Подпольный Алхимик 2 (СИ) - Громов Эл. Страница 33

— Так кто же ты, самозванец? Все равно я не смогу открыть твою тайну никому, не будет в этом смысла, никто не поверит уже, но хоть мне позволь узнать, с кем мы имеем дело.

— С алхимиком из другого мира. Мне не было там равных. — Я говорил это и без намека на бахвальство. — Мне более четырех десятков лет. Мое настоящее имя — Акрам. Я открыл свою тайну нашей общей знакомой, которая называлась Илвой — да, она узнала, кто я, перед своей мучительной кончиной.

Я следил, дрогнет ли что-то на лице девушки при упоминании лже-Илвы, но той, судя по всему, было наплевать. Ни горечи во взгляде, ни злости. Лишь досада и непонимание.

С минуту графиня молчала. Затем нагнулась ко мне и прошептала:

— Лжец. Алхимии не существует. Других миров — тоже. Неужели так сложно сказать правду хотя бы сейчас, когда терять уже нечего?

— Ты просила правды. Никакой другой правды не существует. Она в том, что я обладаю даром, которого нет ни у кого в этом мире. И очень скоро я раздавлю твой род, сравняю ваш дом с землей. Передай это отцу.

Срок ожидания вышел.

Всю дорогу до Бергов я строил в голове формулировки.

«Эйва, милая, твой отец — наркоторговец».

«Эйва, детка, я вынужден заявить на твоего отца, и его посадят за решетку».

Клеймо на всю жизнь. Уважаемый графский род, который еще долго не сможет смыть со своего имени этот позор. Заслуживала ли Эйва такого? Несомненно, она достойна самого ослепительного счастья, которое только может случиться с человеком. Но можно ли купить ее покой за тысячи сломанных судеб?

Принятое решение придавливало меня непосильной тяжестью к земле, мучило меня своей роковою неотвратимостью. Я ощущал себя узником, самому себе подписавшим приговор. Но я чувствовал, понимал, знал — так будет правильно.

Столько пролитой крови… Карл и Анни, Бирла, Акке, те десятки людей в баре Хара… и все погибли по моей вине. Я мог не допустить, предотвратить. Я мог спасти, но не спас.

Я собирался донести на Освальда Берга не оттого, что хотел спасти наркоманов от зависимости и смерти от передозировки — я собирался донести на отца своей возлюбленной, чтобы спасти самого себя. Я отчаянно нуждался в том, чтобы уберечь от беды хоть кого-то, раз не смог уберечь Анни и других. Я нуждался в получении ответа на вопрос: поможет ли мой поступок понять, как жить дальше?

Наконец, я решил, что не могу и дальше оттягивать время, и позвонил в дверь графского особняка.

Открыла мне Эйва.

— Мы не виделись целую вечность! Ты был слишком жесток со мной, не принимая мои приглашения на прогулки! — Девушка схватила меня за руку и втянула внутрь дома.

— Мне нужно было подумать.

— О чем?

— Мне нужно поговорить с твоим отцом, Эйва. — Говоря с ней, я чувствовал себя предателем.

— Твой тон меня пугает, Аксель.

Мы прошли в гостиную.

— О чем ты хочешь говорить с отцом?

— Он хочет обесчестить меня в твоих глазах, Эйва. — Граф Берг спустился со второго этажа к нам. — Этот подлец задумал настроить тебя против меня, отнять у меня твое доверие, разрушить нашу семью, нашу жизнь. Но я не позволю негодяю вставать между мной и моей семьей!

В следующую секунду граф Берг вытащил свой пистолет так быстро, что я едва успел это заметить.

Прозвучал выстрел, но пуля отлетела от моей кожи, потому что я подготовился к потенциальному покушению.

— Нет, отец, не смей!

Эйва бросилась ко мне, ее крик врезался в мой мозг, заставив содрогаться от панического ужаса.

Я не проследил момент между тем, как Эйва закрыла меня собой и тем, как ее тело отяжелевшием грузом упало на мои руки. На платье девушки в области живота расплывалось красное пятно.

Воздух прорезало смешение моего яростного, звериного рычания и вопля отчаяния, сорвавшегося с перекошенного от ужаса рта графа Берга.

Глава 18

Освальд Берг ринулся к раненой дочери, но я отбросил его телекинезом назад и в бешенстве зарычал:

— Не смей к ней прикасаться, подонок!

— Моя дочь! Она моя дочь! — взревел, задыхаясь от ужаса, граф. — Я убил свою дочь, нет, нет, нет!

— Вызывай своих врачей, живо! — крикнул я, аккуратно, как самое драгоценное сокровище, беря бессознательную, окровавленную Эйву на руки и кладя на диван.

Граф заметался в поисках телефона, найдя, дрожащими пальцами набрал номер и вызвал медиков из больницы, принадлежащей его собственному роду.

Помощь прибыла с молниеносной скоростью.

Доктор, высокий, худощавый старик с благородными чертами лица, коротко кивнул Бергу и быстро подошел к Эйве. Бегло осмотрев ее рану, велел санитарам:

— На носилки ее быстро!

Я метнулся было вслед за ними, но док остановил меня:

— Вы ей пока ничем не поможете, с ней может поехать лишь отец.

Я едва не зарычал от ярости при мысли, что чуть не убивший собственную дочь ублюдок будет находиться рядом с ней.

Молча сжав кулаки, я отступил. Берг уехал с ними. Я сел в свою машину и велел Ранду:

— Пулей лети вслед за ними!

— Что случилось, граф? — встревожился водитель.

— Катастрофа, — коротко бросил я и сцепил зубы, чтобы не закричать от рвущей грудь бессильной ярости, перемешанной с горькой болью.

Мы примчались в больницу, когда Эйву на носилках уже унесли в палату реанимации. Берг мерил шагами белый коридор и заламывал руки. Меня он будто даже не увидел. Лицо его горело безумием.

Я молча сел и принялся дырявить взглядом дверь напротив. Все мои душевные силы уходили на то, чтобы не наброситься на Берга и не свернуть ему шею.

Спустя бесконечные часы дверь отворилась, и вышел док.

— Как моя дочь? — кинулся к нему граф, голос его дрожал от душевного напряжения.

— Господин Берг… — Док тяжело вздохнул, будто готовясь сообщить новость, которая подкосит нас. — Мы сделали операцию, остановили кровь. И все бы хорошо, у графини все шансы выжить, если бы не…

— Что, ну что с ней, говорите вы уже наконец⁈ — я не выдержал этого ужасного ожидания, и хаос чувств с моих уст обрушился на несчастного доктора.

— Пуля, которая ранила госпожу Берг, была отравлена. Яд нам неизвестен. И госпожа Эйва умирает.

Я почувствовал, как горе неподъёмным грузом придавило меня к земле и лишило возможности нормально дышать.

— Полиция уже едет, господин Берг. Я не дерзал бы тревожить вас вопросами в такой трагедии, но все же — кто стрелял в вашу дочь? — обратился с сочувствием и готовностью оказать любую поддержку доктор к Бергу.

Граф шумно выдохнул, присел на скамью, с закрытыми глазами откинулся к стене и тихо ответил:

— Это был я.

Берг сознался в совершенном преступлении. Я был ошарашен этим. Ничем не мог объяснить его признания, кроме как потрясением, которое и сподвигло графа на столь неожиданный для меня поступок. Да, он мерзавец и губитель множества людских судеб, но дитя своё всё-таки любит. Возможно, эта любовь к дочери — единственное, что осталось человечного в Берге?

Полиция допрашивала и меня, я подтвердил, что все видел, потому что целился граф в меня, а в дочь попал по трагической случайности.

Ох, чует мое сердце, из полицейского участка я в ближайшие дни и недели не вылезу — будут таскать на нескончаемые допросы по делу такой влиятельной фигуры, как Освальд Берг.

Какой позор для всего его рода! Какое клеймо, которое не сотрешь даже за десятки лет!

Но позор рода Бергов меня не сильно волновал, как и самого графа, я полагаю. Эйва умирала. И, осознав это, я сделал для себя открытие — я люблю эту девушку.

Берг, даже будучи за решёткой, сохранял колоссальную власть. По его распоряжению в мое полное пользование была отдана та самая лаборатория, в которой я по незнанию разрабатывал наркотик.

Мы виделись с Бергом уже после его ареста — я обязан был узнать, как спасти Эйву.

— Что за яд вы использовали для пуль? — с порога спросил я графа.