Игры судьбы - Матвеева Любовь. Страница 19

станется мне снова «на орехи». Мать спрашивает:

– Что с тобой?

– Заболела! – так и отсиделась.

В другой раз с младшей сестрой Дашей на закорках (на плечах) отправилась в половодье – вторая вода, уже летом – к затопленным домам. Через реку идём по слегам – мосткам, а вода прёт мутная, поверх перекинутых слег, я и шагнула мимо. Сама маленькая, плавать не умею, но

выкарабкалась и сестре не дала утонуть! На болота ходили за ягодами, заготовляли на зиму картошку, грибы, капусту, орехи. Обычная еда была – редька с квасом, пареная в корчажках брюква. Ставили сусло, варили пиво, запаривали сушёную черёмуху.

В 1930 году стали сбивать людей в колхозы. Отец не пошёл, его забрали как вредителя – больше ни он нас, ни мы его не видели. Без отца жить стало трудно, пошла я в няньки в семью Николая Викентьевича Лукинёнка (потом он станет 1 секретарём горкома партии в городе). Было мне лет пятнадцать. Первый раз пошла менструация, я так испугалась: живу у чужих людей, посоветоваться не с кем. Хозяйка заметила, успокоила: не бойся, это бывает у всех девушек! И научила, что надо делать.

В родной деревне я жила до 1937 года, потом подруга поехала к брату в Кемерово, и я с ней. Опять поступила в прислуги. Хозяин – инженер, работал на «Коксохиме», хозяйка – преподаватель, один мальчик. Печь топила, полы мыла, нянчилась. Потом соскучилась по маме и через несколько месяцев подалась назад, домой. Шла пешком, идти надо тридцать километров. Когда

пришла в какую-то деревню на пол-дороге, в окнах уже зажигали свет. Постучала в крайнюю избушку, попросилась переночевать. Не помню – накормили ли, а ночевать оставили, утром пошла дальше. Пришла к сестре Дусе, мы с ней родились в один день, поэтому обеих и назвали одинаково —

Евдокиями. Она была старше меня на десять лет, замужем за Иваном Ефимовичем Колдобиным, имела трёх детей. Мать с младшими детьми в это время жила у неё, старший брат работал пожарником.

У сестры была большая изба. В горнице стояли сундуки с тряпками, плательный шкаф, старинное трюмо, комод, венские стулья и материна кровать. На окнах много комнатных цветов – иранки (герань), вьюн (плющ), фигус (фикус), комната светлая! По-городскому жили… Хоть и было мне уже восемнадцать лет, а с парнями я не дружила. Одна была мысль – как закончить школу? И снова поехала, на этот раз – в Томск, нанялась в няньки.

Мой новый хозяин был учёный, а жена его малограмотная. У них было двое детей. Днём хозяйка – тётя Соня – ходила в шестой класс, в школу для взрослых, а вечером ходила в школу я. В одну зиму закончила два класса – второй и третий.

Потом перешла к другим хозяевам – Овчинниковым. Михаил Иванович был старшим техником радиоузла, Таисия Гавриловна – юрист. Передо мной у них старушка работала, ей они отказали. Хорошие хозяева, добрые. Я дружила с одной девушкой, Полиной. Когда стирала, она приходила

посидеть с детьми. Однажды хозяйка приезжает с работы и спрашивает:

– Я Герочке (пятилетнему сыну) кольцо золотое давала поиграть. Где оно? – это был гром среди ясного неба, хоть бы она меня предупредила!

– Не знаю, – говорю, – не видела! – везде искали, даже на помойку ходили – не нашли. Я плачу, расстраиваюсь. Хозяйка пошла на биржу, где домработницы на учёте стояли, нажаловалась. Меня вызвали, стыдили:

– Хозяева вам доверяют, надеются на вас, а вы что делаете?

Я опять плачу, клянусь, что не видела колечка, а что Полина была – забыла сказать, вылетело из головы! Так тяжело было чувствовать себя без вины виноватой, что я как-то взяла за печкой, в общем коридоре, верёвку, и пошла на чердак – хотела задавиться. Да, видать, не судьба была – какая-то

женщина там бельё развешивала. Вернулась я, хозяйка уже и сама не рада. Стала за мной приглядывать, стала разговаривать, мы помирились.

Я продолжала учиться, а тут приходит письмо из дома – мама умерла. Сижу в школе, слёзы на тетрадку капают. Учитель пожилой был, подошёл:

– Ты что плачешь?

– Мама умерла!.. – пожалел он меня, а я ещё сильнее расплакалась.

Закончила школу с отличием. Началась война, снова поехала в деревню.

Матери нет – что мне там делать? И учиться хотелось дальше, и к городу привыкла. Если бы хоть специальность какую иметь… Опять поехала в Томск, иду по Ленинской, ищу счастья. Вижу – Зойка навстречу, одноклассница, поступила в школу медсестёр:

– Пойдём, может, и тебя возьмут! – взяли, дали место в общежитии. Много девушек было с Нарыма – дети сосланных родителей. Получали мы паёк – 200 г хлеба в день и один талон на столовую, впроголодь жили. Должны были учиться два года, а мы и года не проучились, выдали нам дипломы. Пять девушек сразу мобилизовали в армию, а мы стали работать в Томском Военном Госпитале № 334, ухаживали за ранеными. Жили в бывшей лаборатории восемнадцать человек.

Мне было уже двадцать три года, когда я придумала замуж выйти. Был у нас в госпитале киномеханик, некрасивый, женатый. Я его «Петром Первым» называла – Пётр Ананьев, жена его бросила. Стали мы жить с ним в радиоузле, спали на диване, готовили на плитке. После первой ночи я его возненавидела, однако жили мы четыре месяца. Потом его жена приехала в Батурино и отдала его матери их общего сына, сын был больной, рахитик. И говорит мне Пётр:

– Давай моего сына заберём у матери!

Отвечаю:

– Как я его буду воспитывать, если нет у меня к нему материнских чувств? – ушла от него назад в общежитие, а он уехал. Война закончилась, я продолжала работать в госпитале. Как-то положили к нам в отделение молоденького солдатика с бронхитом, рыженький блондин. Понравился он

мне, Павел Черников. Я с ним поласковей – он и втрескался в меня! Вышел из госпиталя, мы продолжали встречаться – в кино вместе ходили, иногда в общежитие заходил. Два года с ним встречались!

А тут Яков Демьяныч предложил мне стать его женой, я согласилась. Говорю Павлу, рыжему-то:

– Я замуж выхожу!

– Что тебя заставило?

– Возраст, мне ведь тридцать два года, а тебе всего двадцать.

У него слёзы прямо по шинели побежали. Был он сирота, с сестрой жил. И мне горько – любила я его, но больше мы не виделись.

А Яков Демьяныч Шевелёв мне давно известен был – он работал рабочим в нашем же госпитале, от скуки на все руки. Был женат, имел двоих детей, прошёл всю войну, много наград и… здорово пил. Когда он с войны вернулся, жена ему сказала:

– Жить я с тобой буду, а спать – нет! – и продолжала встречаться с другим. А ему уже около сорока лет было. Предложил мне замуж за него идти, я ему говорю:

– Вы же пьёте!

– Даю честное партийное слово – брошу! – я поверила, уехали мы с ним на Ангару, к его сестре, в рабочий посёлок Макарьево. Я стала работать на пристани в медпункте фельдшером, Яков Демьяныч – заведующим базой. На тридцать пятом году родила дочь, на тридцать восьмом – сына. Пить водку муж не бросал, пока не стала его хватать кондрашка, приступы одышки одолели. Вот тогда только он испугался, действительно бросил пить, переехали мы жить в Петропавловск.

Муж был эрудированным человеком, хоть грамоты ему, конечно, не хватало, и пристрастился он уже на пенсии к литературному труду, картины писал. Публиковался в газетах, писал стихи, осмысливал политические события в мире, вёл дневники, писал рассказы, повести. Талант у него был всесторонний, да поздно за ум взялся. Мужчины же, как дети, не понимают, что водкой увлекаться – укорачивать себе жизнь. Поздно он понял, как много в жизни интересного, мог бы по другой дороге пойти! Наверное, в этом виновата война – пережив страшное, не скоро может человек опомниться.

Потом он умер, здесь, в Петропавловске, и похоронен.

Живу я хорошо, среди людей, к тому в гости схожу, к другому – телевизор посмотреть вместе, поговорить. Иногда и ко мне приходят. Сын-то у меня, уже взрослый, потерялся где-то в Кургане, а имел жену, ребёнка. По папиной пьяной дорожке пошёл. А дочь в Новосибирске живёт, с семьёй.

Я здесь одна. Зовёт меня дочка к себе, да я пока не еду.