На улице Дыбенко - Маиловская Кристина. Страница 19

—  Но я совсем не умею готовить, — ответила Кира.

—  Ну и что? Ты бы моим детям помогала делать уроки. Ты бы стала ученой, а я бы гордилась тобой и всем говорила: посмотрите, это моя сестра, она очень умная. * * *

Лема приехал забирать Мадину. Он пошел к лечащему врачу, чтобы отблагодарить того за работу. Вещи Мадины были собраны в пакеты и лежали на кровати. Мадина надела куртку, подошла к Кире, стоявшей у окна, и обняла ее.

—  Ты скоро встретишь свою любовь, — прошептала она ей на ухо, — очень скоро. Я видела во сне. Это будет большой мужчина. Сильный.

Мадина сунула руку в карман Киры.

—  Тут мой номер телефона. Звони всегда, когда нужна помощь. Не думай даже, просто звони. Как сестре.

Потом взяла по два пакета в каждую руку и вышла из палаты. Лема, навьюченный сумками, вышел за ней. Но через некоторое время вернулся за оставшимися пакетами.

—  Спасибо, что жену мою тут не бросила, — сказал он Кире, глядя ей в глаза.

—  Это ей спасибо. Она меня кормила.

—  Она как ребенок. Но я ей верю. Она сказала, что ты хороший человек, значит, это так. Помощь будет нужна — обращайся. Поняла? * * *

С уходом Мадины в палате стало по-больничному неуютно. За окном потеплело. И Кира с Галей теперь все чаще ходили курить на задний двор, лузгали семечки, подставляя нежному мартовскому солнцу свои бледные лица. Санитарки на них ворчали, но официального запрета тусить на заднем дворе не было. Грязь подсыхала, дворники собирали скопившийся за зиму мусор, и окружающий мир принимал все более отчетливые формы.

Весна всегда приносит с собой ощущение чуда. Галя с маленьким ребенком жила в съемном доме, который был даже не домом, а полуразрушенной конурой без туалета и душа, и ждала, что ей удастся переехать в квартиру с удобствами. И Кира ждала. Вот только чего? Что может измениться в ее жизни? У матери проснется совесть? Отец чудом раздобудет денег и вернется? Она наконец-то получит бабушкины деньги? Должно же было хоть что-нибудь измениться в ее жизни в лучшую сторону. Она видела саму себя, зависшую вне времени и пространства в ожидании неизвестно чего и неизвестно кого. Того самого Годо, которого никто никогда не видел, но который непременно должен прийти. Завтра или послезавтра. И вот тогда жизнь обретет смысл. Собственных сил с каждым днем оставалось все меньше. 28

Кира открыла дверь ключом и вошла в квартиру. Прибежал ее кот, стал усиленно мурчать и тереться об ноги. Остальных котов не видно. Гуляют, наверное. А баба Зина где? Кира разулась и прошла в комнату. Заглянула в коробку. Черепашка жива. Включила ей лампу.

Комната бабы Зины была заперта. Кира постучала. Спит, что ли? Но дверь-то зачем запирать? Огляделась и тут только заметила, что в квартире подозрительно чисто. Неестественно чисто. Никогда баба Зина при ней не прибирала так квартиру. И где тараканы?

Услышала стук в дверь.

Заглянула соседка Валентина Петровна, приятельница бабы Зины. Она не спеша переступила порог, прошла на кухню, выдвинула стул и присела. Кира последовала за ней.

—  Ты это… присядь, — сказала Валентина Петровна и выдвинула второй стул.

Кира почувствовала неладное.

—  Здоровьичко как?

—  Лучше.

Валентина посмотрела в окно, будто ища помощи у кого-то, и Кира, поймав ее взгляд, посмотрела туда же, но ничего, кроме голых веток клена, не увидела. Но, случайно взглянув на плиту, она убедилась, что с бабой Зиной наверняка случилось что-то страшное. Старую измученную плиту было не узнать — она блестела как новая.

—  Не было тебя, — выговорила наконец Валентина Петровна, — а она дочке-то и не сказала. Та ей, бывало, раньше по три раза на дню звонила и мне наказывала в дверь стучать — о здоровье справляться. А тут, видишь — все спокойны были. Не знали ж мы, что ты в больнице. А тут я ей стучу — не открывает, второй раз стучу — тут уж закралась мысль, да решила до вечера дождаться. Думала, прилегла, что ли. А потом, когда и вечером тишина, и тебя нет — тогда уж забила тревогу. Дочери ее звоню. Та примчалась. Дверь открыли. А она и лежит на кровати. Как живая.

На кухонный стол выполз таракан. Кира и Валентина Петровна одновременно посмотрели на него, и тот, будто поймав их взгляды, замер.

—  Неделю назад похороны были. А мы ж не знали, в какой ты больнице.

Таракан понял, что ему ничто не угрожает, и принялся обследовать поверхность стола.

—  Дочка ее прибралась тут. Твоего ничего не трогала. Кота я кормила. И эту не забывала, — Валентина Петровна кивнула в сторону черепахи, — я ее, правда, не сразу заприметила. Кот показал. Прыгнул к коробке, да давай лапой скрести. А Зининых котов во дворе разобрали.

Валентина Петровна замолчала. Но не уходила, а продолжала сидеть, наблюдая за тараканом, который подполз к ней довольно близко.

—  Мне тут наказали тебе передать, — сказала она, — квартиру продавать будут, и покупатель уже нашелся. Так что ты уж ищи себе новую. Но ты не торопись. Две недели у тебя есть.

Тут она резко сняла тапку с ноги, размахнулась и пришлепнула таракана.

—  А деньги за эти две недели Зинина дочка с тебя не возьмет в память о покойнице. Любила она тебя, это уж тут все знают.

Валентина Петровна стряхнула таракана, надела тапку и пошла к выходу. 29

Опять нужно было искать жилье, опять звонить по объявлениям в газете. На этот раз сил было гораздо меньше, чем тогда — осенью. Кира лежала на продавленной железной кровати, разглядывала в окне кленовые ветки с набухшими почками и не могла заставить себя встать. Ей все мерещилось шарканье бабы Зины за дверью. «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку» [10], — бубнила Кира себе под нос. Страшно было выйти из комнаты и оказаться в пугающей звенящей тишине. Даже оставшиеся в живых тараканы стали теперь дороги ей. Но эти бойцы невидимого фронта, памятуя о ядовитом карандаше, не решались заползать к ней. Но даже если бы и заползли… Милые добрые тараканы! За это время они стали для нее признаком домашнего уюта и благополучия. Живите, ползайте сколько угодно! Она готова жить с вами вечно. Но нет… Теперь надо снова срываться с места. Переезжать. Куда? На какие шиши она будет жить? * * *

Кира спала до полудня, поднималась и шла в магазин. Покупала себе поесть и бутылку пива. Денег было так немного, что можно сказать, что их не было совсем, но и сил думать об этом тоже не было. Она возвращалась домой, не глядя, съедала какие-то кусочки, запивала пивом, выкуривала сигарету, вторую, третью и ложилась спать. Спала днем. А вечером просыпалась и снова шла в магазин. На ужин все повторялось. У нее оставалось несколько дней больничного. * * *

—  Ты когда в институт? — спросила Наташа по телефону.

—  Скоро.

Кира смотрела в окно и не могла понять, это уже вечер или все еще день. Она запуталась. Потерялась во времени.

—  Мне съезжать надо. У тебя пожить можно? Перекантоваться? Неделю, месяц?

—  Да я-то не против. Только дядька мой переселился ко мне. Это ж его квартира по документам. И тут теперь дурдом хуже, чем при матери. * * *

Кира шла в магазин за едой и пивом.

—  Hara gedirsən? [11] — услышала Кира за спиной знакомый голос.

Пузатый Тофик с трудом вылезал из залатанных «жигулей».

—  Стой, да-а! Куда спещищ, чебуращка?

Кира остановилась. И Тофик подошел к ней ближе.

—  Necəsən? Nə var, nə yox? [12]

Он стоял, гордо выпятив живот, и, как жонглер, ловко крутил в руке четки. Казалось, его самооценка напрямую зависела от размеров необъятного пуза.

—  Я слыщал, твой бабка помер.

Он выставил одну ногу вперед. Туфли Тофика с карикатурно задранными носами всегда были начищены до блеска. Сам он мог быть одет в рванину, но туфли — святое.

—  Твой друг этот, забыл его имя… который без руки… короч, сказал мне, что бабка кирдык. Слущай, тогда нехорошо получилься. Ты чуть не сгорель тогда. Я тоже злилься, понимаещ. Дэнег тэбэ не дал.