Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 85
Подельники появились через минуту.
— Думали, ты уже свалил с Одессы, — сообщил Хамец.
— Не дождетесь! — шутливо произнес я.
— Да мы и не ждали! — на полном серьезе заверил Бубен.
— Значит так, — начал я без раскачки, — медвежатник уехал на родину, поэтому банки отпадают, нужен несгораемый шкаф с драгоценностями на хорошую сумму: ювелирный магазин или мастерская.
— А шо не так с деньгами⁈ — удивился Хамец.
— Они бумажные, сгорят, — объяснил я. — Увидишь, когда буду вскрывать, сам поймешь.
— Таки есть одна! — радостно вспомнил Бубен. — Осенью Хаим Кривой со своими взял ювелирку на углу Кузнечной и Тираспольской. Там дворник ночной та еще пьянь! Подсунули ему бутылку казенки, он и отрубился. Они взломали дверь черного хода, почистили мастерскую по мелочи, сотни на две всего, а шкаф ни взломать, ни утащить не смогли, хотя работали впятером. Говорил, что еле-еле с места сдвинули.
— Сходите разведайте там всё. Если можно зайти без проблем, сработаем в ночь на следующее воскресенье, — предложил я
— Лучше на субботу. Хозяин мастерской — иудей, будет шаббатить, — иронично посоветовал Бубен.
— Таки да, — подержал Хамец.
— А ты не будешь? — подколол я его.
— Не всем же быть праведниками, кто-то должен страдать за весь наш народ! — ухмыляясь, ответил мой подельник.
Мы договорились встретиться здесь в среду после обеда, когда у меня закончатся занятия, уточнить детали. Бубен и Хамец вернулись в пивную, где сидели на хвосте у своего коллеги, ночью щипнувшему лебедя — обворовавшего пьяного, прикорнувшего в сквере на скамейке, а я поехал домой, чтобы написать очередную рецензию для газеты «Одесские новости» о пьесе, которая, как было написано на афише, с восторгом встретила московская публика, и которую без восторга посмотрел вчера вместе со Стефани. За годы жизни в будущей столице у меня сложилось мнение, что московская публика — это свита голых королей. Так вот она уже́.
Рецензию на постановку «Человек и сверхчеловек» заведующий отделом культуры Балабан прочитал по диагонали, хмыкнул и сказал:
— И от других слышал нелестные отзывы о постановке. Теперь точно не пойду.
Через несколько дней после выходы номера с рецензией Алексей Семенович позвонил мне и рассказал забавную историю. Градоначальник Одессы генерал-майор Григорьев Аполлон Гаврилович, которому принадлежит крылатое выражение «Есть только две мировые партии: сытые и голодные», запретил постановку, поскольку главный герой — революционер, а прочитав мое мнение о ней, отменил свое решение со словами «Пусть смеются над этим идиотом». Теперь на пьесу аншлаг, причем билеты проданы на месяц вперед.
— Надо же, отрицательный отзыв оказался лучше положительного! — весело сообщил завотделом.
— Реклама не бывает хорошей или плохой. Она или сработала, или нет, — подсказал я.
— Вот об этом я и хочу поговорить, — продолжил он. — Директор театра предлагает вам контрамарку до конца сезона. Можете писать что угодно, но почаще.
— Передайте ему, что я хожу с дамой, поэтому мне нужны две билета в середине первого ряда амфитеатра и полнейшее инкогнито, чтобы никто из театральных не знал, кому они выданы, — потребовал я, надеясь, что оставят меня в покое.
Не тут-то было! Алексей Семенович позвонил на следующий день и предложил зайти и забрать билеты, которые доставили в редакцию, благо идти недалеко. Что ж, теперь буду уважающим себя одесситом, который ходит в театр бесплатно. За это приходилось писать статьи чаще, чем мне хотелось.
93
Ювелирная мастерская занимала анфиладу из четырех комнат на первом этаже. Мы зашли с черного хода и попали сразу в кабинет хозяина, довольно скромный, с одним окном, причем решетка из толстых прутьев была перед стеклами, а не снаружи, как делают обычно. Сляпано грубо, но надежно. Из мебели только стол с бронзовой чернильницей с двумя чашами для чернил, закрытых откидывающимися крышками с женскими головками наверху, высокий стул с мягкой матерчатой подушкой, на которой лежала еще одна, кожаная и сильно смятая, и узкий шкаф со стеклянными дверцами в верхней половине, в которой на полках стояли книги на идише, а в нижней лежали папки с документами, сшитые суровой ниткой квитанции, штук по сто в каждой пачке. В следующей комнате находился большой сейф той же фирмы, что и мой, и четыре рабочих стола ювелиров, работающих с камнями, судя по шлифовальным кругам и каким-то станочкам неизвестного мне назначения. В третьей работали с драгоценными металлами, потому что на каждом из шести столов были весы, маленькие паяльные лампы, тигли, еще какие-то приспособления для плавки и отливки, тисочки, наборы плоскогубцев и круглогубцев, керны, лобзики… Здесь все еще воняло керосиновой гарью. В четвертой комнате или первой от главного входа была приемная, разделенная деревянным барьером на две части. В большей для посетителей стояли два дивана и два журнальных столика с газетами, а в меньшей — длинный стол у барьера и два стула, возле одного из которых стояла стеклянная чернильница с положенным на нее пером темной ручки и деревянный стаканчик с запасной ручкой пером кверху и тремя заточенными карандашами, а у стены — шкаф, почти пустой, только початая пачка писчей бумаги, карандаши, ручки, бутылка с чернилами, ластики.
Я вернулся к сейфу во второй комнате, где Бубен и Хамец заканчивали завешивать окно плотным темно-зеленым одеялом, принесенным ими. Я прикрыл двери в соседние комнаты не до конца, чтобы выходил дым. Перетащил один стол от сейфа, зажег свечу, прилепил ее горячим воском к деревянному полу так, чтобы свет падал на боковую стенку, покрашенную в темно-серый цвет.
Подождав, когда освободятся подельники, потребовал:
— Следите внимательно. В следующий раз будете делать вы, — и начал собирать аппаратуру.
Им было интересно, потому что не понимали, как я с помощью двух баллонов собираюсь открыть сейф. Разве что взорву его.
Закинув карбид в баллон с водой, закрутил крышку, после чего соединил шлангами с резаком. На боковой стенке сейфа нарисовал мелом овал, лежащий на боку. Если не ошибся, в этом типе нет внутренней перегородки, поэтому с этой стороны будет удобнее вытаскивать содержимое. Надев солнцезащитные очки со стеклами янтарного цвета (других сейчас нет), приказал подельникам, чтобы открыли вентили.
Тихо зашипев, газы вырвались из сопла. Я поднес его к алому язычку пламени свечи — и, пыхнув сердито, появилась узкая синеватая струя. Мне показалось, что сейф вздрогнул, когда она коснулась его стенки. Завоняло горелой краской, которая вспучивалась и вспыхивала. Стенка была толщиной миллиметра три, поэтому потекла быстро. Я вел резак слева направо по верхней белой дуге, нарисованной мелом, а потом справа налево по нижней.
Когда овальный кусок стали упал на пол, Бубен выразился предельно красочно и эмоционально.
— Закрывайте вентиля, — приказал я. — И в следующий раз делайте это сразу, как вырезанное отвалится.
Между стенками был слой асбеста толщиной сантиметров пять. Я предполагал цемент или кирпичи, поэтому захватили молотки и зубила. Выковыряли быстро, после чего я опять зажег резак и сделал отверстие во внутренней стенке. Оно получилось немногоу́же, потому что работать через первое было труднее.
В нижнем отделении было пусто, если не считать деревянную коробку со стальными клеймами. Бубен долго скреб по полке деревянной лопаточкой, как у крупье, пытаясь найти еще что-нибудь, после чего выматерился во второй раз, но короче и ёмче.
Я изнутри померил расстояние до средней полки, отложил его на внешней стороне, после чего выше нарисовал мелом второй овал. Сработал его немного быстрее. На этот раз облом прошел мимо. На средней полке лежали аккуратно завернутые в листы бумаги слитки золота, прямоугольные, невысокие, каждый весом в три фунта (один килограмм двести тридцать грамм), всего шесть штук. Если из каждого отлить золотые червонцы, которые весом восемь целых и шесть десятых грамма, то получится сто сорок три штуки. Все вместе тянули тысяч на восемь рублей, о чем и сказал подельникам. Реакция Бубна была предсказуемой, а Хамец выразился спокойнее, но тоже фигурно. По-любому, мы не зря залезли сюда.