"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9 (СИ) - Коллектив авторов. Страница 36

— Я нанялся на это судно в Фриско, начал мой товарищ. — Это было большое судно, груженое зерном в Оклэнде. Шкипер предложил мне место второго своего помощника; я согласился. Судно казалось в полном порядке, насколько можно судить об этом, пока оно еще находится в порту, — почти новое, хорошо оборудованное. Зерно было нагружено, так что тяжелой работы у нас почти не оставалось. Но я все-же как то колебался, что то мешало мне решиться. Я отправился в Оклэнд к одному приятелю, и, возвращаясь назад, когда уже было темно, зашел в порт еще раз взглянуть на судно. И вот, в это-то время я увидел нечто, что успокоило меня и заставило решиться. Всем известно, что крысы покидают корабль, которому суждено идти ко дну; их чутье всегда правильно, — неизвестно почему. Я решил, что раз они наполняют судно, его плавание будет благополучно. На другое утро я подписал условие.

До отплытия все было благополучно, кроме разных обычных затруднений с набором команды.

Когда мы прошли миль 10 к югу, шкипер принес мышеловку с большой здоровенной крысой.

Шкипер был маленький, добродушный человек; его спортивные наклонности ограничивались любовью наблюдать за боями крыс с собаками; это зрелище он обожал. У него был маленький чернокоричневый террьер, величиной почти с крысу. Он выпустил его на крысу и некоторое время забавное зрелище их борьбы заняло всех нас. Сперва крыса сильно билась с собакой, но потом, улучив момент, убежала в щель каюты. Но собака, повидимому, укусила ее, так как крыса оставила за собой тонкий след крови.

Собаченка, казалось, вошла в раж и, когда шкипер взял ее на руки, укусила и его. Это был совсем маленький укус, но острый зуб собаки все-же прокусил палец до крови. Шкипер прибил собаченку и вскоре все забыли об этом случае.

Собака была вообще очень живая и обыкновенно сидела на плече у шкипера, пока он расхаживал по палубе; лаяла на нас, как будто что-нибудь понимала в нашем деле. Мы все очень ее любили. Но с того времени, как шкипер ее прибил, она как-то отупела, потом заболела и начала бегать по палубе с грустным видом, не обращая ни на что внимания и ни на минуту не останавливаясь на одном месте. Мы все немного бранили шкипера, который, казалось, был сам несколько смущен и хотел помириться с собакой.

Однажды утром она начала бегать по палубе с высунутым языком и пеной у рта, издавая раздирающий вой и стоны.

— Бог мой! — вскричал шкипер, — теперь я пропал. Ее укусили в Фриско! Она сбесилась и укусила меня! Бегите от нея все! Не подпускайте ее к себе!

Я всегда высоко ставлю шкипера за это: сам он был укушен, но прежде всего думал о других. Мы увертывались от собаки, пока она не упала от утомления; у нея начались судороги. Тогда мы захватили ее щипцами и бросили за борт. Но этим не все было кончено: ведь, шкипер был уже укушен! Он начал читать разные медицинские книги, но не находил выхода. Я слышал, как он говорил своему помощнику, что в судовой аптечке нет средств для такого случая.

— В сущности, — говорил он с грустью, — даже и на суше, при лучшей медицинской помощи, нет надежды на спасение от укуса бешеной собаки. Скрытый период длится от 10 дней до 1 года. Я буду управлять судном, пока не потеряю разсудка, м-р Барнс; и тогда, в ограждение самих себя, вы должны застрелить меня. Я уже приговоренный!

Мы старались разуверить его, но ничто не могло его переубедить. Был ли он уже в то время болен водобоязнью или нет — еще нельзя было сказать; но мы знали, что постоянная мысль об этом только ускорит проявление болезни. Как после оказалось, все это так и было. Шкипер заболел, как только мы прошли Хорн. Он сделался безпокойным, нервным, возбужденным и, — как и собака, — не мог долго оставаться на одном месте. Но он не признавался, что болезнь была в разгаре до тех пор, пока небольшой шрам на его пальце не воспламенился, не стал болезненным и не появились затруднения при питье. Тогда он сдался, но всеже еще выказывал мужество и твердость характера.

— Я принципиально против самоубийства — говорил он Барнсу и мне — я не стану убивать себя. Но я не против убийства бешеного животного, которое угрожает жизни других. Я стану таким бешеным зверем и вы должны убить меня, пока я не повредил вам.

Но мы все-же не убили его; мы также были против убийства бешеного человека, как он был против самоубийства. Мы связали его, когда он начал беситься, и после 3 дней ужасных физических и умственных страданий — шкипер умер. Мы похоронили его с обычными церемониями и м-р Барнс принял командование. Мы с ним имели совещание. Он стоял за то, чтобы зайти в Монтевидео и телеграфировать владельцам судна о положения дела. Но так как Барнс был опытным мореплавателем, я стоял за то, чтобы продолжать путь. В этом то и была моя ошибка. Он послушался меяя и мы поплыли дальше. Вскоре как то, в полночь, один из матросов вскочил, ругаясь: его укусила крыса. Мы посмеялись над ним, хотя он и показал 4 маленьких следа на кисти руки. Через три недели этот человек бегал по палубе, с пеной у рта, — словом с теми-же признаками, какие были у шкипера. Он умер той-же ужасной смертью.

Мы поняли, что не только шкипер, но и крыса, укушенная собакой, была заражена ядом и перезаразила других крыс. Мы похоронили матроса и с этого времени спали в сапогах и перчатках, с покрытыми головами, не смотря даже на жаркую погоду в тропиках. Но все было безполезно.

Бешеные крысы появлялись на палубе с мордами в пене, не боясь никого и ничего, сперва в небольшом количестве и после наступления темноты, а потом — массами, днем и ночью. Мы убивали их насколько могли, но их число все росло. Они забирались в каюты, мы находили их в свертках канатов и на мачтах, — словом — повсюду. Везде они ползали то вверх, то вниз. Барнс и я могли еще закрыть двери наших кают и некоторое время спасались от них, пока они не прогрызли себе проходов, но бедняги матросы не имели такой защиты, так как их помещения были открытые.

Один за другим матросы оказывались укушенными во сне или в бодрственном состоянии, на палубе или внутри судна. В темноте повсюду руки матросов натыкались на что-то мягкое, шерстяное, чувствовали на себе зубы. Слышали писк, который пророчил — смерть.

Через две недели после смерти первого матроса заболело еще 7 человек и у всех были те-же симптомы: безпокойство, болтливость и склонность к отрицанию опасности и серьезности болезни. Но наиболее веским признаком, который сами они не могли отвергать, было отвращение к питью. Страшно было видеть, как эти несчастные бродили с широко раскрытыми глазами, с ужасом во взоре и, подходя к бочке с водой, падали в конвульсиях при виде воды. Мы должны были связать их; все они умерли один за другим. Спасения не было для них.

При начале плавания наша команда состояла из 20 человек, столяра, парусника, эконома и повара, не считая меня и Барнса. Теперь уже не хватало 8; и, так как остальные были переутомлены двойной работой, становилось трудно управлять судном. Все двигались медленно, боясь, что вот-вот почувствуют укус маленьких, острых зубов. Матросы плохо делали свое дело, да и трудно было заставлять работать этих охваченных паникой людей.

Вскоре заболели еще 6 человек, включая и повара. Теперь я уже настаивал на том, чтобы Барнс зашел в Сен-Луи или какой-либо другой порт на Африканском берегу, высадил команду и выждал бы, пока все крысы не перекусают друг друга и не подохнут. Но он не соглашался, так как считал, что высадка команды будет равносильна тому, что все разбегутся и придется ждать присылки владельцами судна новой команды; это повлекло-бы потерю времени и денег и расстроило-бы все планы. Я должен был уступить. Таким образом мы продолжали путь, избегая обезумевших людей, когда болезнь овладевала мозгом. Мы связывали их, когда это уже становилось необходимым, и смотрели, как они умирали, подобно бешеным собакам.

Между тем число больных крыс, которые выбегали на палубу в поисках воздуха и света, все росло. Мы стали прикреплять к сапогам гвозди, чтобы ими отбиваться от крыс, если они оказывались очень близко, но перебить их всех таким способом было, конечно, невозможно. Их было очень много и они очень быстро бегали.