Мусоропровод
(совместно с Борисом Режабеком)
Куда девается отзвучавшая музыка?
Куда деваются недоеденные стихи?
А может их кто-то потом доедает?
И, запустивши руку по локоть в мусорник,
шарит, шарит, шарит,
ищет,
находит
и доит дальше?
И музыка оживает в автомобильном гудке,
в предсмертном скрежете
затормозившего виллиса,
вспоминает, как она лежала там, в шелухе,
и лишайный пес ее вылизал…
И город слушает
ожившую музыку
и слова, которые казались такими ненужными.
Нет, я не умираю.
Просто я ухожу в мусорник.
Но я воскресну
в почке тополя,
в свернувшейся магнитофонной ленте,
в тебе.
Приёмщицу рыжую смех одолел…
Приёмщицу рыжую смех одолел,
фотограф исходит в дверях.
Фотографируется в ателье
Кузя, местный дурак.
«Кузя, дергаться перестань…»
А Кузя — не может.
Саша, наплюй на них…
Саша, наплюй на них,
Саша, пиши,
сыпь на них лунами
звездной души!
Как-то ночью, глядя в окно…
Как-то ночью, глядя в окно,
я услышал:
чтоб людям не ждать,
стихи печатала ночь
на печатной машинке дождя!
Кто поймёт их,
кто их услышит?
Утром солнце висит высоко…
Просыхают
на шиферной крыше
строчки
первой книги
стихов.
Это было всё или не было?
Это было всё или не было?
В полутёмной московской комнате
мои плечи москвичка нежная
как горячую воду комкала.
В ряжем, словно горящем, джемпере
и с прической, как из огня,
полудевочка-полуженщина
смотрит огненно на меня.
И лампочка на столе
в самой парящей из комнат,
мы знаем друг друга сто лет,
нам уже есть что вспомнить…
…а пальцы шли, словно на лыжах,
сугробы клавишей давя,
над головой моталась рыжесть,
словно горела голова!
Я лежу и понимаю…
Я лежу и понимаю,
что в последний раз смотрю,
как ты царственно снимаешь
комбинацию свою.
Рано утром разлученные,
перекрёстками зимы,
как проблемы разрешенные,
навсегда исчезнем мы.
То есть мы, конечно, будем,
мы воскреснем и опять
благородным очень людям
будем жизни отравлять.
Но когда-нибудь в мельканье
магазинов и кино:
— Как твои дела?
— Нормально.
— А твои?
— Да, ничего.
Ну а вечером без толку
буду засыпать — не выйдет.
Как мы виделись не долго
и как долго мы не виде…
Я расплачусь, как ботаник
над ненайденным цветком,
потекут из глаз ботинок
слёзы горестных шнурков,
и во тьме взойдут, грозя,
позабытые до боли
твои
зелёные
глаза —
как сигнал такси «свободно».
Скорее мёдом…
Скорее мёдом
станет стрихнин,
чем вы поймёте
мои стихи.
Ведь вам влюбляться —
старо, как лапоть,
вам только б блядства,
вам только б лапать…
Кричу о чуде.
Запитом, забитом,
о чутком чувстве,
забытом
за бытом.
За что, за что ж его
калёной болью
клеймят —
засосаны —
как скот на бойне…
Монолог
…………….
Столько весёлых полночей,
столько весёлых ночей!
Лучше стаканы наполнить
чем-нибудь горячей,
выйти на «брод» с девчонками;
напившись у ночи в гостях,
пляшут рекламы чечётку,
неоном в глазах блестя,
спеть под гитару что-нибудь
и в лабиринтах улиц
долго смотреть, как по небу
тучи бегут, целуясь…
Потом поцелуемся сами,
и ты меня обожжешь
горячечными глазами,
в которых свистит вопрос…
ПЕРЕВОДЫ
Предисловие от переводчика
Когда 10 лет назад четыре молодых ливерпульца зачесали свои волосы на лоб и появились на сцене в невиданном дотоле составе: 3 гитары и один ударный — они вряд ли могли предположить, что через каких-нибудь 2 года такого рода группы станут повальным увлечением молодежи всего мира. Речь идет о знаменитых The Beatles, Жуках — Удачниках, основавших одно из основных течений современной музыки. С тех пор прошло 10 лет, и их творчество, по определению Джеймса Олдриджа, всегда было «пульсом своей эпохи». Да, Битлз — это, безусловно одна из выдающихся страниц истории мировой музыки, и — подчеркиваю это особенно — настоящей, серьезной музыки, что отличает их от многих остальных бит-групп, пишущих чисто развлекательную музыку, и делает Битлз классиками уже при жизни. Публикуемые 12 переводов, не сохраняя ритмического и размерного строя песен, достаточно освещают основную тематику.
