Самайнтаун - Гор Анастасия. Страница 26

Франц вновь принялся перебирать его в пальцах, пока смотрел, как Лора судорожно толкает свою коляску прочь, укатываясь от него.

«Все‐таки боится», – усмехнулся он, когда она рассекла лужу, подняв себе на джинсы брызги вместо того, чтоб немного притормозить и объехать ее. Сколько бы Франц ни злился, Джек, похоже, все‐таки был прав: Лора как хищный тропический цветок. Словно… джимпи-джимпи. Плюется ядом, потому что это все, что она может. Жалкая девчонка.

– Гав-гав, – буркнул Франц, насмехаясь уже над самим собой, ведь, сдвинув на лоб кепку, он смиренно двинулся за ней по пятам.

Шел он за Лорой на расстоянии двух метров – достаточно близко, чтобы подоспеть, если та снова застрянет где‐нибудь между прилавками, но достаточно далеко, чтобы лишний раз не искушать судьбу и свои инстинкты. От рук Лоры к его шее будто тянулся невидимый поводок. Она даже не подозревала, как туго Франц обвязан им; как он сверлит ее спину взглядом, принюхивается к ветру и проверяет каждую минуту, не стерла ли она пальцы в кровь о свои колеса, как в прошлый раз, не нужно ли предложить ей свой пластырь… В глубине души Францу хотелось, чтобы Лора хоть раз заметила все это. Чтобы хоть раз поняла, как о ней, черт побери, пекутся.

Когда шатры вокруг наконец‐то поредели, знаменуя конец базара, – по крайней мере, на данный момент, – показалась сцена с декорациями и девушкой сплошь сиреневой, как лавандовый росток. Душица – певичка из местной (и единственной в Самайнтауне) рок-группы, считающая себя звездой, и новая хозяйка Призрачного базара – давно положила на Франца глаз. Вот только оба ее глаза были белыми, как снег, а Франц не любил буран – он любил ясное небо. Поэтому остановился поодаль, достал последнюю сигарету из пачки и, щелкнув бензиновой зажигалкой, закурил. Рот наполнился ментоловой горечью, а улица между цветастыми шатрами – струйкой дыма.

Стряхивая пепел, Франц смотрел, как Лора решает совершенно неинтересные ему дела, а затем перевел взгляд на осенний урожай на прилавках и тех, кто возле них слонялся. Все туристы выглядели, как один, восхищенно, особенно когда мимо них проскальзывал кто‐то вроде Душицы.

«Еще бы, – подумал Франц, снова выдыхая дым. – Они ведь не живут с ними в одном городе и не знают, сколько хлопот те приносят Джеку!»

Самайнтаун был для туристов чем‐то вроде комнаты кривых зеркал или туннеля с ужасами: пугает и захватывает дух, но ты точно знаешь, что уйдешь отсюда невредимым (в большинстве своем, но не все). Кто‐то до последнего считал, что в Самайнтауне не более, чем маскарад с крайне убедительными и талантливыми актерами, которые проживают свою роль как вторую жизнь. А кто‐то верил в сверхъестественное и кланялся всем встречным – ну, мало ли, вдруг сожрут, если не проявишь уважение. Франца одинаково раздражали что первые, что вторые, но наблюдать за ними все‐таки было порой забавно.

– Дорогой, – шепталась супружеская пара возле книжных магазинчиков с навесами, скамейками для чтения и бесплатным кофе. Несмотря на то что с теми Франца разделяла двухполосная дорога на краю площади, он слышал их так же хорошо, как все прочее на целую милю. – Мне кажется, или там сидит грим?

– По-моему, это обычный черный пес.

– Он размером с лошадь!

– Ну, большой обычный пес…

– Уверена, что нет. Присмотрись внимательнее! Точно грим! Это такие демонические звери, помнишь? Вроде адских гончих. Говорят, предвещают смерть…

Франц понятия не имел, кто такой грим, и оттого лишний раз подивился, кого в Самайнтаун только не заносит с попутным ветром. Здесь не существовало религий, мифологий и культур – существовало лишь то, во что верили сами люди. Именно поэтому Франц бы не стал смеяться, скажи ему кто‐нибудь, что новый мороженщик – снежный человек, или если бы он собственными глазами увидел гигантскую змею с человеческим лицом, скользящую по тротуару к люку канализации.

Единственные, кого и вправду можно было встретить в Самайнтауне редко, а уж днем практически невозможно, так это вампиров. Вопреки слухам и тому, что большинство туристов по непонятной Францу причине искали здесь именно их, вампиров, живущих в Самайнтауне, можно было пересчитать по пальцам обеих рук. После того самого случая семилетней давности почти все они покинули город, напуганные участью, постигнувшей их сородича. Остались только совсем бесстрашные – или, как выражался Франц, отбитые. Но даже они не высовывали на улицу нос, пока не зайдет солнце, потому что когда вампирская плоть начинала гореть, то горела она вместе с душой – больно до животного крика. Даже Франц, к солнцу более-менее привыкший, и в пасмурную погоду все равно вооружался перчатками, кепкой и очками, не говоря уже о таком безоблачном деньке, какой выдался сегодня. Все эти годы он, бессмертный абсолютно и абсолютно же не страшащийся с этим бессмертием расстаться, считался единственным безумцем среди вампиров, осмеливающимся разгуливать по городу в полдень.

По крайней мере, так было до сегодняшнего дня, пока мимо не проехал графитовый внедорожник.

– Женщина, что ты делаешь?! Закрой немедленно окно!

Он остановился на том же перекрестке, где глазела по сторонам супружеская парочка, спорящая о гриме, и одно из непроницаемых черных окон сползло вниз. Чем ниже оно опускалось, тем ярче и плотнее становился серебристый дым, поднимающийся от женских рук, что просунулись наружу. Франц разглядел сквозь его клочья улыбающееся лицо в обрамлении золотых кудрей, похожих на те листья, которые молодая женщина пыталась поймать пальцами, медленно плавящимися под солнцем. Ей уже давно должно было стать больно, но между бровей не пролегло ни одной морщинки, словно она не замечала, что горит. Темно-красные глаза и бледные, меловые губы с четырьмя острыми клыками за ними – контраст между жизнью и смертью. Прямо как тот звонкий смех, в котором она рассыпалась, и могильный холод, которым этот смех Франца чуть не задушил. Ветер принес ему сладость жасминовых духов вперемешку с гарью от сожженной кожи и воспоминания столь темные да глубокие, что челюсти щелкнули сами собой, смыкаясь.

«Нет, этого просто не может быть!»

Недокуренная сигарета выпала у него из рук, и он рванул с места быстрее, чем понял, почему не должен позволить этой машине скрыться. Нервы натянулись серебряными нитями, полосы от которых заживали у него на шее под воротником куртки больше полугода после того, как он в очередной раз попробовал себя повесить.

Франц услышал ругательства туристов, сбитых им с ног, а затем визг тормозов фургона, который, в свою очередь, чуть не переехал его. Что‐то загрохотало у него за спиной – кажется, один из опрокинутых рекламных стендов, – и ноги у него предательски заплелись. Не прошло и минуты, как в груди вспыхнуло жжение, будто малейший вздох грозил вывернуть его легкие наизнанку. Мышцы Франца вопили точно так же, как прохожие, которых он расталкивал локтями, несясь по тротуару следом за графитовым джипом. Он был готов поклясться, что чувствует, как бег сжигает остатки крови в его венах. Все, что делал вампир, расходовало ее, словно топливо, а Франц пил ровно столько, чтобы не каменеть по утрам в постели – ни каплей больше. Словом, он никогда не слушал собственное тело, поэтому теперь тело не слушалось его.

«Ну же! Скорее! Не смей упускать ее!»

Превозмогая боль, Франц стиснул зубы так крепко, что случайно вонзил клыки в собственную нижнюю губу. Машина притормозила на красный, а затем свернула на автомобильный мост в сторону Темного района. Быстро-быстро передвигая тяжелеющими ногами, он продолжал бежать. Там, где Франца не жгла усталость, его жгло дневное солнце: кепка слетела с макушки, очки – с носа, а пластыри оторвались со лба и щек. Даже перчатки с бинтами вокруг запястий улетели – до того сильно он размахивал руками. Ресницы, волосы и губы слиплись в ледяном поту. Глаза почернели. Франц не знал, сколько еще ему предстоит бежать вот так и остановится ли проклятый джип хоть когда‐нибудь, но сдаться сейчас означало бросить свою мечту о блаженной смерти.