Дело княжны Саломеи - Хакимова Эля. Страница 6
Глава 3
— Что это вы, Кузьма Семеныч, по полу ползаете, прямо как дите малое? — почти сразу же раздался тонкий и весьма высокомерный голосок сверху.
В картинную галерею заглянула прехорошенькая горничная в форменном платье, крахмальном белом переднике с крылышками на плечах и уличной шляпке крайне легкомысленного фасона. В руках бойкая девушка держала огромную коробку с надписью модного цветочного магазина на Невском проспекте.
— Фенька! Куды шлялась? — придав голосу всю возможную строгость, вопросил ее рыжий парень, стараясь выкарабкаться из-под завалов мебели без ущерба чину и достоинству.
Что за девка, чертыхнулся про себя старший лакей. Характерец не по чину, никакого уважения, а ведь как хороша, да по-французски так и чешет! Не смотря на капитал, скопленный Кузьмой Семеновичем, и должность старшего лакея в таком не старом возрасте, ему никак не удавалось отбить у Феньки тягу к городским господам и глупым мечтам об образованном супруге. Почти гарантированное место управляющего на кожевенной фабрике Зимородова и капиталец, достаточный хоть для открытия мелочной лавки в Санкт-Петербурге, казались ей менее интересными, чем бриллианты Тэта и мерзкие стишонки плюгавого студента! Доносила ему горничная, которая жила в светелке вместе с Фенькой, что именно та прятала под подушкой, бережно завернутое в платок с вышитыми амурами.
— Управляющий приказал забрать со станции свежие орхидеи для барышни, поезд опоздал, — без тени смущения соврала Феня. Она невинно взмахнула пару раз длинными ресницами, демонстрируя прелестные темные глаза, которые так и искрились смешинками. Черные брови вразлет больше пристали бы благородной даме, чем служанке.
— Врешь, вон господа с поезда давно уже в доме, — поймал ее с поличным лакей и совсем уж было собрался устроить выволочку врушке, да Максим Максимович откашлялся, призывая на помощь, ибо часть мебели, от которой так быстро освободился Кузьма, погребла под собой Грушевского. Феня снова прыснула со смеху, прикрывая ладошкой алый ротик с пухлыми сочными губками.
— Ну, некогда мне тут с вами passer le temps, цветы завянут, — прощебетала Феня и, напоследок довольно презрительно фыркнув, проворно скрылась в анфиладе. Эту самую девушку Грушевский имел удовольствие видеть на станции в компании молодого человека городской наружности, который все время норовил отвернуться от публики. Аграфена ела мороженое, которым ее угостили, и напропалую кокетничала, используя весь арсенал своих женских хитростей.
Выбравшись из-под мебельного завала, Грушевский заметил, что горничная исчезла, а на ее месте теперь высится мощная фигура женщины в атласном купеческом платье.
— Аграфену я наверх отослала, а тебя, Кузьма, к управляющему требуют, — низким голосом, заполнившим все помещение, пророкотала гренадерского роста купчиха. — Всех к себе собрал, видно, случилось что. Я к старцу, понадоблюсь, туда за мной пришлите.
— Домна Карповна, — заспешил лакей, — не сочтите за труд, проводите гостей в китайский домик. Господа, пожалуйте за Домной Карповной, они-с покажут дорогу.
И стремительно исчез, демонстрируя дисциплину и субординацию, отлично налаженную управляющим. Купчиха стояла и молча наблюдала за Грушевским, который спешно старался привести себя в порядок. К его досаде, виновник кутерьмы, каким-то чудом не упавший вместе со спасателями, стоял как ни чем не бывало у окна и все так же внимательно разглядывал оборотную сторону картины. На женщину он обратил внимания меньше, чем на стрекозу, залетевшую в открытое настежь французское окно соседней столовой.
— Грушевский, Максим Максимович. А это Тюрк, Иван Карлович, любитель живописи…
— Нет.
— Что, простите, нет? — не понял Грушевский, обернувшись к Тюрку.
— Я не любитель.
— Но позвольте, зачем же вы, бога ради, полезли за картиной?!
— Посмотреть надпись.
— Ну, знаете!.. — в растерянности развел руками Максим Максимович. Это было выше его понимания. Так, значит, они не картины по галереям смотреть таскаются, а какие-то никому не нужные писульки на обороте!
— Купчиха Чалова, вдовая, — представилась, в свою очередь, она. Это была замечательной русской красоты статная и вальяжная женщина. Вокруг головы ее пару раз была обернута толстая русая коса. В больших иконописных глазах светилось всепрощающее сочувствие и доброта, так что Грушевский тут же оставил тушеваться сам и стыдиться за своего товарища. — Почетная гражданка города Луги.
— Вы уж простите великодушно, — поклонился еще раз совсем успокоенный Грушевский. — Не хотели вас затруднять. Просто покажите дорогу, мы сами найдем.
— Какие уж тут затруднения! — печально и протяжно вздохнула Домна Карповна, отчего ее необъятная грудь заметно поднялась и опустилась. — Нынче все как с ума посходили. Я сестра Зимородова. Живу здесь из милости брата моего, за сиротами его смотрю да душу спасаю. А в последнее время чувствую опасность, пришел по наши души нечистый, как старец и предрекал. А все из-за нее.
Она плавным жестом махнула в угол, где стоял мольберт с картиной, покрытой кисеей. Словно повинуясь мановению полной руки, сквозняк сначала одернул белоснежную завесу, а потом и вовсе открыл портрет взору Грушевского. Никогда не видел он ничего подобного. Если художник польстил своей модели, то его воображению стоило позавидовать. Но что-то подсказывало, что девушка, изображенная талантливой кистью, беглой и как будто небрежной, словно торопившейся запечатлеть божественное мгновение, так же ослепительно хороша в жизни, как и на картине. Художник изобразил ее в полный рост, она просто стояла, сомкнув руки и задумавшись, смотрела куда-то за плечо наблюдателя. Будто спешила она по хлопотам молодости и вдруг отрешенно забылась, увидев мистическое потусторонье. Ее прекрасные византийские глаза внимательно приглядывались к чему-то тайному, вечному. Тонкую фигурку, словно дымка, окутывало какого-то невероятно мягкого цветочно-зеленого цвета платье с высоким воротничком и овальной камеей. Густые черные волосы, уложенные в скромную прическу, открывали высокий белый лоб и лебединую шею. В общем, это была настоящая красавица.
Непонятная истома хлынула из угла и охватила всего Максима Максимовича, а княжна тонкой водорослей тихо колыхалась в такт дыханию этого странного моря — тягучей смеси из непонятной надежды, сладкой тоски и восхищения. Ничего удивительного, что самые лучшие поэты посвящали стихи этой волшебнице. Грушевский и сам захлебнулся вдруг восторгом и страстным желанием пасть на колени перед портретом, как перед иконой. Тюрк, сделав пару шагов, заглянул за мольберт. Отсутствие надписи сильно уронило портрет в его глазах, и он тут же потерял всякий интерес к княжне. В отличие от Грушевского. А ведь, поди ты, казалось бы, просто картина — и только…
— Так это невеста? — придя в себя, уточнил Грушевский, которого все еще не отпускал из своего томительного плена удивительный портрет.
— Она, — подтвердила кивком Домна Карповна. — И месяца ведь не прошло, как преставилась его жена, а он заявил, что женится на этой. Княжна Саломея Ангелова. На днях с родителями приехали, весь дом с ног на голову поставили. Суета сует…
«Бедный Коля!» — пришло в голову Максиму Максимовичу. У несчастного футуриста не было ни единого шанса с такой королевой.
— Значит, он вдовец?
— В столице без оглашения не захотели венчаться, так он умаслил нашего архимандрита. — Домна Карповна подплыла к треножнику и торжественно накрыла его кисеей, как покровом лицо покойника. — Ничего не скажу про нашего Мельхиседека, любит, чтобы его ублажали, как в бане пар. Так уж упарил его братец, умаслил, с такими деньгами что ж?.. Сиротинушек вот только жаль. На что они такой-то лебеди? А ведь племянник мой — ровесником ей будет. Младшенькой шестой месяц всего.