Мне уже не больно (СИ) - "Dru M". Страница 30

Пошевелиться бесшумно не получается.

— Проснулся? — Лешка подскакивает, тут же меняясь в лице, становясь нарочито бодрым и веселым. Подходит ко мне, гладит по волосам с какой-то грубоватой нежностью. Будто хочет по-братски приласкать, но боится, как бы меня не смутил прилив чувств с его стороны. Я подставляю щеку под его ладонь, молча показывая, что не против. — Отделался ты ушибами, синяками и царапиной на лице.

Его пальцы касаются моей скулы, я ощущаю на ней шершавый уголок пластыря. В остальном же чувствую себя полным сил и отдохнувшим, только бок саднит, что невольно напоминает о тяжелом ботинке Громова.

Воспоминания о том, как я ехал в машине скорой помощи, мгновенно обрушиваются на меня, они такие оглушающе четкие, что я ни на секунду не сомневаюсь в том, что Алик мне не примерещился. Я тут же приподнимаюсь на локтях и спрашиваю:

— А где?.. — осекаюсь. При Лешке побаиваюсь произносить имя Милославского: после новости о том, что их семья отмазалась от компенсации, это может разозлить брата.

— Кто? — Леша поправляет съехавший по плечу рукав халата. — Вик и Гриша в коридоре, они к тебе сорвались после первого урока.

— А кто меня привез? — решаю пойти по пути наименьшего сопротивления и притвориться, будто отключился еще там, на школьном дворе. К моему удивлению, Лешка в ответ лишь пожимает плечами.

— Кто-то из учеников лицея вызвал тебе скорую помощь.

Вот оно что. Видно, Алик всерьез обеспокоился тем, что о его визите в больницу могут узнать, и доплатил сотрудникам скорой помощи за молчание.

— Ну что, — Лешка вздыхает, вымучивая из себя улыбку. — Будем писать заявление на подонка, который тебя побил?

Только этого не хватало. Меня, конечно, прельщает мысль о Громове, который в силу совершеннолетия может получить за избиение инвалида далеко не словесный выговор. Но я на сто процентов уверен, что деньги отмажут Диму от чего угодно, да еще и меня сделают виноватым. Я просто надеюсь, что разбитая губа и шов, который наверняка понадобится наложить, станут ему небольшим напоминанием о том, что в драке ударить может не только изначальный агрессор.

Несколько секунд размышляю.

Потом делаю задумчивое лицо и произношу невинным тоном:

— Так я не видел, кто меня толкнул. Наверное, случайно задел. И вызвал скорую помощь…

— Случайно опрокинул и тридцать раз задел ботинком под ребра? — отзывается Леша с раздраженным скепсисом. У него такой взгляд, что я понимаю: шутить он не намерен. — Не будь таким наивным, Никита! Люди должны отвечать за свою жестокость.

Я фыркаю, уже не пытаясь скрывать того, что соврал.

Сажусь в кровати, чувствуя, как слегка кружится голова от резкости этого телодвижения, и отвечаю с не меньшим запалом:

— Это ты не будь наивным, Леш. Обычные люди, может, и должны отвечать за жестокость. Но не дети людей, попадающих в топы «Форбс»… Не волнуйся, я оставил говнюку небольшой шрам на память.

Лешка смотрит на меня несколько мгновений, пристально и не моргая. Будто прикидывая в уме, прочитать ли мне по долгу старшинства нотацию на излюбленную тему недопустимости самосуда, или порадоваться тому, что его брат не лежал мешком с картошкой, пока его пинали.

— Он же случайно тебя задел, — наконец произносит Леша. В его глазах светится такая серьезность, что я не сразу различаю ехидную издевку его интонации. — Зачем же сразу шрам?

— Да иди ты! — буркаю недовольно.

Но вздыхаю с искренним облегчением. Если Лешка подтрунивает надо мной, значит, к моим словам прислушался, и не будет выяснять, кто меня побил. В конце концов, если бы это было важно для меня, если бы травля в школе всерьез меня волновала, Лешка бы это почувствовал.

*

Дома я открываю ноутбук и решаю, что пора почитать новости о компании Милославских.

Поисковая система реагирует на запрос целым набором журналистских статей и просто заметок на частных сайтах. Открываю первую же ссылку, по диагонали читаю информационный блок, посвященный становлению империи, просматриваю фотографии, найденные автором заметки на просторах интернета. На снимках, отсканированных с выцветших фотокарточек, запечатлены в основном три молодых человека. Высокий статный блондин, просто копия Алика, его отец — Олег Милославский. Тимур Громов, обаятельный красавец, на всех фотографиях приобнимает Милославского за плечи и улыбается: без слов понятно, что они были хорошими друзьями. И третий мужчина, по которому видно, что он лет на десять старше обоих — Родион Романов.

После краткого экскурса в историю автор статьи переходит к изложению ситуации, сложившейся на сегодняшний день. Упоминается о критическом положении Олега Милославского, все еще находящегося в больнице. Выдвигается предположение о том, что, несмотря на официальное главенство заместителей, компанией в данный момент управляет его сын Александр.

На этой строке я на мгновение прекращаю читать.

Алику нет восемнадцати, официально возглавить компанию он не может, но я не удивлюсь, если руководит всей деятельностью именно он.

Продолжаю читать с нарастающим чувством беспокойства.

Автор статьи утверждает, что конкуренты пытаются подкопаться к Алику. В том случае, если он сознается в своем прямом участии в руководстве компанией, это выльется в целый ряд проблем. Более того, часть активов при должном старании Романова и Громова старших может отойти их компаниям.

Трясу головой. Разобраться в терминологии статьи сложно, но главное я понимаю. Из Алика пытаются вырвать признание в том, что пока отец временно отошел от дел, заправляет балом именно он. Каким бы умелым руководителем Алик ни был, этот факт поставил бы под сомнение всю деятельность компании. Несовершеннолетний у руля гигантской империи, даже если до восемнадцати ему осталось дотянуть от силы неделю, не воспринимается как само собой разумеющееся.

Возникает закономерный вопрос, что может заставить Алика признаться. И тут же, как гром посреди ясного неба, вспоминаются его слова перед гонкой, адресованные Ромашке: «Ты больше не навредишь тем, кого я люблю».

Если и есть что-то, способное заставить Алика отречься от дела, к которому его готовили всю свою жизнь, так это причинение боли его близким.

Его отец уже лежит в больнице с двумя пулевыми ранениями.

И кто же остается, помимо отца и матери, которой уже два года нет в живых?

Последние недели отучили меня слепо доверять всему, что мне говорят. Но шепот Алика вчера, когда он думал, что я не слышу. Эмоции, пробившиеся сквозь безразличие, когда он увидел меня в машине скорой. То, что он сорвался на Антона. То, что присматривал за мной, держа при этом на расстоянии. Что это, если не защита. Что, если не расчетливый план?

Захлопываю крышку ноутбука, устало потирая глаза. Тревоги последних дней выжали из меня все соки. Я просто не в состоянии сейчас строить догадки и теории относительно того, какую игру ведет Алик.

Что мне остается, так это просто ждать.

*

На следующий день, несмотря на заманчивое предложение Василисы остаться дома и весь день валяться на диване перед телевизором, смотря дурацкие зарубежные ситкомы, я прошу Лешку подбросить меня до школы.

Пусть Громов не думает, что мне сильно досталось.

Сажусь рядом с Виктором, который косится с недовольством на мою расцарапанную скулу. Вчера я так и не рассказал ему, кто меня отпинал, но Вик, привычный все несчастья мира приписывать Романову, кажется, и на этот раз подумал на него. Сверлит полным ненависти взглядом затылок Ромашки, хотя я всеми силами пытаюсь отвлечь Виктора на обсуждение баскетбольного матча между местными командами, который накануне вечером крутили по кабельному каналу.

Вик нехотя подхватывает разговор, и следующие десять минут проходят относительно мирно. Исподволь наблюдаю за классом — Громов в гордом одиночестве за последней партой пожевывает распухшую губу. Замечаю, что она подлатана тонкой медицинской нитью, и удовлетворенно ухмыляюсь. Каринка болтает со своей подружкой, имя которой я так и не запомнил. Алик и Антон в противоположном конце кабинета тихо переговариваются между собой, сосредоточенно уткнувшись в какой-то документ.