Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович. Страница 21

Они и сейчас наяривали что-то веселое, бравурное. По кругу плыли Малыши и Недоросли с восторженными лицами. Как и Тарик когда-то, они уверены, что карусель неким волшебством крутится сама по себе, — невеликие годочками дети свято верят, что в жизни полно волшебства. Но теперь-то Тарик знал, что за высокими, ярко расписанными боками карусели ходят по кругу, босиком по дощатому полу, навалившись грудью на толстые рычаги, Градские Бродяги, но никто их не видит и не слышит. Вот и «волшебство»...

— Тоскуешь по детству? — прищурилась Тами.

— Вот уж нисколечко, — сказал Тарик.

— Случаем, не хочешь, чтобы тебе опять стало годочков шесть? Как в какой-то сказке, где дворянин оказал услугу колдунье и попросил именно об этом?

— Вот уж чего не хотел бы, — живо возразил Тарик. — Что хорошего? Помню я эту сказку. Очень даже назидательная сказка. Поначалу-то дворянин жутко возрадовался, а потом сообразил, в какую западню попал. Колдунья ж память у него не отбирала, память вся при нем осталась. Добрые друзья и родители его не узнают, на верного коня без лесенки не взберешься, в таверны ходу нет, девушка, по которой он вздыхал, на верховую прогулку едет с его соперником... Б-р-р! Хорошо еще, отыскал колдунью, взмолился и покаялся, и она его в прежний облик вернула. Так все и было, если помнишь сказку.

— Да помню, — сказала Тами. — Все правильно. Только иногда хочется не просто стать маленькой, а вернуться в прежние времена, когда мне было годочков семь. Родители в пожаре сгорели, когда мне девять было. Уж я бы им не дерзила, не проказила, непослушанием их не огорчала, зная все наперед... А может, и сумела бы вовремя о пожаре предупредить...

Ее личико омрачилось, но дурное настроение, сразу видно, быстро улетучилось, она улыбнулась, потянула Тарика за руку и сказала с ничуть не наигранной веселостью:

— Пойдем?

Глава 5

ШЕЛКА, СТРЕЛЫ И ПОДКОВЫ

И они пошли дальше. Тарику на ум пришла неплохая мысль, и он сказал (помня к тому же наставления Фишты):

— А знаешь, про карусель даже вирши есть. Ты вирши любишь? — Смотря какие, не все. Первый раз слышу, чтобы про карусель...

— Есть, знаешь ли, и про карусель, — с видом завзятого знатока виршей сказал Тарик.

Кто не помнит свою первую карусель, карусель?

У коней серебряных гривы пенные...

Кто не сел?

Веемы в этой жизни победители или жертвы напастей, и недаром дарят дам родители карусель, карусель...

Он замолчал, увидев на лице Тами лишь вежливый интерес, и не более того. Спросил:

— Тебе не понравилось?

— Не сказать чтобы не понравилось... Просто не особенно люблю вирши про всякие неинтересные вещи — мельницу там, леса-перелески, теперь вот карусель...

— А какие любишь? — спросил Тарик.

В глубине души он был только рад, что так обернулось: вирши про карусель он прочитал мельком и дальше не помнил.

— Про любовь, — лукаво глянула Тами.

Тарик возликовал: с этим-то все обстояло прекрасно, им он, по совету Фишты, уделил особенное внимание и помнил хорошо. И ведь прав был Фишта, знаток женской души!

— Такие я тоже знаю.

— Ты знаток виршей? — прищурилась Тами.

— Почитываю иногда, — солидно и скромно ответил Тарик.

И ведь не врал нисколечко! Именно так и можно было назвать

его знакомство с виршами. Начавшееся с Митраля Тубара — оказалось, он и не Митраль Тубар, и не мужчина вовсе, но стихи-то как раз о любви, и красивые...

— Продекламировать тебе что-нибудь? — предложил Тарик.

— Знаток виршей... — засмеялась Тами. — Всякие вирши требуют своей обстановки. Никто ведь не ходит на бал в охотничьем платье, а на охоту — в домашнем. Так и с виршами. Не годится читать вирши о любви посреди развеселой ярмарки, для них нужно подходящее место...

Тарик не ощутил неловкости за невольный промах: они уже говорили о месте, как нельзя более подходящем, чтобы декламировать красивой девчонке вирши о любви, и Тами с ним согласилась туда пойти. Так что все прекрасно складывается, никакой неловкости...

— Самое подходящее место для виршей о любви — мост Птицы Инотали, — сказал Тарик без малейшей неловкости. — Придем туда, и сама согласишься...

— И ты часто туда водишь девушек читать вирши? — прищурилась Тами.

— Веришь ты или нет, еще ни разу, — ответил Тарик.

Он и сам с превеликой охотой задал бы ей парочку откровенных вопросов, вспоминая то, что сказал Фишта о своем умении кое-что безошибочно определять по женским глазам, — но это было жутко неполитесно, и Тарик промолчал, гадая, верит Тами ему или

нет, а ведь он говорил чистейшую правду: вообще никогда еще не декламировал вирши девчонкам...

Словно прочитав волшебным образом его мысли, Тами сказала:

— Верю-верю, не насупляйся. Далеко еще?

— Да нет, скоро придем, — сказал Тарик. — Вон за тем балаганом, где на балкончике паяц кривляется, и начинаются торговые ряды.

Столпотворения поубавилось — в торговые ряды шли не поглазеть, а покупать, — но все равно было многолюдно. Такова уж Большая Ярмарка. Как и в дни столичных торжеств и праздников, здесь дворяне не соблюдали своей привычки шествовать непременно по прямой, и никто не торопился расступаться, давать им дорогу — в противоположность тому, что повсеместно в обычае на городских улицах. Не так уж часто, но можно лицезреть, как молодые Мастера пускаются в словесные игривости с молодыми красивыми дворянками — вещь немыслимая на городских улицах, где пешими дворянки ходят только в сопровождении мужчин, а те в два счета проткнули бы шпагой наглеца (но никакому наглецу и в голову такое не придет). Иные молодые красавицы благородного звания поддерживают словесные игривости — одну-единственную неделю в году, потому что это Большая Ярмарка со своими собственными политесами и негласками, а кому они не по нраву, пусть сиднем сидит дома. Говорят люди, которым, безусловно, можно верить (тот же Фишта, и худог Гаспер, и студиозусы), что порой этакие словесные игривости имеют продолжение в городе — понятно, жутко потаенное...

Да, ярмарка — коловращение жизни во всех ее проявлениях. В этой веселой коловерти замешалось немало «сквознячников», самых искусных, самого благообразного вида, на которых и не подумаешь — ничего похожего на мелкую шантрапу (иные, самые отчаянные, наряжаются дворянами, за что при поимке несут удвоенную кару, а вовсе уж отпетые головушки притворяются священниками, за что их ждут рудники).

Где зверь, там и охотники. Посреди ярмарочного столпотворения немало и сыщиков Сыскной Стражи, тоже выглядящих так, что на

них никогда не подумаешь — ничего похожего на жалкие потуги Хорька с его неумело приклеенной бородой...

Тут и веселые девки во множестве. Это в городе они, выходя на промысел, непременно носят цеховые бляхи и допускают неполитес-ные вольности в одежде (а тех, кто этому не следует, ждет наказание согласно одному из регламентов ратуши). Здесь все иначе: в одежде соблюдена политесность, но люди с жизненным опытом моментально их узнают по украшению, какого ни одна порядочная женщина не наденет, — раковине кагури, служащей символом понятно чего. Либо медальон на цепочке, либо подвеска на браслете, либо брошка. Отчего порой возникают забавные недоразумения — какая-нибудь невеликих годочков девчоночка по наивности просит маманю: «Купи мне такую красивую брошку!» Если это произносится достаточно громко, окружающие разражаются хохотом, а покрасневшая маманя утаскивает дурешку в сторону и делает ей строгую словесную выволочку, вдалбливая, что так говорить на людях не следует. (Интересно, как мамаши выкручиваются — при том, что неприглядную правду малолетней дочке сказать нельзя? Однако ж как-то выкручиваются — надо полагать, преподносят какое-то убедительное вранье, на которое женщины мастерицы...)

Ну, вот и торговые ряды, являющие собой не лавки с окнами и дверями, куда нужно входить, а длинные широкие прилавки под черепичными крышами на кирпичных столбах. Рулоны тканей уложены на высоких полках в глубине, а на прилавке лежат образцы в локоть длиной, и покупательницы (мужчина-покупатель тут явление редчайшее) берут их, разглядывают (иные попроще и на зуб пробуют), прикладывают к себе и любуются собой в большущие зеркала, выставленные с двух сторон прилавка.