Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 55

Минут через двадцать наведался Бубен и спросил, как будто сам не видел:

— Ну, шо? Как там?

— Ждем-с, — коротко ответил я.

— Тогда мы в зале пороемся. Солдат сказал, шо в кассах деньги должны быть, — предложил он.

— Сидите на жопе ровно, а то поднимете шум и спалитесь из-за мелочи, — посоветовал я. — Жадность губит фраеров.

— Та шо, та мы ничё, — огорченно произнес он. — Пойду дальше в карты резаться.

Повозившись около часа, Станислав Цихоцкий распахнул обе дверцы и, поклонившись и указав обоими руками на сейф, как делал в парикмахерской, приглашая клиента сесть в кресло, пригласил:

— Про́ше пана!

Внутри в четырех отсеках одинаковой высоты лежали пачки по сто купюр одного номинала в каждой, обмотанные накрест черными тесемками. В верхнем лежали неполная пачка пятисоток, перевязанная только поперек, семь и одна неполная сотен и много пятидесяток. Во втором — двадцатьпятки и десятки. В третьем, набитом почти доверху — пятерки, трешки и единички. В самом нижнем — черные мешочки, восемь полных и девятый на треть, с золотыми червонцами по сто штук в каждом.

— Бубен, Хамец! — позвал я.

Они прилетели и остолбенели. После чего первый загнул предельно эмоционально на чистом русском языке с одесским акцентом длинную, витиеватую и многослойную фразу, в которой сакральные слова не повторялись ни разу.

— Так что, едем в порт или здесь продолжим⁈ — иронично поинтересовался я.

— Какой порт, Барин⁈ — облапив меня, как любимую девку, заорал Бубен. — Да с такими деньжищами со мной даже собаки здороваться начнут!

— Работай второй, — сказал я поляку, — а мы пока разложим эти на одиннадцать кучек и потом возьмем по жребию, чтобы без обид.

Начали дружно втроем, но когда дошли до третьей полки, сперва сломался Бубен:

— Да какие обиды⁈ Всем хватит! — и свалил играть в карты с охранником, а потом и Хамец последовал его примеру: — Мы тебе верим.

Со вторым сейфом Станислав Цихоцкий справился раза в полтора быстрее. Только я закончил раскладывать взятое из первого, как он с поклоном пригласил к следующему. Там лежала валюта: фунты стерлингов, французские франки, австро-венгерские кроны, немецкие марки, американские доллары, греческие драхмы, болгарские лёвы, египетские фунты. Было ее по объему раза в пять меньше, чем рублей в первом сейфе. Я знал курс фунта стерлинга, доллара и франка и предполагал, что остальные европейские валюты где-то рядом, но понятия не имел о лёвах, фунтах, драхмах. По прикидке, если в рублях, на полках лежало около пятнадцати тысяч.

— В Одессе их тратить нельзя, как и пятисотки. Сразу выйдут на нас, — предупредил я.

— Так и не будем брать, нам и русских хватит, — решил Бубен.

— Да, зачем они нам, — отказался и Хамец.

— Можно взять понемногу и припрятать, — подсказал поляк.

Оставлять здесь такую кучу денег было глупо, поэтому я предложил:

— Могу забрать их все и отвезти заграницу и там обменять, а вам взамен отдам девять тысяч рублями.

— Замётано! — согласился за всех Бубен,

В рублях мы взяли без малого сто шестьдесят тысяч. Две одиннадцатые — доля каждого из присутствующих — составляли двадцать девять тысяч. Мои подельники разобрали свои. Причитавшееся кучеру и охраннику положили в черные банковские мешки. Второй получит, если и когда выпустят из полиции. Я взял две последние доли, после чего докинул из них подельникам по тысяче в каждую кучку и заодно обменял свою мелочь на их пятисотки и немного сотен, чему все были рады: у меня добыча меньше места будет занимать в сейфе, а им не придется объяснять, откуда у голодранцев такие крупные купюры. После чего уложил в свой саквояж добычу и третьим мешком протер дверцы и полки сейфов и рукоятки дверей, хотя сам работал в перчатках.

Хамец кастетом несильно дал в лоб немного протрезвевшему и побледневшему от ожидания удара охраннику, который коротко вскрикнул и упал, завыв тихо от боли. Лоб окрасился кровью, которая закапала на мраморный светло-кремовый пол. После чего бывшему солдату связали руки и ноги и воткнули в рот кляп, но так, чтобы легко выплюнул.

Бубен вышел налегке из банка и коротко свистнул. Когда стук копыт стал слышен отчетливо, вышли остальные, быстро заняли места. Тарантас со средней скоростью поехал по пустым улицам к тому месту, где подобрал меня и Станислава Цихоцкого, ставшего отныне медвежатником. В порту горело еще ярче. Оттуда послышался залп из винтовок. Судя по слитности, стреляют солдаты по команде офицера.

— А нас там нет! — повернув голову на эти звуки и гыгыкнув, произнес Хамец.

До своей квартиры я добрался пешком, зайдя на территорию дачи «Отрада» со стороны моря через вторую калитку. Свет не включал, воспользовался свечой. Задернув плотно шторы в кабинете, переложил добычу в сейф. После чего помылся и убедился, что телефон все еще не работает. До начала забастовки Стефани заимела дурную привычку звонить по ночам, когда я отправлял ее в меблированные комнаты, и сразу вешать трубку. Как догадываюсь, проверяла, ночую ли у себя, и наверняка платила дворникам за информацию о визитерах ко мне. Ревность наполняет смыслом жизнь женщины и делает бессмысленной жизнь мужчины.

59

На следующий день в Одессе объявили военное положение, о чем сообщили расклеенные везде листовки. С десяти вчера до шести утра действовал комендантский час. По городу разъезжали конные патрули не менее пяти казаков в каждом. В важных местах стояли отряды пехотинцев от отделения и больше. Они имели право остановить и обыскать любое транспортное средство или человека. В случае неповиновения открывали огонь на поражение. Многие магазины и точки общественного питания закрылись. Поесть можно только в ресторанах при гостиницах и небольших семейных заведениях, которым простой не по карману. Резко подскочили цены, особенно на продукты. Из города во всех направлениях и на любом транспорте повалил народ.

Наверное, вдогонку им броненосец «Князь Потемкин-Таврический» после троекратного траурного салюта по похороненному днем матросу выпустил и два боевых. Один снаряд попал в чердак доходного дома на Нежинской, в центре города (ездил посмотреть), а второй угодил в дом на Бугаевке (не рискнул, потому что там бурлило, как в выгребной яме после пачки дрожжей). Никто не пострадал, но одесситы все равно напихали полную пазуху комплиментов взбунтовавшему экипажу. Перед этим на корабле подняли красный флаг «Наш», предупредивший о начале артиллерийской стрельбы. Большевики потом сляпают миф, что это был флаг революции, и Эйзенштейн в своем черно-белом фильме сделает его красным, покрасив на пленке. И на похоронах матроса, вопреки заявлениям советских историков, была не вся Одесса и даже не малая часть ее, а матросы с корабля и несколько зевак. Первые на обратном пути начнут оскорблять казачий патруль, после чего им придется хоронить еще двоих. За каждого убитого и пальнули болванками по жилым домам наугад.

В следующие дни похорон было еще больше. Никто точно не знал, сколько погибло человек в порту. Одни говорили за сотню, другие за тысячу. Многие сгорели, упившись до беспамятства. В огне погибли не только пакгаузы, но и конвейер, тянувшийся на несколько километров от элеваторов и станции разгрузки железнодорожных вагон до тех причалов, где грузились суда. Рабочие перемещали желоба и зерно сыпалось прямо в трюм. Сгорело и несколько торговых судов. По совершенно случайному совпадению пострадало, за редчайшим исключением, только то, что принадлежало русским и грекам, которые в то время были основными экспортерами зерна в Одессе, а среди революционеров-поджигателей преобладали ашкенази. Скорее всего, восторженные, романтичные юнцы помогли старым негодяям переделить зерновой рынок, отжать лакомые куски.

По случаю военного положения в Одесском институте благородный девиц каникулы начались на две недели раньше. Родителям сообщили, что могут забрать своих чад из рук в руки, как в детском саду в будущем. В одиночку девицам запрещено покидать территорию учебного заведения.