Игры судьбы - Матвеева Любовь. Страница 18

Племянник Вася, сын Ивана, он 1914 года рождения был, мне сильно помогал – хороший, тёплый сарай поставил, баньку построил, туалет. А как настанет весна – еду в Бишкуль, беру шестьдесят цыпушек, пятнадцать гусят,

десять утят, выращиваю. Старых кур и петушков съедаю, уток продаю, а молодые курочки яички несут. В зиму хороших несушек оставляю, остальных – под топор. Огород у меня был большой, я рассады весной много на продажу выращивала. Как-то соседка мне говорит:

– Я слышала, вы рассаду продаёте. Не могли бы мы поменяться? Рассаду – на зерновые отходы? Она на элеваторе работала, им выписывали отходы, а сами рабочие потом их перепродавали дороже. Договорились. В очередной раз привезли ей во двор машину отходов, ссыпали. Приходят рабочие, по списку получают в мешки – кому сколько положено. За двести корней рассады соседка мне дала девяносто шесть вёдер! Два мешка я продала, остальное – птице. Лет шесть этак мы менялись…

По воскресеньям брат Севастьян с женой Анисьей Яковлевной и с детьми в баню приходили. Нагреем в баке на чу-

гунной печке шесть вёдер воды и моемся, хорошо! Однако здоровье у меня не лучше, а хуже становилось, стала я искать работу в тепле, нашла – стала шить варежки, перчатки, краги в артели «Галантерейщик», на углу улиц

Амангельды – Партизанской, в частном доме. Я – инвалид второй группы. Потом сделали вторую операцию – фиброма матки. Когда пришла в себя, сказали, что можно было и не делать, зря разрезали. Мать у меня умерла

на 42-м году жизни, отец – на 54-м, одна сестра – на 38-м, другая – на 36-м году, сестра Зоя умерла в Боголюбове в 23 года от простуды, родив одного сына Николая. Брат Арсений имел трёх детей и умер на 46-м году жизни. Осип имел четырёх детей, и умер в 83 года. Севастьян прожил 71 год, а я, наверное, в тётку Михевну пошла – она совсем старая померла. Я к ней в гости ездила в Боголюбово, посмеивалась над ней, старухой, как она на печку карабкалась греться, да какие казусы с ней при этом происходили – пукала. Смешно мне было, думала, сама никогда старой не буду, ох и смеялась же я! А она:

– Подожди, дочка, и с тобой то же будет!

И точно, сейчас я в её возрасте, а на печку бы залезть не смогла. А казусы тоже происходят, плохая стала, очень плохая! Недавно вот блины завела, стою, пеку и понять не могу – в чём дело? Масло горит, а блины не пекутся. Позвала соседку – объясни, в чём дело? Оказалось, у меня сковорода с маслом на одном диске электроплиты стоит, включённом, а я в другую сковороду тесто лью, которая на холодном диске – блины не

пекутся, а масло горит.

На улицу теперь выхожу редко, и то по стенке. Не знаю, есть ли Бог, но

кто-то должен быть… Иногда раздумаюсь – что такое моя жизнь? Без матери рано осталась, но людей вокруг меня всегда много хороших было. Никогда не голодала, а холоду и тяжестей натерпелась. Что детей нет – не жалею. Разве бы я столько прожила? Мне же специальная диета нужна. Другой раз сильно захочется запретного – свининки, или копчёностей, или острого чего-нибудь. Не выдержишь, съешь и сразу покаешься – боли ужасные! Если бы не береглась, загнулась бы уже давно.

А с другой стороны, подумаю – разве это жизнь? Не было бы войны – была бы у меня семья, дети, внуки, цель в жизни была бы. Всё разрушила, отняла война, лишила мою жизнь смысла. И сколько нас, таких горемык, у которых вместо мужа – пожелтевший портрет на стенке. Хорошо ли жить долго? Нет, ночью, бывает, плачу: где моя смерть? А утро наступит, опять жить охота. Вот так я и прожила: без мужа и без детей…

Сама себе хозяйка!

РЫЖИК-ПЫЖИК

Село наше под Томском, Ново-Николаевку, образовали староверы, переселенцы с Украины, два столетия назад – за землёйв Сибирь ехали. Выбрали высокое, красивое место. С одной стороны – поля, с другой – река, за рекой лес стеной стоит. Места эти были богаты зверем, птицей, рыбой и прочим. Первым делом на новом месте поставили молельню, потом уже стали рубить избы себе. Огромные, в полный охват брёвна покрывали тёсом, клали русские печи, окна вставляли с двумя рамами. Каждая семья получала наделы земли – ближние и на дальних еланях. Когда уходил весенний паводок, у каждой семьи на своих землях образовывались озёра, полные рыбы. У кого больше карась, чебак, у кого – окунь, щука. Бывала и рыба покрупнее. Весной забивали сваи, ставили запруды – запасали воду для мельницы.

Федот Анфиногенович Пепеляев (1878–1930 гг.) приехал молодым, неженатым парнем вместе с родителями, помогал отцу строить дом. А когда весной забушевала черёмуха, влюбился в Стефаниду Афанасьевну Татар-

кину (1886–1939 гг.). Поженились, как водилось тогда, осенью. В молодой семье, как и в других, сажали хлеб, косили сено, били постное масло, солили рыбу и грибы, и… рожали детей. Какие-то умирали, какие-то, самые сильные, выживали. Крестились в молельне двумя перстами, в положенное время

постились и, конечно, очень много работали.

Лучшие пряхи – семи – восьмилетние девочки. Они сидели за прялками, пока пальцы не сотрут до крови. Каждой девочке с десяти лет начинали готовить приданое. Сначала для старших сестёр, потом для себя. Приданое включало в себя шубу чернёную из овчины – крашеную, длинную, платья, кофты, юбки, бельё, полотенца, скатерти, полог-сетку для спанья – от мошки, полог для зерна, десять мешков под зерно. Одежду и столовое бельё надо было украсить вышивкой и кружевами.

Моя мама Стефанида Афанасьевна ткала особенно тоненький холст на полотно, основа его – хлопчатобумажная, уток (поперечная нить) – лён. Получалось очень прочно и долговечно. На улице бегали, играли только самые маленькие дети, девочки играли в тряпичные куклы, мальчики – в лапту. Мяч был сделан из туго набитых тряпок, тяжёлый. Поддадут таким в бок – закричишь не только из озорства! Все мальчики в нашей

семье походили на мать, все девочки – на отца, а отец у нас был огненно-рыжий!

– Мама, – рыдала я не раз, размазывая слёзы по щекам, – зачем ты за рыжего пошла? Теперь нас рыжими дразнят!

– Полюбила, вот и пошла! – отвечала она, смеясь. – Может, и ты в рыжего влюбишься! – как в воду смотрела! Бывало, отец соберётся на дальний покос, мы – я, Алик (Назар) и Лёмка (Володя) – бежим за телегой:

– Тятя, возьми с собой!

– Некогда мне носы вам вытирать!

– Тятя, возьми! – так и бежим, пока тятя не ожжёт нас вожжами.

Было у нас в хозяйстве три лошади, три коровы, пять овец, куры. Гусей не держали – мошка разъедала им носы. Собирали в лесу ягоды – смородину и землянику. Костянику за ягоду не считали – так было её много. В основном все продукты потребляли сами. Но если нужны были деньги, ездили в Томск, за 120 километров – возили мясо, масло, мёд, ягоды на продажу. Назад везли мануфактуру, инструменты, сахар, пряники.

Как-то мужики подрядились водку возить из города в сельпо, отец взял с собой меня. Возвращались, естественно, «весёлые». Чтобы подстраховаться и не потерять меня по дороге, отец привязал меня верёвкой

к бостряку. Дорога ухабистая, да и мужики не переставали «поддавать».

Когда вернулись, оказалось, что один мужик потерял дорогой швейную машинку. Это была дорогая потеря! Назад ехал чуть не десять вёрст, пока нашёл, повезло, что раньше других наткнулся на свою потерю!

Да, случался с отцом грех, бывало, и выпивал. Мать в таких случаях не церемонилась – связывала ему руки и закатывала под лавку – пока не проспится, с кем греха не бывает? Случался грех и с нами, с детьми, другого рода. Раньше женщины трусов не носили, а что говорить про детей? Как-то мы соблазнились с подружкой, Катей Гилёвой, соседскими огурцами. Залезли на чужой огород, набрали. Катя благополучно спрыгнула с забора, а я повисла на юбке вниз головой. Ткань крепкая – мать сама ткала, вишу – задница голая. Прибежала хозяйка, настегала меня крапивой, потом сжалилась, отцепила. Прибежала я домой, на печь залезла – весь зад горит. Но больше переживаю, что придёт соседка, матери расскажет, до-