Игра в смерть (СИ) - Алмонд Дэвид. Страница 28

Мы двинулись дальше. Школа уже виднелась впереди.

— Ты придешь на сегодняшний спектакль? — спросила Элли.

Я молча развел руками.

— Придешь ведь, Кит? Приходи! Когда ты в зале, я чувствую себя увереннее.

— Хорошо, — сказал я.

Но глядел при этом в сторону: в моей голове уже начали складываться другие планы на вечер.

Двадцать восемь

Совершенно бестолковый день. Учителя сбиты с толку, а ученики как с цепи сорвались. Мы срывали со стен рождественские украшения и носились с ними по коридорам. Раздирали в клочья старые конспекты и набивали исписанными листками черные мусорные мешки. Девчонки украшали волосы праздничной мишурой, водили хороводы, распевали рождественские гимны, хихикали и танцевали кто во что горазд. Игры на школьном дворе — даже безумнее прежних: стадо бесенят катило по льду, сбившись в кучу малу, с криками и руганью валясь на спины, размахивая руками-ногами и пронзительно вопя. Дети даже не снежки бросали — они осыпали друг дружку целыми охапками снега. Над ними висело тусклое, неприветливое солнце, которое сегодня следовало самым коротким своим маршрутом. В холле перед залом, в самом сердце школьного здания, актеры «Снежной королевы» затеяли еще одну репетицию, готовясь отметить зимнее солнцестояние самым ярким и запоминающимся представлением из всех. Я же бродил по кабинетам и коридорам, словно неприкаянный призрак. Молча. Присоединиться к общему веселью я был не в состоянии. Голова еле соображала. Хотелось сбежать, скрыться куда подальше от этого гвалта. Я знал: что-то преследовало меня, наблюдало, выжидало перед роковым броском. Это «что-то» задумало наброситься исподтишка и утащить меня прочь.

Во время обеденного перерыва я снова увиделся с Элли: на лице — серебряный грим, на языке — только пьеса. Сегодняшнее зрелище будет блестящим, на сцене ей не будет равных.

— Ты придешь? — спросила она опять. — Придешь, Кит, так ведь?

Я прикрыл глаза, пожал плечами. Уронил единственное слово: «Да».

— Ты просто обязан, Кит, — настаивала Элли. — Мне непременно нужно, чтобы ты был в зале. Даже не представляешь, насколько мой успех зависит от тебя.

Я глядел мимо — за окна, тянувшиеся вдоль коридора. Позади дикой суматохи школьного двора, за воротами я увидел мать Эскью с ребенком на руках. Она вглядывалась в исступленные детские лица, выискивая сына.

— Ну что, Кит? Придешь? — спросила Элли.

Она схватила меня за руку. Пришлось отпрянуть.

— Ох, Элли… — простонал я. — Ну почему ты всегда только о себе и думаешь? Больше и поговорить не о чем? Черт, отчего же ты так зациклена на своей драгоценной, блистательной персоне?

И я убежал от нее, скрылся в паутине школьных коридоров.

Он ждал меня в темноте — на месте пересечения двух лишенных окон коридоров. Освещавшие этот перекресток электрические гирлянды лежали теперь спутанные на полу, в куче сухих хвоинок под изрядно поредевшей елкой.

— Уотсон! — прошипел он. — Кристофер Уотсон…

Он стоял, отчасти скрытый еловыми ветками. Тусклые волосы, бледное лицо, равнодушный голос. Бобби Карр.

— Кит Уотсон… — прошипел он опять.

Я не отвечал. Остановился и молча смотрел на него.

— Да, ты, — кивнул он. — Кит Уотсон.

С улицы до нас доносились радостные вопли, из холла — диковатые напевы скрипок и дудочек. Они словно одолевали многие мили, пробивались сквозь толшу времени.

— Ты ему нужен.

— Чего?

— «Чего-чего?» Ты ему нужен. Эскью прислал меня за тобой.

Я был не в состоянии ни говорить, ни думать.

— Немедленно, — сказал Бобби, выходя из своего убежища за елкой. — Прямо сейчас.

Он стоял рядом, тощий и бледный.

— Эскью сказал, что ты придешь, Кит. Знал, что придешь.

Я бросил взгляд назад — туда, откуда пришел. Свора первоклашек, увешанных мишурой и елочными шариками, теснилась у выхода, рвалась на свет.

— Иди за мной, — прошептал Бобби.

И я последовал за ним: по коридорам, через дверь служебного хода, мимо кухонь и мусорных баков, на школьные задворки, а потом — через железную ограду с пиками наверху, на заснеженный пустырь. Я оглянулся на здание школы и снова увидел мать Эскью, уже на самом дворе. С малышкой на руках, она брела меж кучками исступленно орущих, мечущихся детей.

— За мной, — повторил Бобби. — И не оглядывайся.

Он вел меня через пустырь, на самую окраину Стонигейта. Мы прошли мимо ветхих шахтерских домов, мимо паба «Лисица», мимо изрытого ямами тупика, где жили Эскью, и вышли к скрытым кустами боярышника дорожкам, петлявшим по склонам холмов, позади которых лежали темные болота под тусклыми зимними небесами. Под нашими ногами трещала снежная корка. Истошно вопили какие-то невидимые птицы, словно охваченные ужасом. Мы шли молча, если не считать редких указаний Бобби: сюда, здесь сворачиваем, не оглядывайся…

Солнце уже спускалось к горизонту на западе. Зимнее солнцестояние: самый короткий день в году и самая долгая ночь ему вослед.

Кусты боярышника расступились, открыв перед нами простор древних кочковатых пастбищ и полей, огороженных остатками невысоких каменных стен. Наст ломался под нашей тяжестью, и мы проваливались по колено, с трудом выдергивали из снега ноги в промокших ботинках. Ледяная вода пропитала штаны и исподволь просачивалась в кости. Я обернулся еще разок — увидел далекие крыши Стонигейта и темные струйки, вьющиеся из дымоходов. Радостный писк детворы доносился даже сюда.

— Не оглядывайся, — предупредил Бобби, начиная спуск в узкую лощину. Голые, колючие кусты теснились здесь вдоль узкой речушки. Широкие углубления по краям лощины, оставленные играющими детьми или шахтерами древних времен, были щедро украшены застывшими струями маленьких водопадов. Под ногами — одни осыпи: булыжники, почва, вывернутые корни вереска и прочего разнотравья, все в одну кучу. Следуя руслу, я чувствовал, как усиливается хватка мороза, а бросив взгляд назад, не увидел уже ничего, кроме оставшихся позади неровных краев скованной льдом лощины. Так мы добрались до относительно плоского участка: берега раздались в стороны, ограниченные крутыми каменистыми откосами в тени перекрученных, заплетенных кустов все того же боярышника.

Здесь Бобби сделал остановку и развернулся ко мне. Солнце спустилось за край лощины, и мы оба стояли в густеющей тени. Уже начиналась самая длинная ночь этого года.

Быстро глянув на свои часы, Бобби улыбнулся.

— Отлично, — сообщил он. — Нам сюда.

Мы двинулись напрямик к боярышнику и, не жалея ни одежды, ни рук, продрались сквозь густые, шипастые ветки, чтобы увидеть зияющую в камне дыру как раз в рост человека. Широкие доски, которыми вход некогда был заколочен, стояли прислоненными по обе стороны от темной дыры. «НЕ ВХОДИТЬ!» — гласила надпись на одной. На второй белели оттиснутые по трафарету череп и две скрещенные кости: «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!»

Бобби ухмыльнулся своим мыслям.

— После вас, мистер Уотсон, — прошептал он.

И я шагнул во тьму.

Двадцать девять

Войдя, мы заслонили собою тусклый свет, что сочился извне в заброшенную шахту. Я покрутил головой и увидел низкий кирпичный свод потолка, за которым начинался пробитый в голом камне ход. Там терялся во тьме ряд согнутых, перекошенных столбов-подпорок с укрепленными на них балками. Другие столбы рухнули вовсе, перекрыв туннель кучами обломков там, где вслед за ними осыпались и свод, и стены.

Бобби забрался на ближайшую кучу и, сияя, обернулся ко мне:

— Сюда, мистер Уотсон.

Значит, нашей целью была узкая щель между вершиной завала и потолком, которая вела дальше в темноту. Увидев ее, я замер на месте. Что вообще я тут забыл? Ничто не удерживало меня от того, чтобы преспокойно выйти к свету, вернуться к нормальной жизни.