На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина. Страница 131

Когда подняли с земли последний сверток, Лена заметила, что Руди заплакал беззвучно. Слезы стекали по его лицу и смешивались с тонкими ручейками крови, которая все текла и текла из его разбитого носа. Он не мог явиться домой в таком виде. Да и ей нельзя было возвращаться в Розенбург в крови. Поэтому она повела его за руку как маленького ребенка к озеру, надеясь, что в парке имения им не попадется навстречу ни Иоганн на прогулке, ни отец Руди, занятый работами.

Им повезло. На берег озера они вышли незамеченными. Лена оторвала дрожащими руками от подола своего грязного и разорванного платья два куска ткани и смочила их в ледяной воде. Один она приложила к своему лицу, чтобы не разлился кровоподтек под кожей. Второй отдала Руди, чтобы он приложил к носу и остановил кровотечение.

— Что теперь будет? — спросил Руди. В его голосе снова ясно слышался страх и неподдельная тревога. — После того, что мы сделали…

Что будет? Если кто-то узнает о том, что она убила немца, ей не избежать смерти. За ней придут в Розенбург и после долгих пыток повесят на площади с табличкой, на которой напишут, что она посмела отнять жизнь арийца.

— Я не знаю, — ответила вместо этого Лена, чувствуя, как в груди нарастает паника. Но одно она знала твердо. Если и погибать, то одной, не тянуть за собой этого мальчика в бездну. — Руди, что бы ни случилось, ты не должен говорить, что был там. Я сделала это. Только я…

— Но я был. И ударил первым, — упрямо сказал мальчик, поджав решительно дрожащие губы. — Потому что он заслужил это. Он не должен был… и я бы… я бы все равно сделал это… потому что все, что он делал с тобой там, это неправильно…

И тут Руди снова заплакал. Лена видела, что он ненавидит себя за эти слезы, за слабость, которую считает для себя недопустимой, и не могла не обнять его, своего маленького рыцаря, смело и отчаянно бросившегося ей на помощь невзирая на последствия. То ли ее объятие успокоило Руди, то ли он сам сумел прийти в себя, но спустя пару минут мальчик отстранился от ее рук.

— Ты должна идти. Мама будет недовольна, если ты опоздаешь. И накажет тебя.

Лена посмотрела на него и поразилась тому, что увидела. Казалось, с лица двенадцатилетнего мальчика на нее смотрят глаза не просто взрослого, а уже постаревшего человека, которому довелось пережить немало горя. И это причинило ей особую боль. Все, что происходило сейчас в мире, заставляло детей взрослеть раньше срока, а так не должно было быть.

— Я скажу, что подрался в школе. Иногда меня задирают мальчишки из-за того, что я не хочу попасть на Восточный фронт, когда вырасту, — сказал Руди, цепляясь в ремень сумки с такой силой, что побелели костяшки.

— Руди… — мягко произнесла Лена, чувствуя, как к горлу поступили слезы.

— Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое, — прошептал он. — Ну… хуже, чем… чем… не хочу… Это все неправильно!

В этом мире не осталось уже ничего правильного, подумала Лена, но промолчала, не желая добавлять эмоций в тот костер, что уже бушевал внутри мальчика. Просто улыбнулась ему дрожащими уголками губ, попыталась расправить платье, когда встала на ноги, и поспешила к дому, подобрав с земли перепачканные и помятые свертки.

Руди окликнул Лену, когда она уже отошла от берега на приличное расстояние. Она обернулась к нему, гадая, что ему понадобилось, почему-то ощущая испуг. Словно он хотел сказать ей что-то плохое. Наверное, это просто в ней еще бурлили эмоции от пережитого. Потому что чего плохого можно было ждать от Руди?

— Вот, ты забыла письмо, — сунул мальчик в ее руки конверт. А потом так же быстро, как подбежал к ней, скрылся в парке, решив срезать путь до дома не по ровным аллеям, а наперерез им. Они ничего больше не сказали друг другу. Даже не посмотрели в глаза на прощание. И Лене очень хотелось думать, что Руди сохранит их страшную общую тайну…

— Пацан вряд ли будет держать язык за зубами! — решительно произнес Войтек, когда Лена рассказала ему обо всем. — Тем более — немец.

— Я уверена в нем, — возразила Лена твердо, глядя прямо в темные глаза поляка. Она могла бы привести как свидетельство в пользу Руди то, что он почти год служил курьером для писем Рихарда, бережно храня эту тайну. Но это было совсем не то, что можно было рассказать Войтеку, и она промолчала, надеясь, что ее уверенность передастся и ему.

— Ему всего двенадцать, — убеждал Лену поляк. — Он еще мальчик. Ребенок. Когда отойдет от шока, рано или поздно он скажет матери или отцу, и тогда… Не лучше ли будет?..

— Она отшатнулась от него, распахнув глаза в ужасе, и Войтек осекся. Не стал продолжать, а сразу переменил тему.

— Ты хотела, чтобы я помог, — напомнил он, и Лена попыталась успокоиться, чтобы изложить свою просьбу доступно и без эмоций. Тело шупо так и осталось лежать в лесу. Его хватятся к ночи и будут искать, а когда найдут, то достанут из кармана его форменной рубашки документы Лены. Они так и остались лежать там. В панике Лена совсем забыла про них и вспомнила только, когда Биргит напомнила о том, что работница должна сдать документы.

Войтек выругался так грубо, что Лена в смущении опустила глаза. Он резко зашагал по маленькой спаленке Лены из угла в угол, кусая большой палец. Его тревога была настолько осязаема, что Лена почувствовала, как снова сползает в панику.

— Все добже, — вдруг сказал он после долгих размышлений. — Кажись, я знаю, что делать. Я все решу, Лена. Никому ни слова. Никто не должен знать. Твое платье, в котором ты была сегодня, когда… когда все это случилось. Отдай мне его, я сожгу на заднем дворе. Будем надеяться, что все обойдется. И что твой малец будет держать рот на замке.

В ту ночь Лена так и не смогла уснуть, несмотря на проглоченную таблетку веронала. Усталость была, но закрыть глаза и погрузиться в сон мешала неизвестность. Лена знала, что Войтек ушел из Розенбурга почти сразу же после их разговора. Столько времени прошло с этой поры! За окном успело потемнеть сумерками. Поэтому Лена до сих пор не понимала, удачно ли все происходит для них или нет.

Что, если тело нашли раньше, чем до него добрался Войтек? Что, если его самого схватили? Что, если вот-вот на пороге замка появятся эсэсовцы?

Только около полуночи раздался легкий стук в дверь, и на пороге появился поляк, усталый и грязный, но довольный. Он протянул Лене документы, и она с трудом удержалась на ногах от облегчения, нахлынувшего на нее волной.

— Никто теперь ни за что не найдет этого ублюдка, — произнес Войтек так уверенно, что Лена поняла — тело надежно укрыто. — Зато теперь у нас есть форма полицейского и его документы. Я бы сказал, что все, что ни делается, но… Как ты сама, Лена? Успокоилась?

Он коснулся пальцами ее волос, которые стали заметно короче теперь, и улыбнулся грустно, глядя на нее со странным выражением в глазах:

— Я бы отдал все, лишь бы этого не случилось…

— Я не хочу говорить об этом, — тихо оборвала Лена и отстранилась, чтобы прядь волос выскользнула его пальцев. Ей были неприятны чужие прикосновения. Близость мужчины, пусть и знакомого, почему-то нервировала. Вдруг захотелось, чтобы Войтек ушел из ее комнаты, где ему было запрещено находиться.

— Спасибо, что помог, Войтек. Без тебя я бы не справилась, — сказала она от всего сердца.

— Ты же знаешь, я для тебя сделаю все, — ответил на это поляк перед уходом, улыбаясь ей с нежностью. — И для меня ничего не поменялось… Несмотря на то, что сделала эта курва.

Письмо Рихарда Лена развернула только утром, когда собиралась к завтраку. Понимала, что едва развернет лист бумаги и прочитает строки, написанные уже знакомым почерком, то снова лишится самообладания, которое с трудом восстановила за ночь. Так и вышло. Только она прочитала «Моя нежно любимая Ленхен…», как слова расплылись перед глазами из-за слез.

Как она скажет ему о том, что произошло? Как объяснит, почему оказалась в лесу одна, проигнорировав его приказы? Рихард пытался предупредить, сделать все, что было в его силах, чтобы уберечь ее. Правду сказать было нельзя, а никакая ложь не была бы достаточным оправданием. Он просил ее, взял с нее обещание, а она нарушила свое слово. Она не сберегла себя. Для него не сберегла.