Мне уже не больно (СИ) - "Dru M". Страница 35

— Давай дойдем до конца?

Я оглядываю его обнаженное тело, не сдерживаясь и проводя языком по пересохшим губам. Конечно, все к этому шло, и подготовка в ванной, и наше нестерпимое желание, но у меня все равно так заходится сердце, будто его слова стали абсолютной неожиданностью. Я безумно его хочу.

Во мне просыпается игривое настроение.

— Уверен? — седлаю его бедра, хватаю запястья потянувшихся навстречу рук и впечатываю их в матрас по обе стороны от его головы. Наклоняюсь к уху тяжело дышащего Никиты и мурлычу: — Мне может быть мало одного раза.

Он ежится от моего горячего влажного дыхания, касающегося его шеи. Несмело усмехается и пытается меня поцеловать, мажет губами по моей скуле, и в этот самый момент где-то в коридоре раздаются шаги.

Мы замираем, Аль Капоне запрыгивает на кровать, задрав черный с белым кончиком хвост.

«Кто это?» — одними губами спрашивает Никита. Я рассеянно качаю головой, слезая с него и поднимаясь с кровати.

Ответом на вопрос становится громкий голос моего отца:

— Саша, ты где? Прислуга уже накрыла к обеду в западном крыле.

Я слышу стук его трости о мраморный пол и услужливое бормотание — наверное, телохранителя, помогающего ему передвигаться после операции. Черт. Я же совсем забыл, что отец на мой день рождения собирался перебраться вместе с несколькими медицинскими сотрудниками домой.

Оборачиваюсь на Никиту, вымученно улыбаясь, на что он отвечает свирепым взглядом.

— Твой папа? — шипит он, судорожно переползая к краю кровати и за ручку подтягивая коляску. — Серьезно?

Я подбираю с пола вчерашние вещи, натягиваю брюки прямо на голое тело, накидываю рубашку и вылетаю за дверь, застегивая пуговицы по пути, лишь бы остановить отца подальше от спальни.

Мы сталкиваемся с ним нос к носу прямо на повороте к холлу.

Отец лениво отмахивается от телохранителя, веля уйти, и тяжело опирается на трость обеими руками. Когда мы остаемся в коридоре одни, отец оглядывает меня с головы до ног и едко усмехается. В его взгляде я замечаю намек на затаенное веселье.

— Ты был в спальне не один, молодой человек? — спрашивает он любезно, будто ведет светскую беседу. Я знаю, что означает этот тон: он не позволит Никите уйти просто так.

— Отец, если позволишь… — натыкаюсь на его холодный взгляд. Ясно. Придется играть по его правилам. Вздыхаю покорно: — Если позволишь, мы приведем себя в порядок, прежде чем идти к столу.

— Конечно.

Он разворачивается, направляясь в сторону столовой. Жестом отказывается, когда я дергаюсь навстречу, чтобы помочь.

— Александр, — отец оборачивается, и я гадаю, спросит ли он, с кем я появлюсь за обедом, но он лишь ехидно говорит: — У тебя вот здесь…

Он указывает пальцем на уголок рта.

Поднимаю руку, стирая тыльной стороной ладони влажный липкий след. Это сперма.

С тихим вздохом закрываю глаза. Отличное начало дня.

========== 4. Вечность встанет с нами рядом ==========

За столом чувствую себя как на минном поле, где в любую секунду при неосторожном движении может рвануть. Отец, хоть и выглядит паршиво из-за того, что вскочил с больничной койки раньше времени, невозмутимо разрезает бифштекс на мелкие кусочки, методично выковыривает сыр тофу из греческого салата и не устает жаловаться снующей по столовой прислуге на недостаточную прожарку мяса. Никита ничем ему не уступает в выдержке. Его лицо выражает полную безмятежность, когда он с аппетитом принимается за луковый суп с гренками.

Наблюдая за этими двумя, я не могу расслабиться. Даже мои любимые блюда, на которые расстаралась прислуга, не прельщают в напряжении, звенящем в комнате.

— Саша, не сиди без дела, — обращается ко мне отец, наблюдая за тем, как я бесцельно ковыряю вилкой запеченные с сыром мидии. — Положи своему молодому человеку салат.

Никита закашливается, сделав большой глоток газировки, а отец украдкой усмехается. Видимо, рад, что ведет в игре «кто кого».

— Не называй меня так, — отрезаю хмуро и передаю Никите миску с цезарем.

— Не учи меня, как называть собственного сына, — парирует отец. — Я дал тебе это имя.

— Может, именно поэтому оно мне не нравится?

Отец поднимает на меня раздраженный взгляд.

— Значит, так и будем собачиться? — спрашивает он вкрадчиво. — Вместо празднования того, что тебе стукнуло восемнадцать, и ты все еще жив и здоров?

Я еще меньше его хочу ссориться, но ничего не могу поделать с раздражением, в мгновение ока вскипающим внутри.

— Не благодаря тебе.

Отец замирает, будто я залепил ему оплеуху.

Сощуривается. Я ошибочно трактую этот жест как крайнюю степень злости, пока не замечаю предательский блеск. Слезы.

Мой непробиваемый отец плачет.

Он отворачивается и смотрит в сторону.

Черт, а ведь я не подумал, что и ему было тяжело скидывать на меня такую ответственность. Если быть честным, я очень редко смотрю дальше собственных интересов и переживаний.

— Ну ты и козел.

Удивленно оборачиваюсь, натыкаясь на гневный взгляд Никиты. Он негодующе швыряет в меня полотенцем через весь стол и чеканит:

— Немедленно извинись.

— Не понял, — бормочу удивленно, вешая полотенце на спинку стула. Под прищуром Никиты мне становится откровенно не по себе — он никогда еще с таким негодованием на меня не смотрел.

— Извинись перед отцом, — говорит Никита уже спокойнее, глядя мне прямо в глаза. Легко грустно улыбается, и его взгляд смягчается: — Думаю, родителям важно знать, что когда мы огрызаемся, то делаем это в сердцах, а не от хронической ненависти. Я бы многое отдал, чтобы лично извиниться за каждое дерзкое слово в сторону мамы с папой.

Его слова вцепляются раскаленными щипцами прямо мне в сердце.

Чувство, которое поднимается во мне сейчас, это не стыд, а наивный, но пробирающий до глубины души страх. Почти инстинктивное мученическое нежелание когда-либо отпускать отца. Он есть у меня, и — Никита бесконечно прав — это само по себе уже удивительный дар.

Раздражение отступает вместе с напряжением, сковавшим все тело.

— Пап, прости меня, пожалуйста, — говорю, накрывая ладонь отца своей. Я чувствую, как дрожат его пальцы под моими, и вижу, как удивленно он переводит взгляд с Никиты на меня. Да я и сам не ожидал, что одна лишь его фраза сможет пристыдить меня, заставить взглянуть на ситуацию с совершенно иной стороны: однажды отца не станет, и чем дольше я буду откладывать простые слова извинений и выражения сыновней любви, тем больше рискую не произнести их никогда. — Погорячился.

Отец пристально смотрит на меня, долгим изучающим взглядом.

— И ты меня извини, Саша, — говорит он тихо спустя мгновение. — За то, что меня не было рядом, когда я был больше всего нужен.

На несколько секунд воцаряется угрюмая тишина, прерываемая лишь далеким звоном тарелок и стаканов со стороны кухни.

— Но это ведь целиком и полностью вина Романова, — тихо вмешивается Никита, когда молчание начинает ощутимо давить на нас всех.

Мы с отцом переглядываемся, и он спрашивает, вздергивая брови:

— Ты ему все рассказал? Не слишком ли большой уровень доверия?

— Это он у меня сам такой догадливый, честно, — отзываюсь с усмешкой. Замечаю где-то на краю сознания, как приятно вслух называть Никиту своим. — Я в этом вопросе не был до конца уверен. Так это правда?

Отец мрачно и с интонацией надменной неприязни фыркает:

— Ни капли не сомневаюсь. Громовы мягкотелы и слишком привязаны к нам, чтобы суметь отделить деловой расчет от личного отношения.

То, что Дима никогда не сможет открыто выступить против моих интересов, новостью не становится. Да и то, что Тимур Громов до сих пор смотрит на моего отца, как на кумира и недостижимый идеал, тоже. Но ведь всему однажды наступает конец. И чувства, на которые не отвечают взаимностью, со временем перегорают и становятся лишь памятным сувениром из прошлого.

— Но как бы Дима, поняв, что у вас с ним, — отец кивает на притихшего Никиту, гоняющего вилкой салатный листок в винном уксусе, — все серьезно, не решил, что пора и ему сделать выбор в пользу дела.