На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина. Страница 169

Решение поспрашивать Марысю и Таню о том, беременели ли женщины на заводе, где девушки работали прежде, и что случалось с младенцами дальше, Катя не одобрила. Ей почему-то не нравились новенькие, особенно Петер, который сразу же занял позицию надзирателя над девушками. Немцы приближали к себе жителей прибалтийских республик, и отношение к ним было совсем другое. Вот и Петер не носил знака на одежде и мог посещать общественные места.

— Не думай, что кали они из Союза, то адразу свои, — шепотом убеждала она Лену, пока они вместе натирали полы в одной из зал замка. — Мы не ведаем их толком. Марыся як-то казала, что Таня гэта была на особливом месте у майстра завода и расповедала ему многое, что в бараках бабы болботали. Кто ведае, мож, она уж и немке нашей в уши лье? А немка наша не дура. Тут же смекнет, пошто такия размовы. Погонит до доктора. А доктор той поглядит — и все! Давай я спытаю у Марыси або Тани. Мне ровно-то. Я ни с ким не была. Зирне доктор, а тама пусто. И у нас буде час, кабы вырашить, что дальш робить будем.

Лена вспомнила осмотр на станции, который проводили для новоприбывших работников из Союза. Холодные пальцы равнодушного врача внутри себя, бесцеремонно осматривавшего ее. И не могла не взглянуть на Катю обеспокоенно.

— Ты пойдешь на это? Это же…

— От меня ни рука, ни нога не оторвется при том. А тебе лепш буде, — деланно равнодушно пожала плечами Катя, и Лена тут же обняла ее крепко, тронутая этим решением подруги. Она знала, что той, панически боявшейся немцев в форме, не просто далось это решение. А потом Лена вдруг расплакалась, уткнувшись в широкое плечо подруги, даже не удивившись этим слезам — в последнее время она плакала очень часто. Словно что-то внутри переломилось с недавних пор.

Все случилось так, как предсказывала Катерина. Вечером во время подготовки ко сну, когда девушки, немного мешая друг другу, умывались в ванной у небольшого умывальника и плескались в тазике, Катя расспрашивала, были беременности восточных работниц завода, и что было дальше с беременными. При этом она всякий раз бросала на Лену предупреждающие взгляды, когда та хотела встрять с каким-либо вопросом, приказывая ей молчать.

Были беременные, как рассказали Марыся и Таня, причем больше, говорила последняя, как старшая. Случаев было мало, конечно, но все-таки были. Кого-то брали силой мастера-немцы, кто-то умудрялся сойтись с остами-мужчинами, которые тут же работали, но жили в соседних бараках. Но у всех беременность заканчивалась по-разному. На родину никого не отправляли, но это не было новостью для Лены. Все женщины рожали в тут же, в бараках с помощью других женщин, работая практически до родов. От тяжелой работы, ясное дело, мало кто умудрился доносить до срока, а кому удавалось, все равно потеряли детей либо во время родов, либо после. Ведь никакой врачебной помощи не оказывалось. Считалось, что остовки, как животные, могут родить сами. А потом нужно было думать, как прокормить малыша, что в условиях трудового лагеря было совершенно невозможно.

— А вот те, кто с немцами путались, — говорила Таня, заплетая толстую косу. Ее пальцы так и мелькали, переплетая рыжеватые пряди, что это действо просто завораживало, как и рассказ, который она вела. — По нужде или так. Тех забирали с лагеря. Что там с ними дальше было, не знаю. Одна пыталась скрыть беременность, чтобы не забрали, да как же это сделать, когда пузо само наружу лезет? И немцев некоторых убрали с завода. Тогда мастера на время попритихли, не трогали баб. А потом поняли — нет беременности, нет сложностей у них самих. Теперь баб если и мяли, то осторожно…

— А что стало с теми немцами, которые исчезли с работ? — спросила Лена, не обращая внимания на недовольный взгляд Катерины. Перед глазами в этот момент тут же всплыли слова из памятки для остработников. Таня только плечами пожала в ответ, равнодушно бросив: «Мне почем знать?»

Как и предсказывала Катя, через два дня Биргит распорядилась, чтобы Петер отвез любопытную служанку в полицию, чтобы ее подвергли осмотру. Катерина вернулась бледная и заплаканная, и Лене оставалось только гадать, что там случилось, потому что подруга попросила не говорить с ней об этом.

— Я одно докладно ведаю теперь, — сказала Катя тем же вечером. — Тебе нияк с дитем. Кали не хапае грошей, то я дадам. Тольки послухай Айке…

— Ты же говорила, это грех — убить ребенка, — напомнила ей Лена.

— Грех-то оно грех, — согласилась Катя, кусая губы. — Но ты тольки себя загубишь, кали нет. Ты ж чуяла девок. Цяжарных в лагерь отправляют. И я думаю, что тот лагерь зусим не такой, где они были. Ты зусим маленькая. Азадка няма. Як сама нараждать будешь? Без акушерки, без дохтора… Помрешь же в родах. Подумай лепше, Лена! Тольки тебе зараз вырашать. Немец мертвый. Ему все ровно. А тебе жить…

Лена не могла больше слушать эти уговоры. Ушла из спальни туда, где только и могла спать теперь — в комнаты Рихарда. Снова лежала на его постели и думала о том, что ей делать. А под утро снова и снова плакала, уткнувшись лицом в подушку, которую побрызгала ночью одеколоном Рихарда. Запах исчезал постепенно, если не обновлять его, как исчезал с утром образ Рихарда, который она представляла рядом с собой.

— Что мне делать, Рихард? — спрашивала Лена тишину комнаты шепотом. — Что мне делать? Как мне теперь?..

После обеда Лену, кормившую собак в вольере, нашла Айке. Убедившись, что поблизости нет ни Петера, ни Биргит, немка сжала руку девушки и сказала:

— Завтра после полудня. Я скажу Биргит, что мне нужно кое-что купить на рынке, и что ты мне нужна для этого.

Лена без лишних слов поняла, о чем говорит кухарка, но только покачала головой.

— Я не буду делать аборт. Я все решила.

— Глупенькая маленькая девочка, — с нежностью произнесла вдруг Айке. — Не губи себя из-за того, что когда-то поддалась соблазну. У тебя еще будут дети, моя дорогая. Когда-нибудь это все кончится…

— Я все решила, — повторила Лена упрямо, уверенная, что никогда не пожалеет о своем решении. Что бы ни случилось, что бы ни произошло в будущем. Она представляла себе десятки разных вариантов развития событий. От самых плохих, где ее вешали на площади с табличкой на груди, до самых невероятных — когда она с надеждой представляла возвращение Рихарда с фронта.

Но ей даже в голову не приходило, что, открыв однажды входную дверь перед прибывшим в Розенбург неожиданным визитером, она увидит Ротбауэра.

Лена узнала его сразу же, несмотря на страшный шрам на левой щеке. Словно кто-то проткнул ему кожу, подтянул ее повыше и закрепил прямо под скулой, разгоняя длинные тонкие лучики шрамиков поменьше к глазу, носу и рту. Уголок рта при этом приподнялся так, что создавалось ощущение, что немец усмехается злой усмешкой, чуть обнажая крайние зубы. Никогда в жизни Лена не желала оказаться где угодно, но только не здесь, на пороге Розенбурга, перед Ротбауэром, стоящим на пороге. Он улыбался ей, вернее, пытался это сделать при его шраме, но от этой улыбки ее вдруг начала бить дрожь, и стали слабыми колени.

— Здравствуй, — произнес он, а потом шагнул внутрь, снимая фуражку, так легко и без раздумий, словно он входил к себе в дом, а не в незнакомый особняк. Он с интересом оглядел холл, равнодушно бросив ей через плечо. — Закрой дверь, не люблю сквозняков…

Лена с готовностью отвернулась от него к двери, пытаясь собраться с мыслями, что ей делать дальше. Одно она знала точно сейчас — Ротбауэр появился не просто так в Розенбурге, и можно было готовиться к самому худшему. Особенно если он знал о ее роли в нападении на него по дороге в Несвиж.

— Господин?.. — раздался голос Биргит, которая из любопытства вышла в холл.

— Оберштурмбаннфюрер Зигфрид Ротбауэр, — представился немец.

Оберштурмбаннфюрер. Значит, его даже повысили за это время…

Когда Лена обернулась от двери, он перестал осматриваться на месте и глядел именно на нее через холл.

— Не стоит пока беспокоить баронессу. Я обязательно поговорю с ней, но позже. А сейчас я бы попросил показать мне, где я могу поговорить с Леной, фрау Биргит.