Мне уже не больно (СИ) - "Dru M". Страница 36

Значит, отец про себя сделал вывод, что Никита не моя временная блажь. И это говорит о том, что я действительно изменился. Это чувство изменило все во мне — и выражение во взгляде, когда я смотрю на него, и мое поведение. Как заметил Антон на днях: «ведь с ним ты совсем другой, еще незнакомый мне Алик».

— Вы хотите, чтобы ваш сын подыграл чувствам Громова, лишь бы не наживать себе лишнего врага? — уточняет Никита с изрядной долей ехидцы в тоне.

Я хорошо знаю отца, а потому качаю головой и отвечаю вместо него:

— Нет. Он хочет, чтобы я был во всеоружии, когда Громовы примут сторону Романовых окончательно.

Никита хмурится и понятливо кивает.

Для него фамильная гордость Милославских уже не откровение свыше.

Мы заканчиваем обедать, и я велю двум телохранителям отца отвести его в спальню и дать необходимые лекарства. Папа пытается вяло возражать, но на нем уже лица нет от усталости и тихой борьбы с болью. Он бледнеет и обливается потом, а потому скоро перестает оказывать сопротивление и соглашается отправиться спать. Перед тем, как подняться со стула, он достает из внутреннего кармана пиджака права и небольшой файл со сложенными документами.

— Ламборджини теперь официально твоя. И настоящие права — тоже, — говорит он в ответ на мой непонимающий взгляд. Потом оборачивается на Никиту и добавляет с легкой улыбкой, таящейся в уголках чуть приподнятых губ: — Приятно было познакомиться, молодой человек.

Отца уводят, и прислуга начинает постепенно убирать со стола грязную посуду и накрывать к чаю. Я уже думаю, что теперь нас никто не побеспокоит, но тотчас, будто наперекор моим желаниям, звонит телефон. На дисплее появляется фотография Антона, и мне приходится принять вызов.

— Поехали кататься! — сходу весело заявляет Васильев. На заднем фоне я слышу девичий голос — кажется, Ульяны — и гул заведенного мотора.

— Что? — переспрашиваю обманчиво ласковым тоном, надеясь, что Антон поймет намек. Но тот повторяет громко и раздельно, будто для глухого:

— Алик. Поехали. Кататься.

— Ты в своем уме? — я устало провожу ладонью по лицу, с сожалением глядя на любимый шоколадный торт. Нечто настойчивое в голосе Антона намекает мне, что устроить трапезу в духе семейства Обломовых и переместиться обратно в спальню нам с Никитой сегодня не светит. — Действительно думаешь, что сейчас я хочу кататься?

— Брось, — фыркает Антон. — Я знаю, что твой отец тебе подарил-таки тачку и купил права. Прокатиться по каньону — долг чести.

— Васильев… — начинаю угрожающе, но он нетерпеливо перебивает меня:

— Давай, спроси у Ника, хочет ли он.

Я смотрю на Никиту и тотчас понимаю по его загоревшемуся взгляду, что он слышал каждое слово Антона. Васильев — изверг. Нашел, как быстро и эффективно на меня надавить, и теперь собирается вовсю этим пользоваться.

— Он согласен, да? — без капли стыда смеется Антон. — Будем ждать вас на месте. К нам еще Лебедев и Смолов с девчонками подвалят.

— У Лебедева есть девчонка? — спрашиваю с удивлением, отхлебывая из чашки с чаем и отламывая фигурку из безе с края торта. Раз уж не дают поесть не спеша, придется довольствоваться малым.

— Ну, Дубль Каринку привезет, а Виктор… да нет у него девчонки, — отзывается Антон с сомнением. — Он мальчика немого притащит, все время забываю, как его зовут.

— Гриша, — подсказывает Никита, наклонивший голову в мою сторону, и почему-то краснеет, отводя взгляд.

— Ага, Гриша, — отзывается Антон и веселеет еще больше, услышав его голос. — Все. Отказы не принимаются. Ждем вас.

Он отключается, и я с укором и долей легкого негодования смотрю на Никиту. Тот в ответ лишь ласково улыбается.

— Ну не делай ты такое зверское лицо, — говорит он со смешком. — Подчиненных будешь пугать, а я твоей актерской игре не верю.

— Просто мы так давно не проводили время вдвоем, — замечаю с грустным вздохом.

— Так в чем проблема? — удивляется Никита, перехватывает руку, в которой я держу цветок из шоколадного крема, и тянет ко рту, слизывая с моих пальцев лакомство. Я усмехаюсь. Только он может так просто и естественно делать такие нелепые вещи. — Я отпросился у брата до вечера воскресения. У нас еще целая ночь впереди.

Сердце ускоряет темп.

Неужели, правда, счастье на заставило себя ждать? Закончились бесконечно тянущиеся дни мучительного одиночества, и больше не придется скрываться и обманывать?

— К тому же, — Никита смущенно улыбается. — Мы ведь теперь будем вместе.

— Как Сид и Нэнси? — переспрашиваю весело. Он тянется ко мне, бормоча уже у самых губ:

— Ага. Только не так трагично.

Он целует меня, и я тут же перехватываю инициативу. Прикусываю его нижнюю губу, втягиваю его язык себе в рот. Никита сладко вздыхает, держа в ладонях мое лицо, и на несколько блаженных секунд мы полностью пропадаем в этом поцелуе.

— Продолжишь в том же духе, — говорю, нехотя отстраняясь, — и я ни на какой каньон я не поеду.

— Все-все, едем, — смеется Никита. — Алик, ты точно самый нетерпеливый человек на планете!

*

Когда мы выезжаем на шоссе, я отправляю смс отцу, предупреждая, что мы вернемся вечером, и велю Никите заглянуть в бардачок.

— Что это? — одной рукой он держит стаканчик с кофе, а другой открывает папку и принимается листать. Удивленно вздергивает брови: — Буклеты медицинских вузов?

— Кто-то же из нас двоих должен думать о твоем будущем, — усмехаюсь, глядя на дорогу, черной полосой зияющую посреди моря белого. Мокрые хлопья снега кружатся в воздухе, плотной взвесью скрывая постепенно отдаляющиеся городские постройки.

Никита молчит какое-то время.

Исподволь поглядывая на него, я вижу тонкую задумчивую морщинку между его бровей.

— Тут есть немецкие, — с сомнением тянет Никита. — Свободный университет Берлина и Берлинский университет имени Гумбольдта.

— Международный диплом котируется выше, — я сворачиваю на развилке, выбиваясь из сплошного потока машин, тянущегося в сторону города. — Ты же учишь немецкий.

— Да, но… — Никита проводит ладонью по волосам, приглаживая непослушные вихры. — Как ты себе это представляешь? Учиться в Европе — на это нужны деньги.

— Сейчас ты скажешь, что не возьмешь у меня ни копейки? — я напрягаюсь, вцепляясь в руль. Проигрывая эту сцену в голове на прошлой неделе с сотню раз, я примерно так все себе и представлял.

— Нет, — к моему удивлению, спокойно отзывается Никита. — Я скажу, что не хочу надолго уезжать куда-то без тебя.

Мне приходится взять себя в руки, чтобы ненароком не вынести нас на обочину. Этот человек никогда, кажется, не перестанет меня изумлять.

— Если ты согласишься, то мы будем готовиться поступать туда вместе, — произношу ровно, бездумно переключая каналы на радио. — Я на экономический, ты на медицинский.

— Надо будет рассмотреть все варианты, — Никита убирает папку в бардачок. Всматриваясь в мое лицо, он кажется донельзя довольным. — Думал, я наотрез откажусь?

— Что-то типа того.

— Просто однажды я стану охуенным врачом, буду давать частные приемы Рианне, и верну тебе долг, — заявляет он самоуверенно. Я смеюсь, тормозя прямо посреди дороги, благо на несколько километров вокруг никого нет, отстегиваюсь и тянусь к Никите, чтобы легонько благодарно поцеловать. На его губах остались крошки корицы и слабый кофейный вкус. Отстраняясь, он смущенно спрашивает: — Это за что?

— За здоровые амбиции, — ухмыляюсь, снова пристегиваясь и трогаясь с места.

Когда мы добираемся до каньона, я вижу три припаркованные у нашей старой беседки тачки. Ауди Лебедева, антонов лексус и хонду Дубля. Впервые за последние пару лет я подъезжаю к каньону с этой стороны, а потому удивляюсь тому, что беседка все еще жива. Ветхая, сохранившая кое-где на перилах лохмотья облупившейся серой краски. С ней у меня связано немало воспоминаний. Здесь, наверное, до сих пор стоит полный набор пустых бутылок из под элей «Jaws», в которые мы выбрасывали окурки. И на внутренней стороне крыши по-прежнему есть наши выцарапанные перочинным ножом имена. Здесь состоялся первый поцелуй Антона, здесь мы с ним ночевали летом, когда совершали что-нибудь по-детски глупое и боялись вернуться домой. Здесь я, сотрясаясь от беззвучных рыданий и отвращения к себе, признавался Диме, что гей.