Мне уже не больно (СИ) - "Dru M". Страница 29

*

Когда Василиса выгружает меня на школьном дворе и уходит взять у охранника ключ от кабинета, я неторопливо курю и наслаждаюсь видом планирующих на мощеную площадку снежных хлопьев. Крупные, быстро тающие, они превращают окружающий мир в зимнюю сказку. Трогательно хрупкую, воздушную и недолговечную из-за осеннего перепада температур.

Я даже почти забываю о том, что надо ехать на алгебру, и что уже отзвенел второй звонок, когда мое уединение нарушает Громов.

Он идет ко мне, сунув руки в карманы отутюженных брюк. Ровный, как струна, с немигающим акульим взглядом вечно чуть сощуренных глаз. Его волосы идеально ровно уложены, так что нигде не торчит и лишней пряди. Таких парней до смерти обожают девчонки. За жеманную угрюмость, холодную красоту и умение выгодно подать себя, не кичливо, но явно обозначить свои богатство и социальный статус.

Дима останавливается прямо передо мной, кривит губы в пренебрежительной усмешке.

— А тебе чего надо? — спрашиваю устало, не находя в себе сил ни на беспокойство, ни на раздражение. Ромашку с его габаритами и сквозящей в нем в последнее время злостью я даже побаиваюсь, а Громова попросту презираю. За то, что он такой же слабак, как и я. Не смог проститься с мыслью об Алике.

— Знаешь, а ведь я не сразу поверил, что он притворяется, играет тобой, — тянет Громов, и я понимаю, что на урок мы оба попадем не скоро. Даже если попытаюсь объехать его, он запросто схватит коляску за ручку, и тогда мне уж точно не избавиться ни от Димы, ни от его издевательств. Поэтому смотрю в ответ и натужно сглатываю. — Все выглядело так правдоподобно. Его улыбки, его взгляды в твою сторону, разговоры по ночам, выезд за город.

Я вздрагиваю, как от пощечины.

Где-то глубоко внутри я смирился с мыслью о том, что минуты, проведенные наедине с Аликом, уже давно стали достоянием его компании, но слышать об этом лично от Громова все равно неприятно и мерзко. Наш обособленный с Аликом мир был последним остовом, державшим меня на плаву, но теперь вдребезги разлетается даже он.

— Но как же забавно было увидеть твое разочарованное лицо, — Громов гримасничает, пародируя, видимо, меня в первую неделю после того, как Алик подошел и без единой лишней эмоции произнес последние слова, адресованные мне: «Прекрати названивать». Дима заливается громким смехом, от которого у него на глазах даже выступают слезы. — Брошенный щенок.

— А сам-то ты кто? — отзываюсь ровно, стараясь не показывать, как задевают меня его слова.

Дима смотрит на меня снисходительно.

— Алик вернется ко мне, — говорит он, делая еще шаг вперед. — А ты так, дешевое развлечение. Он даже сексом с тобой заняться побрезговал.

Выдох.

Я ничего не скажу в ответ. Я промолчу, я сдержусь.

— Признаться, поначалу я побоялся тебя трогать, — доверительно сообщает Громов, одергивая рукава рубашки. — Но теперь я точно знаю: Алику будет все равно, а себе я хоть доставлю удовольствие.

Он наклоняется, обеими руками резко толкает меня в грудь, и я опрокидываюсь назад вместе с коляской. Спиной и затылком ударяюсь о каменное покрытие площадки так сильно, что к горлу подступает тошнота, и перед глазами на мгновение все темнеет. Боль простреливает лопатки и поясницу, и она же меня отрезвляет.

Я не собираюсь безропотно терпеть его удары.

Приподнимаюсь на локтях, неловко сбрасываю рукой с колеса задравшиеся ноги. Тянусь к Громову и изо всех сил дергаю его за лодыжку, заставляя опрокинуться поверх коляски.

Он бранится, успевает выставить перед собой руки, но с размаху разбивает губу о металлический обод. Тут же вскакивает, ошалело трясет головой, глядя на меня с нечеловеческой ненавистью. Я понимаю, что недооценил Диму. Вместо того чтобы бросить меня здесь и уйти, он принимается с размаху пинать меня тяжелым мысом ботинка под ребра.

— Мерзкий безногий ублюдок! — шипит Громов, пока я извиваюсь, пытаясь руками прикрыть беззащитный живот. И ведь даже не подтянуть к себе ноги. Ладонью пытаюсь перехватить его ногу, но только получаю по большому пальцу. — Думаешь, сможешь мне навалять?

Из меня при каждом его ударе вырывается нечленораздельное бульканье. Слюна течет по губам, пузырясь в их кривящихся уголках, змеится дальше по подбородку, потому что рот закрыть не получается.

Больно так, что я не чувствую собственного тела, только нестерпимые очаги жара в тех местах, где его ботинок бьет по мне.

Слышу чей-то встревоженный оклик со школьного крыльца.

Понимаю лишь спустя мгновение, что Громов перестал меня пинать и бросился прочь, и что больше мне не достанется. Но уже не могу сдержать естественной реакции организма: меня мучительно вырывает.

— Никит, Никита… — меня похлопывают холодной ладонью по щекам. Я поднимаю взгляд и вижу лицо Антона, бледное как полотно. — Бля. Громов — труп…

Что происходит дальше, и сколько проходит времени, я понимаю лишь смутно.

Вокруг толкутся люди в белых медицинских халатах, меня погружают на каталку, салфетками вытирают мой рот и подбородок от крови, рвоты и слюны. Дышать так трудно, будто меня придавило сверху чем-то тяжелым.

Когда меня закатывают в машину скорой помощи, от резкости этого передвижения снова слегка подташнивает. Хочу сказать, чтобы достали из нагрудного кармана пиджака мой телефон и набрали брату, но губы предательски не слушаются. Что-то слабо хриплю и бросаю попытки заговорить.

— Молодой человек, а вы куда собрались?

— Я с ним.

Голос до боли знакомый. Хотя в последнее время я представлял его мысленно так часто, что не удивлюсь, если это просто реалистичная галлюцинация.

— Вы родственник?

— Нет, но…

— Тогда вы можете ехать в больницу своим ходом.

Я слышу шуршание и приглушенный наигранно протестующий шепот. Понятно, Алик отстегнул медбрату взятку. Дверцы машины захлопываются, она трогается под резкий рев сирены. Я вижу, как в полутьме по салону ползут красные и синие огни, и мои глаза закрываются сами собой.

— Ты сдурел? — слышу встревоженный голос Антона. Видимо, он проскочил внутрь машины вместе с Аликом. — А если тебя увидят рядом с Никитой?

— Поэтому мы и едем на машине скорой помощи, — отвечает Алик холодно. — Чтобы не светить перед больницей моей тачкой.

— Ты ведь знаешь, что если люди Романова пронюхают, что ты подорвался к Никите при первой же…

— Черт, а что я должен был сделать? — взрывается Алик. Я не могу даже открыть глаз, чтобы на него взглянуть, но не завидую Антону, которому наверняка приходится выдерживать его полный ярости взгляд. — Смотреть, как его увозят всего в крови?.. Ты должен был глаз с него не спускать, Васильев! Ты хоть понимаешь, что я только тебе могу доверить его безопасность сейчас?

Антон тут же вскидывается:

— Да что ты на меня орешь? Или считаешь, будто мне было приятно смотреть, как Громов избивает Ника? Я хотел дать ему покурить в одиночестве. Кто же знал, что Димочке захочется в этот момент поколотить инвалида?

Оба молчат какое-то время, а потом Антон добавляет со смешком:

— Думаешь, Никита молча подставлялся под удары? Я пока бежал вниз по лестнице, видел через окно, как он опрокинул Громова лицом вниз. Надеюсь, у говнюка треснул передний зуб.

Слышу тихий шелест и понимаю, что кто-то сел совсем рядом. Моей щеки касается теплая ладонь, легонько оглаживает. Чувствую, как Алик, а это именно он, наклоняется ближе и касается сухими губами моего виска. Даже не целует — так обычно прикладываются к святыне. И едва различимо шепчет на ухо: «Потерпи, хороший мой. Пожалуйста, потерпи».

Сердце замирает.

Неужели, такое можно подделать, неужели, так можно сыграть?

С этой мыслью я проваливаюсь в глубокий тревожный сон.

Комментарий к 3. То, что невозможно сыграть

* Эпплджек — один из главных персонажей сериала “My little pony”.

** апгрейдиться (от англ. upgrade; слэнг) — обновляться.

========== 3. Все изменится ==========

Просыпаюсь в светлой небольшой палате, всю мебель которой составляют приземистая ширма, койка и стул, на котором пристроился Лешка, накинув на плечи белый медицинский халат. На осунувшемся лице брата застыло выражение усталой угрюмости, которое неясным образом, отметившись в мешках под глазами и углубившихся носогубных складках, его старит. Неудивительно, ведь к своим двадцати четырем он пережил и перетерпел немало горя, в том числе и по моей вине.