Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 84

— Почему вас заинтересовал именно целлулоид? — начал он.

— Потому что за пластмассами будущее, — предсказал я. — Кто сейчас войдет в этот бизнес, тот и снимет сливки.

— Собираетесь завести свое дело? — полюбопытствовал он.

Такая мысль у меня была, но, когда денег стало больше, чем успевал тратить, как-то привяла. После этого вопроса опять постучала снизу или сверху, пока не понял.

— Почему нет⁈ — произнес я. — Если работаешь на других, богатеют они. Так что лучше работать на себя.

Зашла секретарша с подносом, поставила на журнальный столик чашку кофе для своего босса, мне чай и посередине — хрустальную конфетницу на ножке, заполненную почти до верха.

Мы поблагодарили, и она удалилась с видом выполненного не менее трех раз супружеского долга.

— Есть на это деньги? — отпив кофе, поинтересовался главный инженер.

— На такой завод, как ваш, нет, конечно, но на каменное здание, небольшую установку по производству целлулоида и пресс для изготовления продукции найду. Летом я купил в Париже журнал, в котором описана новая линия, более производительная, дешевая и простая в изготовлении. Уверен, что наши машиностроители справятся с таким заказом, а значит, обойдется дешевле. Кислоты, серную и азотную, буду покупать у вас. Сперва займусь тем, что попроще: пуговицы, расчески, портсигары, оправы для очков, футляры, пеналы, линейки, треугольники, лекала… Появятся прибыль, перейду на корпуса для музыкальных инструментов, детские игрушки: кукол вместо матерчатых, набитых опилками, солдатиков вместо оловянных, ванек-встанек, погремушек, автомобильчиков, аэропланов… Да много что можно производить. На этот счет у меня много идей, — поделился я планами, возникшими прямо сейчас.

— Что за журнал? Не дадите посмотреть? — спросил он.

— «Американского химического общества». Номер не помню. Я подарил его университетской библиотеке. Пусть Михаэль поймает меня между лекциями, сходим вместе, покажу, какой, — предложил я.

— А что за опыты вы проводите с целлулоидом? — спросил Матиас Карлович.

— Научился окрашивать его в разные цвета, делать многоцветным, в том числе под малахит, мрамор. Мне кажется, изделия такой расцветки будут покупать лучше, — сообщил я.

— Да, красивый, привлекательный вид — это очень важно для обычных покупателей, — посмотрев на меня оценивающе, согласился главный инженер.

Два дня назад преподаватель по технической химии, заслуженный профессор Петриев поинтересовался, чем я занимаюсь в лаборатории, проводя там прямо таки неприлично много времени для студента. Знать бы, какая сволочь настучала⁈ Про карбид рассказывать нельзя, поэтому я поделился своими результатами по окраске целлулоида.

— Не могли бы вы изложить все это в письменном виде: последовательность процессов, дозировка, результат? — спросил заслуженный профессор Петриев. — Опубликуем в альманахе «Записки Новороссийского общества естествоиспытателей», а то от нашей кафедры давно ничего не было. Научная работа студента первого года обучения — это очень большой плюс для всех нас!

— Вы считаете, что мои опыты достойны внимания ученых⁈ — удивился я.

Никак не привыкну, что химия только набирает обороты, смотрю с высоты двадцать первого века.

— Молодой человек, в сравнение с тем, что в последнее время публикуют в альманахе, особенно с историко-филологического факультета, ваша работа по технической химии будет тянуть на магистерскую диссертацию! — похвалил он. — Жаль, что нельзя получить привилегию на это изобретение.

Привилегия — это, видимо, патент.

— Почему нельзя? — полюбопытствовал я.

— Потому что, согласно закону от тысяча восемьсот девяносто шестого года, привилегию на изобретения в химии не дают, чтобы способствовать развитию нашей промышленности. В итоге иностранные жулики воруют наши изобретения, а мы потом покупаем у них придуманное нами, как было в случае с бездымным порохом, — грустно поведал он.

Видимо, такой закон специально приняли в Российской империи десять лет назад, чтобы моя фамилия не осталась ни в каких официальных документах, повлиявших на историю. Я должен быть бойцом невидимого фронта. В Порт-Артуре проскочило с документами, может, потому, что архивы были сожжены нашими или японцами.

Я пересказал главному инженеру Шютцу свой разговор с профессором Петриевым.

— Сам сталкивался с этим. Пришлось через поручителей получать патент в Германии, переплачивать, — пожаловался он и предложил: — Пейте чай, а то остынет.

Конфеты были в фольге, на которой вытеснен номер тридцать четыре. Так сейчас продают шоколадные, положив в красивые картонные или жестяные коробки, стоившие дороже содержимого. Судя по вкусу, это конфеты «Мишка косолапый», которые я обожал в детстве. Они уже есть, и картинка на коробке похожая.

Затем главный инженер поменял тему разговора, поинтересовался, кто я по жизни, как учусь, как отношусь к студенческим бунтам, летним и осенним событиям.

— Свобода — она не снаружи, а внутри тебя. Пока что меня все устраивает, кроме бомбистов. Если станет еще хуже, перееду заграницу, — изложил я свою жизненную позицию. — На данный момент меня здесь ничего не держит, значительную часть жизни провел вне России, знаю несколько языков, деньги есть, так что иммиграция для меня не проблема.

— Молодым легко уехать в другую страну, — поделился личным опытом Матиас Карлович Шютц.

92

Первые испытания ацетиленового резака я провел в катакомбах, чтобы испытание проходило в условиях, приближенных к боевым, притащив туда в мешках два баллона, трехлитровый с кислородом и пятилитровый почти полный воды, шланги, кусок стали толщиной миллиметра четыре и жестяную банку с карбидом. В отсеке зажег свечу и прилепил ее к уже подгнившей доске, принесенной сюда летом, зарядил карбид в баллон с водой, успев бронзовым ключом закрутить крышку с вентилем до того, как пена полезла через край, подсоединил шланги. При этом вспоминал, как в детстве, стырив куски карбида у коммунальщиков, ремонтировавших постоянно рвущиеся трубы водопровода или канализации, делал бомбы, затолкав его в шахтерскую алюминиевую флягу, которые в Донбассе валялись на мусорниках, завинтив крышку и отправив в шлам — отстойник для воды, выкачанной из шахты — в надежде оглушить рыбу. Взрывы были не очень, как и рыба в шламе. Главное, что бабахнуло. Если в детстве ничего не взрывал, значит, ты девочка, а если продолжаешь делать это взрослым, значит, все еще мальчик.

Открыв оба вентиля на резаке и услышав шипение газов, поднес к соплу горящую спичку. Полыхнуло сразу, но пламя было жиденьким. Я добавил ацетилена и убавил кислород. Стало лучше. Покрутив вентили, добился того, что струя пламени стала узкой и синеватой. Прислоненный к щербатой стене лист стали первое время никак не отреагировал. Я уже думал добавить еще ацетилена, когда увидел, что металл начал краснеть, становиться ярче. Вскоре появилась узенькая дырочка, капельки красного, стекающего металла. Я повез резак вниз, преследуя желтовато-красную «слезу». Точно смирившись с неизбежным, металл перестал сопротивляться. Я вырезал кривой прямоугольник, второй и третий побольше, а четвертый, самый большой, не довел до конца. К тому времени отсек был заполнен дымом, глаза резало, а в горле першило. Я вышел в коридор, отдышался, посмотрел на часы, вспомнив, что не засек время начала испытания. Ладно, это не важно. Главное, что одной небольшой зарядки карбида хватит на то, чтобы прорезать не меньше двух дыр в несгораемом шкафу. Я перетащил баллон с водой и осадком — гашеной известью — в большее помещение, где вылил содержимое. Куски порезанной стали разбросал по проходам. В такой влажности они через пару недель превратятся в ржавчину.

В воскресенье утром, позавтракав у раскольников, я поехал на Молдаванку. Оставив Павлина в переулке, прогулялся к пивной. Летняя веранда была пустой. Думал, что и в помещении будет так же, но там сидело аж три компании, причем в одной из пяти человек были Бубен и Хамец. Первый сидел лицом к входу, увидел меня. Я кивнул еле заметно и вернулся на веранду.