На улице Дыбенко - Маиловская Кристина. Страница 16

Баба Зина сделала несколько подходов за день. На столе у Киры лежали и драники, и молоко, но она так и не встала.

—  Ох ты ж, хосподи, — с испугом произнесла баба Зина, одернув руку от Кириного лба, — миленька моя, ты горишь вся!

И засеменила на кухню.

—  Таблетку тебе надо. Так я слепая, не вижу ни хера. Щас, щас! Соседку позову. Ох ты ж, хосподи! * * *

Кира лежала три дня. Баба Зина охала, суетилась, разыскивая горчичники. Хотела ставить банки. Но, поразмыслив, отказалась от этой затеи, боясь спалить и дом, и Киру.

—  Слыхала, Кирка-то моя слегла, — докладывала баба Зина по телефону очередной приятельнице.

Старушка, казалось, воспряла духом и даже перестала жаловаться на постоянные боли в ногах.

—  Давай-ка, Вася, дуй в магазин. Нам с Киркой жрать неча, — приказывала она послушному Василию Ивановичу. * * *

Последние два месяца Кира толком не ела, не спала, не жила, но при этом работала и училась. Когда стало понятно, что в ларьке ее больше не ждут, ей почудилось, что она сдала самую жуткую сессию в своей жизни и теперь по праву заслужила отдых. Да, ей по-прежнему нужны деньги. Ничего. Будет день, будет и пища. Найдутся деньги. Всегда находились — и сейчас найдутся. Зато теперь она будет спать в собственной кровати. Даже ее черепашка имеет такую возможность. У них есть дом. Свой не свой — неважно. В доме есть кровать и книги. А это главное. * * *

Температура вроде упала, но ходить было сложно из-за коварной слабости, нападавшей из-за угла. Приходилось передвигаться по стенке. Теперь Кира и баба Зина следовали по одинаковым маршрутам. Коты и тараканы шарахались и разбегались по углам.

В голове Киры рос металлический шар и за неделю достиг невероятных размеров, так что ни пошевелить головой, ни чихнуть, ни кашлянуть. Даже зевок давался с трудом. Казалось, шар сейчас лопнет и разнесет голову на мелкие кусочки.

Надо было одеться. Задача не из легких, но Кира справилась. Оказалась, что за неделю она похудела так, что ни один ремень не способен был удержать брюки на ее тщедушном теле. Кира с грустью надела шерстяные штаны и маленькими шажками пошла в больницу. Был праздничный день. Восьмое марта. Но металлический шар грозился вот-вот лопнуть, и ждать следующего дня было никак нельзя.

Вчерашняя оттепель оказалась обманчивой, с утра хорошенько подморозило. И теперь Кира шла в гору, как черепашка. Из-за приступов кашля приходилось останавливаться и переводить дух. * * *

—  Шампусика уже, небось, накатила?

Кира покачала головой.

Мужик в черной шапчонке, именуемой в народе «пидоркой», смерил ее строгим взглядом.

—  Религия не позволяет?

—  Здоровье.

—  Тогда ладно. Прощаю.

Мужчина ходил по узкому больничному коридору из угла в угол, как тигр в клетке.

—  Прикинь, ниче не предвещало такого расклада. Но тут моя, — мужик кивнул в сторону кабинета, — решила на завтрак рыбки съесть! И теперь, когда весь Гумрак [9] Восьмое марта отмечает, Петрович, небось, уже нахлобучился, я же, блядь, сижу у рентген-кабинета и жду у моря погоды. Где справедливость?

Мужик развел руками.

Киру отправили на снимок носовых пазух. Очередь в рентген-кабинет была длинной, несмотря на праздничный день. Кто все эти люди? И что она делает среди них утром Восьмого марта?

Один сидел на корточках, прислонившись спиной к стене, и обеими ладонями прикрывал окровавленное лицо. Рядом с ним на полу полулежал второй, у которого из порванной штанины торчала изуродованная нога.

Из кабинета вышла женщина, рот у нее был приоткрыт. Мужик в черной шапочке кинулся ей навстречу.

—  Ну, че? Куда теперь?

Женщина беззвучно пошевелила губами в ответ и указала рукой.

—  Хрен с тобой, золотая рыбка, — сказал мужчина, подхватывая жену под локоть, — весь праздник мне изговняла…

И они скрылись в больничных коридорах. * * *

Санитар привез на каталке старичка, накрытого простыней до самого носа. Кожа на его голых беспомощных ступнях была тонкой, сухой, похожей на пергамент. От одного взгляда на них становилось зябко. Зачем же простыню на нос натягивать, когда ноги голые?

За минут двадцать ожидания старик ни разу не пошевелился, не издал ни единого звука. Умер, что ли? Но трупы на рентген не возят…

Из темноты длинного коридора быстрым шагом приближалась парочка. Девочка и паренек — неформалы. У обоих иссиня-черные ирокезы, в ушах и в носу несметное количество серег, одеты во все черное.

Девочка на ходу отдала рюкзак другу и уверенно направилась к каталке. Она откинула простыню с лица старичка и спросила улыбаясь:

—  Ну че, добегался?

Услышав ее голос, старик приоткрыл глаза. Лицо его, и так сморщенное, скукожилось еще больше, подбородок задрожал, и через мгновение дед заплакал, как ребенок.

Санитар стоял, прислонившись спиной к стене, и смотрел на все безучастно. Очередь обратилась в слух.

—  Ну чего ты плачешь? — девочка погладила деда по голове. — Мать в день сегодня, сменится — приедет. Тебе говорили, вставать нельзя? Говорили, ходить нельзя? Добегался!

Старик плакал, как плачут дети, которые хотят, чтобы их скорее забрали из ненавистного детского сада.

—  Его после рентгена в палату? — спросила она санитара.

Санитар кивнул.

—  А можно мы с Костиком посидим с ним до вечера? — спросила девочка, указав кивком в сторону мрачного подростка, который все это время стоял рядом, как верный оруженосец.

—  Мне-то че? — санитар пожал плечами. — Сидите. Мне лучше даже, а то опять как сиганет.

Девочка взяла деда за руку.

—  Вот видишь. А ты плакал.

Дедушка стал успокаиваться, но все еще крепко держался за девочку, будто боялся, что только отпусти он ее, как коварный санитар тут же умчит его в неизвестном направлении. * * *

—  У вас бронхит, — сказал врач.

Кира стеснялась смотреть ему в глаза. Она уже больше недели толком не мылась, а врач был молодым и симпатичным.

—  И гайморит. Прокол будем делать.

—  Куда? — растерялась Кира.

—  В пазухи. Вставайте. Сейчас я все сделаю.

Врач принес инструменты, Кира закрыла глаза.

Она услышала странный звук. Казалось, ей проломили череп.

—  Откройте рот.

Врач совершал странные манипуляции, заливая неприятно пахнущий раствор через пластиковые трубки Кире в нос, после чего жидкость чудесным образом тут же выливалась у нее изо рта. Кире подумалось, что она сейчас похожа на бронзовую морду из фонтана на Волгоградской набережной.

—  Вам в больницу надо, — сказал врач, завершая процедуру.

Кира так и сидела с открытым ртом. После всего, что с ней совершили, она боялась заговорить. Она все та же Кира? Или бурным потоком из нее вымыло что-то важное?

—  У вас истощение. Бактериальная инфекция. Нужны ингаляции. У вас обструктивный бронхит, понимаете? Это предастма, понимаете? Вы спите как? Задыхаетесь?

Кира кивнула.

—  Курите?

Кира кивнула.

—  Курить нельзя. В больницу надо.

Врач писал заключение.

—  Я в больницу не могу, — наконец-то выговорила Кира и не узнала собственный голос.

—  У вас ребенок? — спросил врач, ставя печать на бумаге.

—  У меня кот…

Он поднял на нее глаза.

—  …и черепашка. 26

Кира возвращалась домой. В ту комнатку, которая на тот момент была ее домом. Нужно было собрать вещи. Как быть с котом? А с черепашкой? Вся надежда была на бабу Зину. Да-а-а, нашла старушка квартирантку на свою голову. Ничего не скажешь. Вместо помощи одни проблемы.

Кира шла, с трудом переводя дыхание. Воздуха не хватало, приходилось захватывать его большими порциями. Бронхи свистели, как старая гармонь.

Кира зашла во двор и увидела Лерыча, выходившего из подъезда. Она помахала ему рукой, но тот сделал вид, что не увидел, и пошел к гаражам.

Кире это показалось странным. И она, несмотря на слабость во всем теле, пошла за ним.

—  Здравствуй, Валера, — сказала она склонившемуся над капотом Лерычу.