Дело княжны Саломеи - Хакимова Эля. Страница 4
Вся встреча заняла каких-то пятнадцать минут, на прощание княгиня подала сухую твердую ручку в бриллиантах и упомянула, что была бы весьма признательна, если бы Грушевский оставил в секрете от прессы и вообще от кого бы то ни было все, что узнает о Тюрке за время их компаньонства. Так и стал Максим Максимович компаньоном Тюрка, «настоящего и стопроцентного идиота», как его расписывали на все голоса газеты, которые Грушевский купил впервые с тех пор, как незабвенная Пушенька перестала класть их под утренний стакан крепкого чая в старом серебряном подстаканнике. А всего-то и предстояло доктору, что сопроводить Ивана Карловича в нескольких поездках по ближайшим губерниям, помогая по мере своих возможностей проведшему почти всю жизнь за границей племяннику знатной фрейлины в осмотре картин из ее личных собраний и галерей ее знакомых.
В следующий раз встретившись на вокзале, Грушевский и Тюрк только и сказали друг другу пару обязательных при светском знакомстве слов, и все. Впервые видел Максим Максимович человека, на лице которого даже изредка не ночевало никакого выражения. Ни удивления, ни проблеска радости, ни скуки, ни даже равнодушия. По большей части Тюрк думал о чем-то своем и глядел не наружу, а внутрь себя. Очень мало путешествовавший до сих пор Максим Максимович решил хотя бы на эту поездку не спешить. Тесно знакомиться с Тюрком, может, и бессмысленно, если учесть, как шатко их компаньонство. Но и загодя отказывать в возможной дружбе тоже глупо, вдруг он ему приглянется? И таки Тюрк ему больше понравился, чем нет. Огромную роль в этом сыграло одно маленькое происшествие, послужившее темой для многочисленных разговоров, поводом для удивленных восклицаний и причиной еще большей славы Ивана Карловича среди обитателей купе. А случилось вот что.
Когда Грушевский уже подробно познакомился со многими революционными взглядами Коли, когда Сонечка уже совсем бросила тушеваться не только перед солидными усами Грушевского, но и перед вполне безобидным и чисто выбритым Тюрком, а купе стало уютным и обжитым, как гостиная или любимая кофейня, что часто случается в путешествиях с приятной компанией, из коридора послышалось мелодичное позвякивание и робкое дребезжание, которое пыталось вплестись в уверенный перестук железных колес по рельсам.
— Желают господа чай, напитки? — соблазнял путников невидимый за запертыми дверьми купе буфетчик. — Пирожки от Филиппова с мясом, капустой, яблоками! Пирожное-комплимент от шеф-повара из лучшего вагона-ресторана на всей Варшавской железной дороге!
Взглянув на заскучавшую Соню и неловко отвернувшегося к окну Колю, Грушевский решил, что стакан чая подкрепит силы и не повредит даже девушке, у которой подозревались желудочные недомогания из-за конфетных излишеств. Однако в открытой двери возник не усатый буфетчик в белой куртке и колпаке, везущий блестящую тележку, на которой располагались оглашенные лакомства, а высокая женщина в темном, почти монашеском, платье и сером платке на плечах. Она не заметила, что Грушевский вовсе не для нее открыл двери, и вошла в купе прямо и уверенно, неся, словно хоругвь, картонку с наклеенным на ней листком.
— Ооо-ааа, — невнятно промычала она, предъявив публике картонку с объявлением и поправив тяжелую сумку на плече. Женщина оказалась на вид приличной дамой и настоящей красавицей, немногим за тридцать. Кроткие ее глаза взирали куда-то вверх, словно узрели ангелов у златого трона Творца, а не потолок самого дорогого купе в этом составе. В клеенчатой сумке виднелись книги. Увы, красавица книгоноша была слепа. Она на ощупь вынула из сумки несколько евангелий в красивом переплете с вытесненным на корешке крестом.
Тюрк с невероятной ловкостью умудрился схватить исписанный лист на картонке и тут же углубился в изучение текста, для чего воспользовался невесть откуда появившейся карманной лупой необыкновенной конструкции. Впрочем, Грушевский отлично знал, что обычно пишут в таких посланиях, которые разносили книгоноши, в случае, если сами не могли сообщить о продаже книг душеспасительного содержания и монастырских изданий евангелия с пространными комментариями какого-нибудь особенно красноречивого батюшки. Максим Максимович поморщился, но, вздохнув, совсем уже смирился с потерей полтинника, приготовленного для буфетчика, как тут Иван Карлович остановил его знаком.
— У вас, любезная, превосходный почерк, — пробормотал Тюрк и пригласил восхититься вместе с ним Грушевского. — Обратите внимание на эти черточки в заглавных согласных, такие бывают у высоких стройных брюнеток.
— Хм… — сконфузился за компаньона Максим Максимович. Он покраснел как рак, оказавшийся в кастрюле с кипятком. Несмотря на совсем краткое знакомство с юными Колей и Соней, ему стало стыдно перед ними за грубияна компаньона. Он шепотом одернул Тюрка: — Иван Карлович, бог с вами! Вы, верно, не обратили внимания, она ведь совсем слепая… Как, помилуйте, она могла что-то написать?
— Ну, что вы, со зрением у нее проблем нет, — не отвлекаясь от текста, возразил Тюрк. Грушевский не мог припомнить, чтобы хоть раз Иван Карлович поднял глаза на гостью. — Она отлично заметила и мой перстень, и ваши часы. С глазами все в порядке, чего нельзя сказать о речи.
— Еще бы, — возмутился, еле сдерживаясь, Максим Максимович. — Она же немая! Надеюсь, еще и глухая, и не слышит, как вы издеваетесь над несчастной!
— Вот эти точки и запятые определенно говорят о проблемах с речью, но не о полном ее отсутствии, — продолжал, ничтоже сумняшеся, князь. — Одну секундочку, это не картавость, это… да, совершенно верно, это акцент.
— Да кто ви такой ест?! — с заметным польским акцентом завопила вдруг женщина, выпучив глаза на Тюрка. Куда делись ее кроткий вид и благочестивое выражение невинного лица? Грушевский, открыв рот, во все глаза наблюдал за невиданным перевоплощением религиозной до ханжества книгоноши в разбитную и грубую бабенку, видавшую виды и тертую, как прошлогодний калач. Женщина распрямила угодливо согбенную спину и уперла руки в крутые бока. — Лайдак! Як сен поважашь! Как ви посметь оскорблять невинный пани со святыми книгами?!
— Судя по первой профессии, невинность не самая сильная ее сторона, — увлеченно воскликнул Тюрк, не обращая внимания на фурию, готовую выцарапать ему глаза и уже растопырившую для этой цели пальцы. — Обратите внимание на соединения между буквами в словах и расстояние между полями. Боюсь, из-за недостаточного самоконтроля и крайней вспыльчивости особа эта вряд ли будет процветать, промышляя без напарника, который сможет вовремя ее останавливать…
Тут дверь с грохотом отворилась, и давешний буфетчик, схватив мошенницу за шиворот, ловко выволок ее из купе, приговаривая на ходу:
— Простите, господа, не доглядел-с! Мешают тут господам, иди, иди, бог подаст!
Через секунду после того, как захлопнувшаяся дверь сыграла роль театральных кулис по завершении представления, публика опомнилась. Грушевский и Коля вскочили. Максим Максимович открыл дверь и выглянул в коридор, но не увидел ничего, кроме сиротливо поблескивавшей тележки с брошенными на произвол судьбы пирожками.
— Улепетнули! — восторженно констатировал Коля, выглядывая из-под локтя Грушевского. Преступников действительно и след простыл. Как им удалось моментально испариться в тесном коридоре едущего на всех парах вагона? Максим Максимович, потрясенный происшествием, уселся на свое место. Тюрк так ни разу и не отвлекся от картонки с каракулями.
— Но позвольте… как?! — не выдержал Максим Максимович, с изумлением вытаращившись на Тюрка. — Вы ведь ни разу даже не взглянули на нее!
— Зачем? — невозмутимо пожал плечами Тюрк. — Внешность, как и сущность, подделать проще простого, а вот почерк — совершенно невозможно.
— Да, вот вам и идиот! — хлопнув себя по коленкам, озвучил общую мысль Коля и радостно рассмеялся. Соня нервно хихикнула, скорее всего, не осознавая, каким странным образом впервые реагирует на происшествие. Невозмутимый Тюрк не обратил ни малейшего внимания на всеобщий восторг публики. Приподнятое настроение сохранялось у присутствующих на протяжении всего дальнейшего путешествия.