Кофе и полынь (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна. Страница 40

 Эллис сделал шаг вперёд, затем другой – очень плавно, с чарующей и одновременно скромной полуулыбкой, будто бы заискивая перед собеседницей, и опустился на кресло, вынимая из-за пазухи газету.

 – На днях я наткнулся на статью… О вашей дочери, миссис Гибсон, о несчастной Конни. И мне кажется, что тут скрывается какая-то тайна. Особняк Каннинга… Это ведь произошло там?

 Он чуть наклонился, мягко заключая нежную, ухоженную руку миссис Гибсон в свои ладони, и посмотрел снизу вверх – пытливо, сочувственно. А миссис Гибсон смотрела то на газету, то на него, снова и снова переводила взгляд, пока наконец не произнесла тихо:

 – Будь оно проклято, это место… Если б только знать…

 И она заплакала.

 Миссис Прюн ринулась было к ней, но я придержала её за локоть и приложила палец к губам.

 Трудней всего было не посмотреть снова на дурацкую баночку крема.

 Эллис терпеливо переждал рыдания, поглаживая женщину по руке, а затем повторил вопрос – и задал новый. Так постепенно, мазок за мазком, на белом полотне неведения начала проступать картина.

 …Гризельда Петерс вышла замуж очень рано. Средняя дочь большого семейства, она не могла рассчитывать на подобающее наследство и образ жизни, к которому привык, к примеру, её отец, принадлежавший к «благородному» сословию. Но это в Алмании он был «риттер» – рыцарь, титулованный дворянин; а тут, в Аксонии, он быстро истощил приданое своей супруги и наделал долгов. Сыновей удалось пристроить на военную службу, а вот дочери… Гризельде ещё повезло: её жених Альберт, во-первых, тоже был наполовину алманцем, а во-вторых, получил неплохое образование, собирался стать священником и получить в управление приход.

 Приход, увы, достался другому, более удачливому претенденту.

 Тем временем Гризельда, совсем ещё юная, уже ждала ребёнка; денег отчаянно не хватало, и Альберт оставил мечту о служении Небесам, надавил на все связи и получил место домашнего учителя. Платили не так много; но работа была с проживанием, да и к тому же хозяева разрешили ему перевезти супругу, которая должна была вскоре разродиться, в загородный дом. И даже дважды приглашали к ней врача! Гризельда, искренне тронутая такой заботой, старалась отблагодарить хозяев, как могла; она недурно разбиралась в математике, считала в уме, имела прекрасную память и твёрдый почерк. Сперва она помогала экономке вести записи и просчитывать бюджет, затем её приметил управляющий.

 – Очень, очень добрый человек, да упокоится он на Небесах, – всхлипнула миссис Гибсон снова и осенила себя священным кругом. – Научил меня вести финансовые записи в разных тетрадях. Арендная плата, продажа сидра… Ах, какие там были сады, какие яблони! Когда родилась Конни, он подарил нам с Альбертом одежду для маленькой, и одеяло, и ботиночки на вырост… И даже серебряную ложку!

 К сожалению, у мистера Гибсона с работой всё было не так гладко. Высокий, мрачный, молчаливый, он пугал детей, хотя и старался разговаривать мягко. Младший мальчик отказался учиться у него наотрез, и хозяева с сожалением сообщили мистеру Гибсону, что придётся расстаться.

 Это случилось спустя два года.

 Управляющий – мне почему-то представлялся мистер Спенсер, когда я слушала рассказ – пожалел молодых супругов и подыскал им работу. Так мистер Гибсон стал лакеем, а миссис Гибсон начала помогать пожилой экономке в том же доме, а позже и вовсе заняла её место. К несчастью, через несколько лет хозяин обеднел и вынужден был продать поместье, а слуг распустить, но Гибсоны тогда уже обзавелись определённой репутацией и связями, и им без труда удалось подыскать новое место.

 Так шли годы; Конни оставалась единственным ребёнком, и ей старались дать лучшее образование из возможных. Её растили как маленькую леди. Гибсоны усердно трудились, чтобы скопить хорошее приданое и в будущем подыскать достойного жениха. Некоторое время девочка даже училась в пансионе наподобие того, где провела всё детство я сама… А потом судьба сделала резкий поворот. Миссис Гибсон предложили место экономки в одном загородном поместье и с жалованьем втрое больше прежнего; мистера Гибсона тоже брали на службу, и не просто лакеем, а помощником управляющего. Правда, проживать ему бы пришлось в дальнем флигеле, отдельно от супруги.

 – Деньги, – с горечью произнесла миссис Гибсон. – Деньги затмили нам разум, и мы… мы закрыли глаза на некоторые слухи.

 – Какие слухи? – тихо спросил Эллис.

 Она вздрогнула и потупилась.

 – О хозяине. Об Арчибальде Каннинге.

 У Каннинга в определённых кругах была репутация сладострастника, верней, человека, совершенно неспособного держать себя в руках, когда речь заходила о женщинах. Причём поговаривали, что с любовницами он очень жесток… Но голоса эти звучали тихо. Арчи Каннинг занимал высокий пост, а ещё был богат; в своё загородное поместье, неприлично обширное, он приезжал редко. Предыдущая экономка видела его всего несколько раз в год, хотя и намекала, что в особняке иногда проходят особые «званые вечера» для людей, у которых такие же вкусы, как у хозяина. И вино тогда льётся рекой, а уважающему себя человеку тогда лучше не заглядывать в окна – и под кусты в саду тоже.

 Гибсоны понадеялись, что пережить с полдюжины «вечеров» в год не так уж сложно – зато потом денег будет достаточно, чтобы Конни стала завидной невестой даже для какого-нибудь офицера или небогатого провинциального аристократа.

 Они согласились.

 Первые два года всё и впрямь шло прекрасно. Конни, скромная, улыбчивая, со светлыми локонами и ясными серо-голубыми глазами, завоевала сердца всех обитателей поместья, включая престарелую троюродную тётку Каннинга, бездетную и сварливую, которую он сам терпел только из-за титула баронессы… Вероятно, надеялся, что заполучит титул в обход других наследников. Тётка же, оценив нрав и красоту Конни, вознамерилась удачно выдать её замуж за какого-то из своих троюродных племянников, «бесполезных мальчиков», как называла их сама.

 Небесам лишь ведомо, узнал ли об этом Каннинг, послужило ли это спусковым крючком для всего, что произошло дальше…

 Так или иначе, случилась трагедия.

 Каннинг нагрянул в поместье внезапно, никого не предупредив, в большой и весьма сомнительной компании. Он приказал подготовить всё для большого пикника под открытым небом; указаний было столько, что прислуга сбилась с ног, и в какой-то момент миссис Гибсон совершенно потеряла из виду дочь.

 – Я считала, что она в комнате, переписывает мемуары баронессы, – глухо произнесла миссис Гибсон. – Но её нигде не было. Нигде.

 Конни вернулась под утро, и девицей она уже не была. Она много плакала, а тело её покрывали синяки и ссадины; на плечах виднелись ожоги, как от сигар. О том, что с ней случилось, Конни так никому и не рассказала, но догадаться было нетрудно. Несмотря на лечение и заботу – а пожилая баронесса приложила все усилия, нашла докторов, даже пригласила священника, прослывшего «целителем душ», – через месяц Конни не выдержала и удавилась на отрезе шёлка, перекинув его через верхнюю балку въездных ворот.

 – Белый шёлк, – бормотала миссис Гибсон. – Белый шёлк для платья на свадьбу. Висит, качается, туда-сюда, чуть-чуть до земли не достаёт… чуть-чуть… и туфелька лежит рядом.

 Я думала, она заплачет снова, но она не стала. Эллис, который в последние несколько минут слушал молча, выждал некоторое время и спросил:

 – Кто-нибудь приходил к вам после того, как всё случилось? Дело расследовали?

 Миссис Гибсон вяло качнула головой:

 – Сначала да, потом нет.

 – А баронесса?

 – Умерла. Не помню когда. Мне было не интересно.

 – Сам Каннинг пытался уладить дело?

 – Нет… Кажется, нет, – вздрогнула миссис Гибсон и отвела взгляд. – Приходил какой-то мужчина, но с ним говорил Берти. Всем занимается Берти. Мне не интересно. Я просто хочу вспоминать Конни. Она… как живая тогда. У меня хорошая память.

 Эллис отклонился назад, откидываясь на спинку кресла, и обвёл миссис Гибсон внимательным взглядом.