Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович. Страница 22

Мужчинам, сопровождающим прекрасный пол, отведено строго определенное место: они стоят в отдалении, терпеливо ждут, старательно скрывая лютую скуку (покупка затягивается надолго, а переждать в таверне не позволяет самый твердокаменный на этом свете политес — женская воля). Иногда женщины обращаются к спутникам за советом, но чаще полагаются на собственное разумение

и желание, что Тарик прекрасно знал на примере мамани — во всех насущных житейских вопросах она признавала главенство папани и подчинялась его решениям, но непреклонно главенствовала в двух вещах: домашних делах и покупке тканей. У очень многих так обстояло. Тарик слышал, что иные мужние жены прибирают к рукам и побольше власти, и вполне этому верил — и Титор Долговяз тому примером, и полдюжины других обитателей улицы Серебряного Волка...

Так что он с грустной покорностью судьбе и помня прошлогоднюю ярмарку, на которую впервые ходил с девчонкой, заранее смирился с долгим ожиданием среди собратьев по несчастью...

И здесь все равны, не то что в городских лавках. Частенько можно видеть, как у прилавка рядышком стоят, выбирая ткани, дама в отделанном кружевами платье (кружева дозволены лишь дворянам, это старинная привилегия, чьи истоки теряются в глубине времен) и девица, одетая вполне политесно, однако с украшением-ракушкой на шее, на браслете или на груди. Пусть благородная дама затаенно кипит от спесивого гнева, показывать это неполитесно, приходится ограничиться тем, что дама старательно делает вид, будто рядом с ней никого и нет — один чистый прозрачный воздух. Ехидные языки говорят, что у иных веселых девок кошель набит гораздо туже, чем у дворянок...

В городе обстоит совершенно иначе. Все прекрасно знают: в лавки, отмеченные золотым трилистником, старинным указом ратуши запрещено входить обладательницам блях как Цеха веселых девок, так и Танцорок (всем отлично известно, что это, собственно, одно и то же), как бы туго у них ни был набит кошель. Ослушницам полагаются плети на Таисовой площади, а если какая-нибудь отчаянная девка все же проникнет в запретную для нее лавку (скажем, раздобудет «политесную» бляху) и будет разоблачена, ее частенько не волокут к Стражникам, а поступают гораздо проще: приказчики ее крепенько колошматят на заднем дворе, вдобавок сплошь и рядом за бесплатно пользуются услугами ее ремесла. Так что дворянка и веселая девка никогда не окажутся рядышком у прилавка.

И только неделя ярмарки такое дозволяет. А потому обладательница украшения в виде ракушки при любой возможности пользуется случаем дворянке насолить. С самым невинным видом, вежливейшим голоском спрашивает у дворянки, к лицу ли ей эта материя. Чтобы ее не приняли за немую, дворянка вынуждена отвечать — односложно, сквозь зубы, ледяным тоном, но все-таки отвечает — к своей потаенной ярости и потаенному торжеству веселой девки. Тарик своими глазами наблюдал однажды такое и посмеялся в душе — как наверняка и остальные очевидцы, не обремененные дворянским званием...

К его тихой радости, у первых трех прилавков Тами не стала задерживаться, прошла, едва взглянув, — хотя, на взгляд Тарика, материи там лежали красивые. Видимо, все дело в том, что они были не шелковые... Возле первого же прилавка с бадахарскими шелками гаральянка остановилась как вкопанная. И, выражаясь словами мореходов, встала на мертвый якорь, рассматривала ткани прямо-таки завороженно, трогала, примеряла к себе с невероятно серьезным видом, словно в королевском совете важнейшие государственные дела решала.

Ох, не зря торговые ряды тканей именуются «Смерть мужьям и любовникам»... Тарик не принадлежал к этим двум почтенным категориям (о первой нисколечко не жалел, а вот от второй, что греха таить, не отказался бы, причем, если совсем честно, в отношении вполне определенной особы), но поневоле должен был играть роль «ожидальщика», которого насмешливо называют еще «страдальцем». Роль эта выпала уже во второй раз в жизни, но и в сто второй наверняка было бы столь же тягостно...

Товарищем по несчастью оказался молодой дворянин с лихо закрученными усиками и румяным лицом кутилы и весельчака. Тарик ему чуточку позавидовал — дворянин стоял с таким видом, что сразу становилось ясно: привык к этой тягостной повинности и переносит ее со смирением, предписанным священникам и монахам (прости, Создатель, за столь вольнодумные мысли, порожденные не ересью, а легкомыслием!).

Поймав взгляд Тарика, дворянин ухарски подмигнул, поднял плечи и чуть развел руками: мол, терпи, парень, такая нам выпала нелегкая доля, но чего не сделаешь и чего только не вытерпишь ради красавиц! Как простолюдин, Тарик не мог ответить тем же, но широко улыбнулся в знак того, что все понимает и сочувствует собрату по несчастью.

А еще, хоть это и нельзя было выразить жестами, откровенно завидует. Когда светловолосая девушка с затейливой дворянской прической, в летнем розовом платье, щедро отделанном кружевами, оказалась к Тарику не спиной, а боком, встав перед зеркалом, — обнаружилось, что она бесовски красива... ну конечно, такой сим-потный удалец дурнушку в спутницы не выберет. Ни у него, ни у нее нет в левом ухе брачной серьги, а это сразу наталкивает на игривые догадки. Тарик на его месте никак не ограничился бы гуляньем под ручку и декламацией виршей, будем откровенны...

Тами и дворянка были всецело поглощены одним из важнейших для женщин занятием: перебирали образцы, любовались на себя в зеркала, иногда тихонько спрашивали советы друг у дружки, не обращаясь ни к Тарику, ни к дворянину, — ну конечно, девушки в этих случаях всецело полагаются на свое собственное мнение. Из-за прилавка на них умильно взирал хозяин — картинный, надо признать, а в сущности, ничем не отличавшийся от прочих бадахарцев, коих Тарик уже повидал немало и на ярмарках, и в городе.

Шелковый халат желтого цвета в красную и черную полоску, на голове красиво накручена узорчатая материя (называемая у них «тюрбе»), на шее на массивной золотой цепочке золотой непонятный знак — символ ихнего бога, которому они только у себя и поклоняются. (Церковь Создателя не считает его, как было в старые времена, очередным воплощением Врага Человечества, но зорко следит, чтобы бадахарцы не вздумали обращать кого-то в свою веру, за что может и покарать строго.) Черная бородка подстрижена по бадахарскому обычаю: узенькой, не шире пальца, полоской, и так же подбриты усы. Волос, конечно, не видно под тюрбе, но они, и так

прекрасно известно, черные как смоль — светловолосые в Бадахаре редки, как радуга зимой...

Тарик смотрел на бадахарца весьма неприязненно, как и молодой дворянин. Очень уж откровенными взглядами тот поливал и Тами, и молодую дворянку и, без сомнения, давным-давно раздел их мысленно и воображал себе картины с их участием — из тех, что продают из-под полы. И ничего с ним не поделаешь: словесно не вяжется, а ко взглядам, какими бы они ни были возмутительно липучими, не придерешься...

Начиная с определенных годочков и до пожилых арелатские мужчины, не потерявшие интереса к женщинам, бадахарцев терпеть не могли. Их торговцев в столице хватало и в обычное время меж ярмарками, и все они себя вели на один манер. Обожали светловолосых девушек, прямо-таки с ума сходили; дворянок задевать опасались, а к девушкам попроще приставали упорно и неотвязно — не переходили рубежей, позволивших бы кликнуть стражника, но словесно вязались с невероятным напором, прельщая золотом, которого у них полны карманы (и ведь, поганцы, щедро расплачивались с теми красотками, кои проявляли легкомыслие). А иные веселые девки красили волосы в светлый цвет так искусно, что и пронырливым бадахарцам трудно было распознать фальшь.

С давних времен утвердилось разделявшееся многими мнение, что женщин бадахарцы (насмешливо прозванные «угольками») пользуют исключительно на манер трубочистов, отчего эту ухватку прозвали «бадахарскими штучками». Тем, кто удивлялся, отчего же в таком случае детей там рождается не меньше, чем в прочих землях, отвечали: у бадахарцев, мол, есть в году немножко дней, когда они ради прибавления потомства к этому с превеликим отвращением прилагают труды (как поступают и скрытые трубочисты, изображающие женатых и детных). Вот только Тарика, когда он начал прирабатывать в порту, добросовестно просвещали насчет иных взрослых занятий грузали, все поголовно ретиво общавшиеся с веселыми девками, — а те, в свою очередь, липли к щедрым бадахарцам и много рассказывали об их нравах. Выходило,