и грядущего. Том I (СИ) - Катканов Сергей Юрьевич. Страница 49

«Всё будет. Всё ещё будет», — радостно подумал Сиверцев. Слёзы облегчения текли по его щекам. Среди послушников Ордена этого можно было не стесняться. Андрею вдруг очень захотелось в храм на богослужение, чтобы вознести хвалу Господу. Он был счастлив, что внутреннее отторжение от церковной службы не навсегда сковало его душу.

Через несколько дней к нему зашёл Дмитрий. Сдержанно улыбнувшись, он протянул руку:

— Здравствуй, господин капитан.

— Здравствуйте, мессир. Но я больше не капитан.

— Ты был и будешь русским офицером. Ты заслужил капитанские звездочки без ущерба для чести. Здесь у тебя всё нормально?

— Именем Господа, мессир.

Андрей прекрасно понимал, что отношения между ним и Дмитрием принципиально изменились. Когда он был гостем Ордена, они с Дмитрием могли общаться на равных, как два бывших советских офицера. Теперь послушника и командора разделяют множество ступенек иерархической лестницы. Андрей понимал, что не может теперь даже по имени обратиться к рыцарю в белом плаще. Было заметно, что Дмитрий стал строже, официальнее, выражая дружеское расположение к Андрею одними только глазами. Впрочем, командор принёс с собой нечто более материальное, чем просто взгляд. Протянув Андрею наручные часы, он сказал:

— Хочу сделать тебе подарок. Держи. Швейцарские.

— А разве тамплиеру можно иметь собственность, да ещё такую дорогую?

— А ты разве уже тамплиер? Ты дал монашеские обеты? — Дмитрий демонстративно рявкнул: — Примем в Орден — сдашь в казну, — и тут же жизнерадостно расхохотался — Шучу, конечно. Тамплиеру разрешено иметь в собственности личные предметы первой необходимости, а часы к таковым, безусловно, относятся. Тамплиерский запрет на драгоценные металлы здесь тоже не нарушен, в этих часах нет ни грамма золота или платины.

Андрей не удержался от сарказма:

— Когда буду чистить унитазы, часы, наверное, лучше снимать?

Дмитрий оценил сарказм и ответил в том же духе:

— Часы водонепроницаемые. Сплав прочнейший, не поцарапаешь. Так что можно не снимать.

— Спасибо, мессир, — просто сказал Сиверцев. Он понял, что это подарок не от командора, а от друга.

Когда они прощались, Андрей почувствовал, что первый, самый тяжёлый период его испытания закончился. Все эти месяцы он видел мир как сквозь амбразуру дота-формат вселенной угрожающе, гнетуще сузился. Теперь вселенная вновь обрела присущую ей бесконечность. Во время богослужений ему было по-прежнему тягостно, но уже не настолько, искорки радости вспыхивали в его душе всё чаще. Однажды к нему подошёл суровый брат Зигфрид и коротко отрезал: «Теперь тебе положен один день отдыха в неделю. Имей разум распорядиться этим днём с духовной пользой».

Сиверцев рассудил, что больше всего пользы для него будет от посещения читального зала библиотеки. Здесь было здорово. Уютно, мирно, спокойно. Домашняя атмосфера. Библиотекарем был древний согбенный старец с идеально белой бородой чуть ли не до пояса. Дед ходил в заплатанной и вытертой чёрной рясе, значит, не был ни рыцарем, ни сержантом. «Однако, — подумал Андрей, — если бы на его белую бороду нацепить красный крест, выглядел бы дедушка натуральным тамплиером. А если бы я ему об этом сказал, дед зашиб бы меня каким-нибудь тяжёлым фолиантом». Действительно, не было ни малейших признаков того, что отец библтотекарь способен понимать юмор.

За пару выходных Андрей неплохо научился понимать церковнославянский язык. Здесь был очень хороший учебник. Евангелие он теперь читал уже по-славянски. Тогда Андрей углубился в изучение латыни. С радостью, с удовольствием углубился. В его душе теперь упоительно пели возвышенные слова тамплиерского девиза: «Non nobis, Domine, non nobis, set tuo nomine da gloriam» [7]. Он стал понемногу заглядывать в самоучители древнегреческого. Тут пошло тяжелее, но это было надо.

Богослужения в Ордене совершались поочерёдно на священных языках: церковнославянском, древнегреческом и латыни. В тот день, когда во время Литургии ему было явлено чудо Святого Причастия, служба в свою очередь совершалась на церковнославянском. Ему просто повезло. Ну да, «повезло». Если Господь не «везёт», мы никуда не едем. Теперь и греческое и латинское богослужение понемногу становились ему всё более и более понятны.

Углубившись в изучение языков, Андрей долго не заглядывал в «тамплиериану», полагая, что главное об Ордене ему уже известно. Но постепенно любопытство взяло верх, и он начал всё чаще читать книги про тамплиеров. Теперь уже без закладок, которые делали для него Дмитрий и отец Августин. Вскоре Андрей подумал, что уж лучше бы он не лез в эти дурацкие книги.

По натуре своей Сиверцев был совершенно чужд либерализма. Не смотря на своё безграничное свободолюбие, он был внутренне очень жёстко структурирован. Всё в нём было устроено на принципах неукоснительной иерархии: и система ценностей, и система взаимоотношений с людьми. Потому, наверное, идея Ордена так хорошо легла на его душу. Но книги про тамплиеров, которые он теперь читал, все как одна были пропитаны заразой либерализма. Орден хвалили в основном за религиозное свободомыслие, впрочем, если и ругали — за то же самое. Андрея болезненно поразила откровенная враждебность всех православных источников по отношению к тамплиерам, а восхищались Орденом, как правило, явные враги ортодоксальной христианской веры. Масоны, по словам отца Августина столь враждебные Ордену, везде изображались духовными детьми тамплиеров. Значит, любой православный был просто обязан относиться к тамплиерам враждебно.

«Куда же я попал? — думал Андрей — Что тут за христиане? Масонов поругивают, а сами-то не к масонам ли принадлежат?».

Он стал всё больше внимания обращать на обилие римско-латинской обрядности во время орденских богослужений и спрашивал себя: «А если они тут синтетическую веру создают, чтобы все религии объединить? Они очень похожи на экуменистов».

Едва узнав, что такое экуменизм из самостоятельного чтения книг, Андрей сразу же внутренне от него отрёкся. Идея объединения всех религий была совершенно неприемлема для его ортодоксальной натуры. Он решил, наконец, спустя много месяцев, поговорить с отцом Августином, дождавшись, когда службу будет вести его дражайший отче.

Отец Августин выслушал его сомнения с несвойственным ему суровым видом и обронил несколько слов, как несколько камней:

— Одно только мне скажи, Андрюша: ты послушник или ослушник? Кто тебя благословил эти книги читать?

— Но разве я, отец Августин, ослушался хоть одного из ваших распоряжений? Разве вы запрещали мне читать книги?

— Не запрещал. Но и не разрешал. И ты решил руководствоваться своим разумом. Это плохо. Это очень плохо.

Андрей с тоской подумал о том, что все эти месяцы сердился на отца Августина за то, что тот оставил его без духовного руководства, и сейчас он воспринял выговор священника, как совершенно ненезаслуженный:

— Вы же сами, отче, бросили меня на произвол судьбы, точнее — на произвол Зигфрида, а к нему обращаться по духовным вопросам я не усмотрел ни малейшего смысла.

— Не усмотрел? Ты очень зоркий? — отец Августин был по прежнему суров, и его суровость отнюдь не выглядела показной. — Решил мне выговор сделать? Хорошо, отвечу на твои обвинения: я решил оставить тебя без руководства, чтобы посмотреть, к чему ты склонишься по своему собственному разумению — к своеволию или к тому, что бы на каждый шаг благославения спрашивать? Разве ты не имел возможности подойти ко мне и спросить, что тебе следует делать, а чего не следует? Пойми, капитан, (батюшка впервые так к нему обратился) здесь — не армия, где тебе чихнуть не позволят без приказа. Здесь Орден. Здесь свобода. В определённых рамках ты можешь делать всё, что захочешь. А если не сумеешь разумно своей свободой распорядиться, значит ты не наш, не орденский, и тебя здесь не будет.

— Грешен, отче, каюсь. Поверьте, я всё понял.