Тени Шаттенбурга - Луженский Денис. Страница 44

Тяжело вздохнув, он обернулся к фон Глассбаху, который все еще стоял, вцепившись в деревянные перила помоста.

– Интересные дела творятся в вашем городе, бургомистр. Подозреваемую убили, охранника выпотрошили, как кролика, а посланника Святого престола поприветствовали оловянным шаром, начиненным порохом. И часто у вас такое? Обычное дело или ради нас кто-то особо расстарался?

– Барон, все это мне нравится не больше, чем вам. Даже меньше – ведь вы-то рано или поздно уедете, а я… – Ругер беспомощно развел руками.

– Мы договорились…

– Я помню. И, Богом клянусь, делаю все, чтобы свою часть договора исполнить. Городская стража и цеховые ополченцы патрулируют улицы и не мешают вашим людям.

Фон Ройц недобро прищурился. Говорил этот человек одно, но подразумевал нечто иное – мол, я-то свои обещания исполняю, а как насчет тебя? И возразить Ойгену было нечего: после их разговора в доме Ругеровой любовницы минуло уже полтора дня, а похвастаться и впрямь пока что нечем. Все же надо бы городского главу осадить, а то такие разговоры могут зайти далеко.

– Не все сразу, бургомистр, – барон холодно улыбнулся. – Сейчас речь о другом. Совершено покушение на рыцаря короны и на посланника Святого престола. И, признаться, я даже не могу решить, что из этого более скверно – и для города вообще, и для вас лично.

Он задумчиво потянул себя за короткую бороду.

– Ведь вполне может случиться так, что понадобится закрыть город на время расследования. У меня есть на то полномочия. Знаете: запрет въезда и выезда, повальные обыски… Кто-то проболтается, что-то отыщется – рано или поздно.

– Рано или поздно? – эхом откликнулся фон Глассбах.

– Ну да, – пожал плечами Ойген. – Две недели. Может быть, месяц. Людей-то у меня – раз-два и обчелся. Так что скорее поздно, чем рано. Но лучше поздно, чем никогда, не так ли?

Лицо бургомистра исказилось, словно у него перехватило дыхание.

– Вы погубите город! Если сорвется ярмарка, то разорятся купцы, закроются лавки. Вы понимаете, что люди начнут умирать от голода! Многие не переживут зиму!

– Сотня-другая горожан, – равнодушно бросил барон. – Вы ведь не хотите, чтобы весной город осадили имперские войска, дабы выжечь дотла гнездо неповиновения? Ну-ну, не пугайтесь. Быть может, нам повезет, и мы управимся быстрее.

– Чего… чего вы хотите? – прохрипел фон Глассбах.

Ойген выдержал паузу – такую, чтобы оппонент потерял последнюю волю к сопротивлению.

– Как и прежде – только лишь содействия, дружище Ругер. Только лишь содействия. Сейчас мне всего-то и нужно, чтобы вы не мешали отцу инквизитору и мне допросить этого любителя швыряться адским зельем. Хотелось бы, чтобы ни вы, ни досточтимые ратманы не возражали, если дознание в этом случае будут вести представитель императора и посланник Святого престола.

Бургомистр выдохнул, нисколько не скрывая облегчения.

– Видит бог, фрайхерр фон Ройц, уж в этом я не намерен вам чинить никаких препятствий!

Коротко кивнув ему, Ойген направился к ведущей с помоста лестнице, у подножия которой его дожидался отец Иоахим.

Инквизитор покачнулся, и фон Ройц осторожно поддержал его – конечно, не за раненое плечо, а за здоровое. Они почти добрались до «Кабанчика», и по дороге с площади отец Иоахим уже дважды останавливался. Очевидно, святоша несколько переоценил свою стойкость.

– Вот, выпейте, – барон протянул раненому небольшую фляжку с вином. – Поможет приглушить боль. Да и успокоиться нам сейчас не помешает.

Инквизитор пробормотал что-то про грех винопития, про постный день, а потом только рукой махнул и, запрокинув голову, сделал несколько шумных глотков.

– Отменный… э-э… напиток, – сказал он, возвращая фляжку. – Благодарю вас, сын мой.

Фон Ройц улыбнулся в усы: выходит, если назвать вино «напитком», то можно и в постный день нализаться? Несмотря на порицание греха винопития и неурочное время, во фляжке священник не оставил ни капли. Не поплыл бы: вино там было крепкое, а много ли ему сейчас надо?

– У меня есть к вам просьба, – сказал барон. – Или, точнее, предложение.

– Говорите, – тяжело выдохнул Иоахим. – Видит Бог, меня сегодня слушать не захотели, может, пришел мой черед послушать умного человека.

– Думаю, вы захотите устроить допрос тому парню. Так вот, я попрошу вас подождать с этим. Ну, скажем, до завтра.

Инквизитор помолчал немного, потом спросил:

– Почему?

– Во-первых, вам надо отдохнуть – все-таки рана у вас не пустячная. Во-вторых, после ночи в холодной этот безумец и сам станет поразговорчивее. Сейчас он думает, что мы его сразу поволочем допрашивать, и старается собрать побольше соплей, чтобы плюнуть вам на бороду.

Словно услышав эти слова, топавший впереди в окружении стражников «безумец» гордо вскинул голову и засвистел какой-то веселый мотивчик. Шагавший рядом Гейнц Шеербах тут же треснул наглеца по затылку концом ясеневого шеста – достаточно сильно, чтобы парень понял: его выходки тут терпеть никто не намерен.

– Но настанет вечер, минует ночь, придет утро – и никакого допроса, никакого интереса к нему, – продолжил фон Ройц. – А он наверняка из тех, кто любит чужое внимание. Поэтому встревожится. И станет более уязвим.

Инквизитор задумчиво кивнул.

– Положим, вы правы, и я последую вашему совету. В конце концов, человек вроде вас, наверное, разбирается в таких вещах получше меня. А чем займетесь в это время вы?

– Знаете, мне очень не нравится происходящее, – сказал Ойген. – Определенно, направляясь в Шаттенбург, я ждал чего угодно, но только не того, с чем пришлось здесь столкнуться. Такое дело скорее по вашей части.

– О чем вы, сын мой?

– Ну как же… Помните, вы все рассказывали мне, мол, на детей напало чудовище? Возможно…

Отец Иоахим только поморщился и неожиданно икнул.

– Бросьте, барон, вы верите в эту ерунду? Чудовища… Волки, старый секач, может быть, даже медведь – гибель мальцов наверняка имеет простое объяснение. Я даже готов допустить, что в здешних лесах какие-то разбойники надевают медвежьи шкуры – страх на простаков наводят. Но и все. Что же до найденного иссохшего тела или дьявольской девчонки, будто бы убившей священника… Тьфу! – Инквизитор сплюнул. – Высохшие мощи – чья-то гнусная шутка, а в том старике, как я понимаю, душа и так уже еле держалась. Нет, рассказы о чудовищах оставьте для впечатлительных кумушек. Или для мальчишек вроде Кристиана, – он фыркнул. – А я прибыл сюда, дабы восстановить влияние инквизиции. Чем и занят.

Ойгену захотелось врезать себе кулаком по лбу – и было бы очень неплохо, чтоб на кулаке том оказалась латная перчатка. Спасти горожан? Изгнать чудовище? Да у святоши совсем другие цели! А он-то, дурак, ему почти поверил! Еще и раздумывал, не рассказать ли о том, что творится в Ротшлоссе. Нет уж, эти сведения стоит пока придержать.

Однако оговорку насчет послушника он отметил. Неужели парнишка пытается сам разобраться в этом темном деле? Потом спросил:

– А разве поимка чудовища не помогла бы восстановить это влияние?

– По-вашему, я должен бегать по лесам с рогатиной и копать волчьи ямы? Помилуйте, барон… Нужно наладить отношения с городскими властями – с бургомистром и ратманами, с удачливыми купцами – толку будет больше, нежели от десятка проповедей. Нужно содействие местных священников, до которых уже давно никто не доносил света Рима. Что же касается паствы… пока довольно будет, если люди привыкнут видеть белые сутаны доминиканцев.

– Не стану спорить, святой отец. Ведь вы, наверное, разбираетесь в таких вещах получше меня.

Инквизитор то ли слишком устал, чтобы заметить иронию в этих словах, то ли просто не подал виду.

– Барон, я все-таки последую вашему совету. Поможете мне добраться до «Кабанчика»?

– Сочту за честь, святой отец.

Он довел Иоахима до трактира, помог подняться в комнату и лечь на кровать. Почти тотчас вошла одна из служанок, принесшая таз горячей воды, корпию [58] и бинты. Следом появился Хорст – личный слуга фон Ройца был сведущ в медицине и сейчас держал в руках потертый кожаный сундучок, пахнущий лекарственными травами и полный позвякивающих склянок с настоями, укупоренных кувшинчиков с тинктурами, плотно закрытых деревянных туесков с густыми мазями. Был там и набор скарификаторов – ножичков для кровопускания, и мешочек фибул для скрепления краев ран, и толстостенная стеклянная колба с ртутью – первейшим средством от заворота кишок [59]. Там же хранилась потрепанная фармакопея, а один кармашек был опечатан свинцовой пломбой: в нем дожидался своего часа (который, как надеялся барон, никогда не наступит) драгоценный митридат [60], способный уберечь от многих отравлений.