Адмирал Империи 33 (СИ) - Коровников Дмитрий. Страница 35

— Что вы хотите этим сказать, адмирал⁈ — натужно засмеялся Шепотьев, силясь скрыть за деланным возмущением свое смятение. Он лихорадочно прикидывал, как себя вести в столь щекотливой ситуации. Ведь любое неосторожное слово сейчас может стоить ему головы.

Конечно, пронырливому Шепотьеву и раньше доносили, что Самсонов в последнее время, мягко выражаясь, слегка не в себе. Пережитые потрясения, ранение, арест и неудовлетворенное честолюбие — все это не лучшим образом сказалось на душевном равновесии командующего Черноморским флотом. Но Юлиан Николаевич полагал, что речь идет лишь о некоторой эксцентричности и резкости суждений, быть может, о вспыльчивости и несдержанности на язык.

Однако сейчас канцлер увидел перед собой совсем не того обходительного и галантного адмирала, которого знал прежде — этакого бравого служаку и покорителя женских сердец. Вместо него в кресле развалился нервный, ожесточившийся, ослепленный манией величия человек, чей взгляд полыхал поистине инфернальным огнем.

И это безумное пламя испепеляющей страсти сжигало последние предохранители в мозгу Самсонова, стирая грань между реальностью и фантазиями. Как еще можно было объяснить тот факт, что Иван Федорович только что назвал великую княжну Таисию Константиновну — «смазливой»? Ту самую девушку, которую он сам еще совсем недавно чуть ли не боготворил, воспевая, как небесное создание⁈

Да, похоже, слухи не лгали — разум адмирала и впрямь отравлен ядом непомерных амбиций, и возможно психической болезни. Кто знает, на какие еще выходки способен этот буйнопомешанный? Не исключено, что следующим его приказом станет обезглавить строптивого канцлера прямо здесь, на борту флагмана. И команда ведь послушается — куда она денется. Шепотьев в деталях представляет наиболее вероятные сценарии собственной казни по приказу выжившего из ума адмирала, которые заставляют министра содрогнуться от ужаса и жалости к самому себе.

— Я лишь то хочу сказать, что лично возьму все, что мне положено по праву! — самоуверенно, с барскими интонациями в голосе процедил сквозь зубы Иван Федорович, смакуя каждое слово. Затем, сделав внушительную паузу, адмирал в упор посмотрел на оторопевшего сановника и с расстановкой произнес. — И ты, Юлиан, если хочешь сохранить свою никчемную душонку и прежнюю синекуру, будешь отныне служить мне, а не этому глупому мальчишке, от имени которого якобы прибыл сюда с поклоном!

От подобной наглости у Шепотьева буквально отвисла челюсть. Мгновение назад он еще тешил себя надеждой, что грозный адмирал просто куражится, проверяя его на вшивость. Но теперь канцлеру стало предельно ясно — Самсонов не шутит. Более того, одержимый манией собственного величия космофлотоводец всерьез вознамерился подмять под себя императорский трон, отодвинув в сторону законных наследников. Участь же отказавшихся разделить безумные притязания бунтаря будет незавидна…

Невольно вздрогнка от этой мысли, Юлиан Николаевич постарался придать голосу как можно больше елейности, однако получилось фальшиво и неубедительно:

— Честное слово, адмирал, я нахожусь в полнейшем замешательстве и не подберу слов, — промямлил канцлер, опасливо косясь на свирепую физиономию Ивана Федоровича. Тонкие пальцы канцлера затряслись, выдавая сковавший его животный страх быть прирезанным прямо здесь, посреди личных покоев командующего. — Поймите, я — верный слуга Российской Империи и не могу служить кому-либо еще, кроме законного государя. Это мой священный долг, и никакие посулы не способны поколебать мою твердую решимость…

Самсонов грубо оборвал жалкий лепет Шепотьева громовым хохотом:

— Вот так всем и говори! Вбей себе это в башку и при каждом удобном случае повторяй, как мантру! — зычно провозгласил адмирал, брызгая слюной, в порыве показного веселья. — Более того, я и сам отныне буду всем твердить, что служу императору Ивану Константиновичу и славному роду Романовых… Будем оба соблюдать принятый ритуал династической лояльности…

При этом Иван Федорович так многозначительно подмигнул канцлеру, что у того отчего-то противно засосало под ложечкой. Намек был донельзя прозрачен: Самсонов на полном серьезе предлагал Юлиану Николаевичу стать его сообщником в деле низложения молодого царя. Точнее, он даже не предлагал, а откровенно ставил перед фактом: либо ты со мной, либо…

Продолжения не требовалось. Юлиан Николаевич недаром слыл одним из самых беспринципных и хитроумных интриганов при дворе. Обладая звериным чутьем опытного придворного и изворотливостью хорька, он живо смекнул, кто в данный момент олицетворяет собой реальную силу и власть в Империи. По крайней мере, в этом ее стратегически важном уголке — столичной звездной системе «Новая Москва».

И раз уж так сложились обстоятельства, что чаша весов склоняется на сторону адмирала Самсонова, то не лучше ли прямо сейчас, не мешкая, перебежать в его лагерь? В конце концов, предательство и вероломство — это естественная стихия для любого уважающего себя царедворца. Здесь не до сантиментов вроде верности, совести и прочих глупостей. На кону стоит слишком многое — и прежде всего собственная драгоценная шкура.

Недолго думая и мысленно просчитав все за и против, Юлиан Николаевич с легкостью истинного приспособленца мгновенно переметнулся в лагерь Самсонова. Видимо, канцлер уже прикидывал в уме, какие головокружительные перспективы сулит ему верная служба грядущему диктатору. Вероятно, в самых смелых мечтах он уже грел задницу в удобном кресле первого министра Российской Империи — том самом, что сейчас было насиженно пока еще всесильным Птолемеем Граусом.

Но первым делом Шепотьев решил прощупать почву и выяснить, каковы на самом деле планы Ивана Федоровича относительно нынешнего временщика:

— Кстати о Граусе… — как бы между прочим обронил канцлер, искоса поглядывая на адмирала. — Я так понимаю, после нашей безоговорочной победы этому надменному выскочке придется потесниться? По слухам, он слишком много о себе возомнил, рискуя прогневить своей строптивостью особу куда более могущественную…

Самсонов брезгливо поморщился, всем своим видом выражая крайнее пренебрежение к предмету разговора:

— Можешь даже не сомневаться! Судьба этого интригана Птолемея Грауса меня ни в малейшей степени не заботит, — решительно отрезал командующий, окидывая Шепотьева повелительным взглядом. — Если начистоту, то я считаю, что от него на сегодняшний день больше вреда, чем пользы. Уж больно умен, хитер и независим в своих суждениях, чтобы позволить кому-то вертеть собой, как куклой на веревочках. Да еще и чванлив до невозможности. Одним словом — типичный выскочка из грязи в князи, возомнивший о себе невесть кем…

При этих словах Иван Федорович гневно стукнул могучим кулаком по подлокотнику кресла, так что по всей каюте прокатился гулкий металлический звон.

— Так что, Юлиан, можешь смело вычеркивать Грауса из списка своих покровителей. Когда я сосредоточу в своих руках всю полноту власти — а я сделаю это, будь уверен, Птолемей лишится не только министерского поста, но и головы. По крайней мере, если заартачится и вздумает противиться нашим с тобой грандиозным замыслам.

Канцлер понимающе закивал, всем своим видом изображая полнейшую поддержку и одобрение. Дальнейшие рассуждения Ивана Федоровича лишь укрепили его в мысли о том, что он поставил на ту лошадь.

— На его место я непременно назначу одного из своих людей — верного, надежного, прошедшего со мной огонь, воду и медные трубы, — продолжал между тем генерировать идеи Самсонов. — Такого, чтобы за версту чуял любую крамолу и тут же без лишних сантиментов пресекал ее в зародыше. Думаю, ты догадываешься, о ком я веду речь?

Адмирал вперил в Шепотьева испытующий немигающий взгляд, ожидая реакции. Тот мгновенно просек намек и рьяно закивал, рассыпаясь в заверениях преданности:

— Еще бы, господин командующий! Смею вас заверить: вряд ли кто-то сможет лучше справиться с должностью первого министра при новой власти, нежели преданнейший из ваших соратников и единомышленников! — с этими словами царедворец согнулся в низком почтительном поклоне, едва не касаясь лбом пола. — Служить такому дальновидному и решительному лидеру для меня не просто честь, а истинное счастье…