Прекрасная пастушка - Копейко Вера Васильевна. Страница 25

Он тупо смотрел на Вилю, мучительно соображая, что там, в этой сцене. Отыскать не смог ничего, но ощущал, что там должно быть что-то опасное…

Виля наблюдала за ним, казалось, она испытывает удовольствие от того, что наконец-то этот самоуверенный мужчина не тотчас отозвался на ее слова. Она наконец-то поставила его в тупик, хотя бы на секунду.

За окном раздался сигнал, это приехал «газик», который отвезет Вилю с вещами на вертолетную площадку; затем ее перекинут на вертушке в Дудинку. А оттуда она улетит на Восток, на Чукотку.

— Ну что, Решетников, прощаемся?

— Я когда-нибудь получу от тебя… весточку? — наигранно беззаботно спросил он.

— В «Кармен» есть сцена-финал. Но что-то я там не помню появления Дон Жуана…

Он не знал, как ему на этот выпад отозваться. Саша обнял ее. Она тоже обняла его, но это были братские объятия. С удивлением Саша почувствовал, что жара больше нет. Но в голове звучала какая-то странная музыка. Смешно, но, как будто помимо своей воли, он пытался сочинить финальную сцену небывалой оперы, в которой два героя — Дон Жуан и Кармен…

Интересно, а если бы она не была старше его, если бы у нее могли быть дети, он женился бы на ней? Или он предлагал ей выйти за него потому, что не сомневался в отказе?

Решетников похвалил себя — выходит, он на самом деле не так уж плохо разбирается в жизни и в людях. Интересно, а где она сейчас? Тогда он не слишком вникал, в какую именно точку арктического побережья переехала Виля, ведь по тамошним расстояниям до любой точки в Арктике — рукой подать.

А потом Решетников сам уехал с Таймыра. Сначала он собирался отправиться сразу, после отъезда Вили, но все же решил остаться до конца полярного дня. Он не мог отказать себе в удовольствии насладиться этим праздником северной жизни.

Ему нравилось, что солнце даже ночью не заходит за горизонт. Он чувствовал себя так, словно жизнь становится бесконечной. Нельзя сказать, что он думал о смерти или боялся ее, но он был человеком праздника. Есть люди будней, но он не из них.

В небе постоянно возникали стаи птиц, они были везде — на земле, на воде. Пик пролета прошел, а птицы все летели, летели, летели, возбуждая в сердце и в душе неведомые до сих пор чувства.

Гуменники, белолобые гуси, казарки, пискульки. «Стоило немного отойти в сторону от жилья, и можно наблюдать за весенними турнирами турухтанов.

Саша смотрел на петушков, облаченных в праздничный наряд, и ему до странности казалось, что он снова в Африке, на плясках какого-то дикого племени. В ушах тарахтели трещотки, барабаны, а гортанные крики птиц возбуждали в памяти крики, которые он слышал на другом континенте. От женщин, которых обнимал потными руками и прижимал к потному телу.

Чем дальше катила на своем велосипеде весна, тем зеленее становилась тундра. Еще немного — и вся она превратится в сплошной цветущий ковер. А когда снова тундра накинет на себя все белое, он уедет на Большую землю.

Ему предложили хорошие условия в Нижнем Новгороде. Саша Решетников, несмотря на то, что его можно было назвать баловнем судьбы, давал себе труд проникать в суть вещей и объяснять себе, почему происходит все так, как происходит.

Жизнь устроена таким образом, что ничего в ней особенного не получить без посторонней поддержки. Все хорошие места не достаются случайно, они распределяются в своем кругу. Конечно, может что-то перепасть и человеку с улицы, но для этого надо оказаться полезным тому, кто даст тебе рекомендацию в ту жизнь, в которую стремишься. Сам Решетников, слава Богу, из тех, кому необходимые связи и знакомства достались даром. Он пользовался ими не нагло, а с благодарностью.

В городе на Волге, куда он приехал с Таймыра, все развивалось быстро и стремительно, и Саша Решетников готов был поучаствовать в этом развитии, тем более что за свои годы всякое повидал, испытал и многому обучился.

Он ни разу не пожалел о причудливых извивах своей жизни. Они позволили ему познать собственную суть в этой череде перемен: он настоящий, неподдельный, он тот, кем является на самом деле, — только в движении и только в переменах, всегда неожиданных, как все перемены. Ему казалось иногда, что он из тех людей, кому уготовано менять профессии, женщин, города и страны, чтобы, в конце концов, обрести нечто такое, о чем он даже не подозревает. Но это произойдет еще не сейчас, а когда-то, после, потом…

Объясняя себе вот таким образом свои «ужимки и прыжки», Саша Решетников чувствовал, что на сердце становится гораздо спокойнее, чем прежде.

Сейчас у него возникло странное ощущение, что он стоит на пороге очередных перемен. Причем солидных. Не потому ли он сбежал из родного дома, чтобы укрепиться духом и подготовиться к ним? Пребывая в мощном энергетическом поле матери, слишком сильном и подавляющем его собственное неслабое поле, этого он сделать не мог. Ему нужна свобода, ему нужно остаться наедине с собой.

Саша Решетников не знал, в какой сфере жизни ожидают его перемены, но он готов принять любые, как всегда.

11

Да что в нем такого особенного? Что в нем исключительного, почему ее всегда тянуло к нему так сильно? И не только ее. Не важно, одернула себя Рита, наплевать на остальных. Сейчас речь только о ней.

Ее всегда влекла к нему легкость, природная бесшабашность, даже то, что ему вечно все сходило с рук. Казалось, Саша Решетников наслаждался жизнью, в то время как она боролась с обстоятельствами.

Рита Макеева на самом деле как будто тащила себя от одного безрадостного серого дня к другому. Тогда-то ей и пришла в голову неожиданная мысль: если бы Сито-Решето влюбился в нее, то тогда переносил бы ее на своих крылышках и ее жизнь стала бы такой же безоблачной.

Рите всегда нравился Саша Решетников. С шестого класса, когда она перешла в эту школу. Матери дали вот эту квартиру, где она лежит сейчас на кушетке.

Рита помнила себя тихой, худенькой, маленькой девочкой, которая не каталась на фигурных коньках, как многие в ту пору, не ходила в бассейн, у нее не было дома магнитолы, и у них с матерью был черно-белый телевизор «Юность».

— Зачем это нам цветной? — ворчала мать. — Хватит того, что он сам красный. — И на этом ставила точку в разговоре.

Рита была чужой в новом классе. Трудно сказать, насколько бы хуже стало ей к концу первого учебного года, если бы вдруг не повезло.

А повезло ей потому, что в классе появилась… богачка. Толстая, даже, можно сказать, жирная девочка. Она-то и оттянула на себя всеобщее внимание. Одноклассники накинулись на нее с резвостью пчелиного роя и жестокостью банды малолеток.

Девочку привозил в школу отцовский шофер на черной «Волге». Она ходила в короткой норковой шубке и норковой шапочке, а черные сапожки распирали толстые икры. На каждой перемене она вынимала пакет с бутербродами и ела, под свист и улюлюканье одноклассников. Рита до сих пор помнит ее затравленный взгляд — глаза жертвы становились круглыми и замирали. Такие глаза она потом видела на Чукотке, у оленухи, которая упала в глубокую яму, а ее пытались вытащить оттуда на веревке.

Именно тогда, в школе, Рита впервые в жизни поняла, что кому-то бывает еще хуже, чем ей.

Теперь, когда у нее самой есть сын, она много думала о том, как ребенок должен вживаться в чужой круг. Она знала по себе, насколько жестоко детское сообщество. Новичок, каким она была сама в школе, может стать отверженным даже не из-за своих нелепых поступков, а только потому, что сам себя неправильно ощущает. А дети чуткие, как зверьки.

Ее всегда мучили сомнения, от неразрешимости этих сомнений у нее и было такое тоскливое лицо. Рита думала, а не сама ли она виновата, что никому не нравится, что ее никто не приглашает танцевать, когда другие девчонки нарасхват. Она перестала ходить на школьные дискотеки. Вместо этого сидела и учила немецкую грамматику. Она пыталась себя убедить, что ей не нужны танцы.