Жажда, или за кого выйти замуж - Успенская-Ошанина Татьяна. Страница 18

— К вам пришли! — окликнула её соседка по палате.

Катерина открыла глаза.

— Здравствуй! Я тебе принёс клюквенный морс. Тебе нужно восстанавливать силы.

— Спасибо, — она сжала Борькину руку. — Но зачем ты прогуливаешь занятия? Провалишься в институт, что будем делать?

— Наверное, на вступительных экзаменах в вуз меня спросят то, что сегодня было на английском и на физкультуре. Не волнуйся за меня, — он рассмеялся. — Сегодня имел с утречка три телефонных разговора. Передаю стенографически. «В какой больнице?» — спросил Всеволод. «В какой больнице?» — спросил Анатолий. «В какой больнице?» — спросил Юрий. Странное единодушие, не правда ли? Даже не ожидал. Даже интонации у них были одинаковые — все трое готовы ехать к тебе сегодня. Думаю, Всеволод поехал бы вместо работы, а те двое — после.

— Ты сказал, где я?

— Нашла дурака. Чего ты так испугалась? Я у тебя дипломат. «Больница, — говорю, — за городом. Пешком, — говорю, — топать от станции тридцать минут по глубокому снегу».

Поверили?

— Нет, конечно, — рассмеялся Борька. — Мне и не нужно, чтобы поверили. Мне нужно, чтобы поняли: ты не в смокинге и не хочешь при них быть рассыпанной и раскисшей. Юрий понял как надо, отступил. Спросил только: «Улучшилось состояние?» Толя обиделся, словно я его предал. С ним надо что-то делать. А Всеволод стал требовать: «Дай адрес!», и точка.

— Дал?!

— Нет же, никому ничего не дал. Даже Толе, хотя Толе можно было бы дать. Он тебе яблочное пюре принесёт. Сам делает. Ну пей морс. Врач говорит, послезавтра из тебя вынут трубку. А ещё через два дня сможешь сесть. Надо же, перитонит себе устроила! Знаю я тебя, давно бок болел, терпела. Почему к врачу не обратилась? Никаких осложнений не было бы. Я очень обижен на тебя! Ты должна думать о себе побольше. Слушай, а может, ты хочешь увидеть кого-нибудь из своих женихов? Я мигом позвоню. Давай, Толя придёт, а? Он свой, честное слово! Он так хочет видеть тебя! Готов ночь сидеть!

Глава вторая

Она старая дева. Ей двадцать девять лет. У неё три Жениха.

Аппендицит оказался кстати. Много лет она не высыпалась и сейчас спала досыта, расслабившись. Хотя из трубки сочилась всякая гадость и шов болел, всё время напоминая об операции, эта боль уже была здоровой болью, спать не мешала.

Соседок было четыре, они замыкались друг на друге, её не трогали. Под их монотонный нескончаемый говор она засыпала и просыпалась, ела и читала.

Она вышла замуж за Анатолия.

Анатолий с Борисом вывезли узкую удобную тахтушку к Борьке, в нишу поставили новую, широкую, сделанную на заказ. Сбили дополнительные стеллажи для книг Анатолия. Весёлым стуком несколько недель был наполнен дом.

— Потерпи, Катя, — говорил ей Анатолий. — Через год подходит моя очередь, получим квартиру, а эту отдадим Борьке. Ты будешь довольна.

Анатолий вставал раньше её, и к той минуте, когда она выходила из ванной, дымился в чашках кофе, пыхтела каша в кастрюле или румянились сырники.

— Доброе утро! — сиял Анатолий. — Как ты спала? Что тебе снилось? У тебя ничего не болит?

У неё ничего не болело, утро в самом деле было доброе, спала она хорошо. Честно она пыталась вспомнить, что ей снилось, принималась рассказывать. Анатолий слушал так, словно она говорила ему заповедные вещи.

— Ты сегодня когда заканчиваешь? — спрашивал он около метро. Ей ехать на автобусе, ему — на метро.

— Как только приму последнюю больную. Опыт показывает, раньше восьми не управлюсь.

Около восьми он сидел около её кабинета. Терпеливо ждал столько, сколько было нужно.

— Здравствуй! — поднимался ей навстречу. — Я купил цыплят, они быстро готовятся.

Хотя оба были голодны, домой не спешили. Они любили пройтись по Садовой.

Анатолий также, как и до брака, словно боялся коснуться её, под руку держал осторожно.

— Рассказывай, — просил он, — подробно!

И Катерина снова забывает, о себе — об Анатолии, о цыплятах, которые быстро готовятся, об усталости. Она вовсе не она, она — Ермоленко Сергей, муж Ермоленко Евгении, у которой преждевременно родилась дочь и умерла.

Сергей — подкидыш. Его подкинули в Дом младенца, когда ему исполнилось двадцать дней. Молодые или старые были у него родители, он не знает. Наверное, молодые, он был им ни к чему — мешал. А может, родителей у него не было вовсе, была только мать, глупая, легкомысленная девчонка, живущая с кем ни попадя. Даже имени мать ему не оставила, бросила, как щенка. Хорошо ещё, что не утопила.

Наверное, мать у него была дистрофиком, ему всегда не хватало тепла, еды, света, витаминов, он всегда хотел есть и всегда мёрз. Он мучился, если у него появлялась царапина или ранка. У всех заживает мгновенно, у него кровянится, гноится, и проходит чуть не сто дней, прежде чем заживёт.

Он всегда был меньше всех ростом, и его били все, кто поднимался над ним хоть на сантиметр, били с упоением — в живот, по голове, по шее.

У него не было защитников. Никто никогда не сказал ему: «Я тебе помогу», «Я тебя спасу». А взрослым он не жаловался.

Пока он не соображал ничего, ему приходилось терпеть. Но однажды учительница прочитала им рассказ, как жил-был забитый мальчик, всё терпел, а потом однажды распрямился и стал богатырём, защитником слабых и обиженных.

Серёжа решил стать сильным. Подошёл к физкультурнику и сказал: «Научите меня драться». Физкультурник привёл его в секцию борьбы.

Но борьба не помогла Серёже вырасти. Он оставался самым маленьким и, хотя силы понабрался, победить рослых ребят не мог. Ночами он подолгу не засыпал, ревел в подушку, ненавидел себя, тех, кто его бил, свою жизнь, свой рост, свою безродность, свою мать, посылал на её голову проклятья.

Очень часто снились ему дети. Много детей. Это его дети, его семья. Он сидит во главе стола и всем им говорит: «Ешьте, мои дети, от пуза ешьте, вырастете сильными, никого не будете бояться».

Сам ещё школьник, а уже голодной душой ждал своей семьи.

Он любил приходить в младшие группы своего детдома и устраивать «завихрения» — кучу мала, или беготню наперегонки, или казаки-разбойники. Малыши вдали его, висли на нём, но через год-два перерастали его и переставали играть с ним.

…Школа, машиностроительный техникум, армия… — всё это проскочило сном, везде и всегда его били и унижали, и никому он не был нужен.

Женю он увидел на заводе в столовой. Она сидела за столом одна — большеглазая, тоненькая, пепельные пышные волосы обрамляли круглое личико.

Кто она, из какой семьи, как зовут — это не важно, главное — она есть, вот она, ни на кого не глядит, ест котлету.

Он подошёл к ней со своим подносом, очень медленно составил тарелки на стол, отнёс поднос, сел напротив.

Но есть не смог. Смотрел в светлые добрые глаза.

А когда девушка доела и собралась уходить, сказал:

— У меня хорошая зарплата, комнату обещают через полгода, а если женюсь, раньше. Я прошу вас, — он потерял голос, без голоса, сипло закончил, — выйдите за меня.

Она очень удивилась, но то, что сразу не ушла и не возмутилась, а во все глаза смотрела на него, было согласием.

Сергей заговорил быстро, горячо:

— Родим много детей. Я подкидыш. У меня, кроме вас, никого нет, вот я, один, весь тут. Вы не пожалеете, я буду любить вас! Я буду носить вас на руках! Только выйдите за меня.

Женя оказалась дочерью потомственных рабочих, уважаемых и любимых на заводе. Они не воспротивились браку и даже дали денег на обзаведение своим хозяйством.