Дело княжны Саломеи - Хакимова Эля. Страница 5
А поездка и сама по себе предстояла не лишенная приятности. Во-первых, летом всегда хочется устремиться прочь из пыльного, жаркого города на прохладное лоно природы. Во-вторых, имение Свиблово, находившееся в ста пятидесяти верстах от Санкт-Петербурга, гремело на всю губернию, и посмотреть на него было бы весьма любопытно. Имение это, кстати, принадлежало когда-то семье фрейлины и ее племянника Тюрка. Однако теперь оно находилось во владении богатейшего купца, чаеторговца Зимородова. С помощью своих баснословных капиталов он превратил почти заброшенное поместье со старинным домом екатерининских еще времен в передовое хозяйство с великолепным регулярным английским парком, тополями, вывезенными из Крыма, электрифицированным домом (со своим собственным почтовым отделением), доходными предприятиями в сельцах по всей округе и школой для образования крестьян.
Зимородов Андрей Карпович, богатейший и, по слухам, просвещеннейший представитель своего сословия, сделал все, чтобы имение, которому он прочил будущее своего родового гнезда, внушало мысль о том, что после хозяев-дворян им владеет семья не менее, а может, и более достойная. Он также числился почетным членом Московского совета детских приютов Ее Императорского Высочества великой княгини Елизаветы Федоровны и принца Ольденбургского, от имени которых организовал госпиталь при своих ткацких и кожевенных предприятиях недалеко от имения. Про огромный двухэтажный дом с четырехколонным портиком, озеро с живописными насыпными островами, огромный парк на собственных шести тысячах десятин земли не умолкая шумели все столичные газеты. К удивлению Грушевского, туда же ехали и его новые знакомые — Коля и Сонечка. Как, впрочем, подозревал Максим Максимович, и еще добрая половина пассажиров поезда, не считая собственных выездов и нанятых лихачей, которые скакали сейчас где-то по пыльным летним полям вдоль железнодорожных путей.
А дело было в том, что купец как раз надумал жениться. Насколько уяснил Грушевский, именно невеста чаеторговца и была той самой богиней, которая пробудила первое чувство в суровой душе футуриста. Да и госпожа Колбаскина ехала не столько ради жаждущих просвещения крестьян и рабочих Зимородова, сколько ради гостей на свадьбе. Среди них ожидалось появление многих людей с громкими именами, известными по обложкам популярных стихотворных сборников. Она с придыханием сообщила, что еще в Петербурге на вокзале имела счастье созерцать Брюсова с таинственной спутницей, возможно Ниной Петровской, которую считают новой Мари Дюплесси. А значит, будет почти все общество, которое с прошлой осени начало собираться по средам в знаменитой башне Вячеслава Иванова на углу Таврической и Тверской. Блестящее общество это намерено присутствовать на свадьбе миллионщика и одной из самых прекрасных, известных и очаровательных дам просвещенной столицы, а именно княжны Саломеи Ангелашвили, или Ангеловой, как ее представляли при дворе. По грядущей потере объекта своей любви и справлял траур Коля. Ее далекими предками были византийские императоры, потомки Алексея III Ангела, породнившегося с грузинскими царевнами, которые и передали ей в наследство невообразимую прелесть, красоту и ум.
Прибыв на станцию в Малаховке, от которой до Свиблова оставалось чуть больше версты, путешественники расстались. Летнее утро встретило всех приехавших горожан сияющим небом, свежим ветерком, ароматом листвы и разнотравья, криками торговок семечками и мороженщиков. Максиму Максимовичу, может, самому и неловко было бы явиться в незнакомый дом в столь знаменательный день, но человек он был подневольный, а Тюрку явно никакие приличия были неведомы. Грушевский догадывался, что Зимородову (а скорее, его управляющему) не хотелось отказывать родственнику знатной фрейлины, да и, в связи с ожидаемым наплывом гостей, без того забот полон рот. В конце концов, одним больше, одним меньше — один черт, решил про себя вслед за ними и Максим Максимович.
Сойдя с перрона, компаньоны попрощались с Соней и Колей и расстались с ними друзьями, сговорившись непременно встретиться у церкви, в которой собирались венчаться молодые. Церковь эту — храм Николы-Бережки в виде кулича и пасхи — Коля рекомендовал как масонское капище и обещал показать все тайные знаки, которыми, по слухам, изобилует иконостас и стены внутри. Загоревшись хорошенько рассмотреть каждый горящий светильник, шнур с кафинскими узлами, «всевидящее око» и змею, кусающую свой хвост, необычные для православного храма, Грушевский крепко пожал студенту руку, пообещав называть того Николяздом и другом.
Наняв лихача, Тюрк и Грушевский быстро домчались до въездных ворот усадьбы. Выстроенное по проекту самого Щусева, это примечательное сооружение вместе с привратницкой представало взору гостей в виде маленького замка в рыцарском стиле. Дом оправдал самые восторженные ожидания. Изначально строившийся с большим размахом дворец разделил судьбу многих построек екатерининских времен — яркое помпезное начало, резкое охлаждение и постепенное забвение. Хозяева, сменявшие друг друга на протяжении двухсот лет, почти не перестраивали и не ремонтировали дом, получил его в свои руки Зимородов едва ли не в виде романтичных руин.
Осанке управляющего и его роскошным бакенбардам позавидовал бы директор банка, одет он был на английский манер, так что Грушевский невольно одернул свой старенький летний сюртук из светлой чесучи. Сей солидный господин, к которому проводили прибывших гостей, сразу вспомнил письмо фрейлины, с хорошо скрываемым интересом незаметно оглядел Тюрка (едва обратив внимание на Грушевского). Почтя за благо встать из-за огромного стола красного дерева, он лично провел гостей по правому крылу первого этажа, небрежно указывая то на гаридон с жирандолью, то на бронзовый торшер, оставшиеся еще от первых владельцев усадьбы. С особенным пиететом и гордостью он демонстрировал новоприбывшим электрическое освещение, телефон и ванные комнаты с отдельными туалетами. В связи с наплывом гостей перед свадьбой в самом доме комнат не осталось, извинился управляющий, но уважаемым гостям приказано выделить домик в китайском стиле, сразу за теннисным кортом, куда их проводит старший лакей. На чье попечение управляющий их и оставляет, а сам удаляется.
Лакей оказался болтливым малым с хитрой рыжей физиономией, который пользовался полным доверием импозантного управляющего, вследствие чего и знал себе цену. Он продолжил экскурсию по дому, поочередно проводив экскурсантов через анфиладу парадных комнат — Голубая гостиная, Большая библиотека, Рыцарский зал, Главная столовая, Первая буфетная, Вторая буфетная, Античный зал и еще много-много всяких помещений, подавляющих своей роскошью и просто хрустевшей на зубах новизной. В какой-то момент осоловевший Максим Максимович вдруг понял, что в одном из пройденных залов он потерял своего подопечного. Бросились обратно, насилу отыскали его.
Нашли Тюрка в большом двусветном зале, стены которого от потолка до пола были увешаны картинами. Люди в старинных нарядах смотрели с портретов кисти признанных мастеров милой старины. Жан-Луи Вуаль, Ричард Бромптон, Август Ритт, Доменико Бранди — назубок выстреливал заграничные имена лакей. Все эти сокровища прилагались к усадьбе, купленной купцом в приданое. Иван Карлович балансировал на хрупкой конструкции из покерных столиков, креслиц с изящными гнутыми ножками и оттоманки. Он с интересом разглядывал обратную сторону картины, снятой со стены почти под потолком.
— Иван Карлович, что с вами?! — воскликнул Грушевский, расстроенный своей неудачей на ниве заботы о больном.
— «Без дела и без скуки сижу, поджавши руки», — Тюрк прочел надпись, оставленную для потомков неким графом Данилой Паниным в парике и голубом кафтане на своем портрете кисти Боровиковского.
— Вввы барин, тогой, — рыжий, отворачиваясь и подглядывая одним глазом в ожидании неминуемой катастрофы, спрятался за спину Грушевского, — не балуйте…
Наконец Максим Максимович опомнился и, подтолкнув лакея, бросился вместе с ним на выручку альпинисту. Звук падающей мебели заглушил жалкое блеяние старшего лакея.