На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина. Страница 171

«Вы слышали, это Балерина сдала группу… Она ведь жила с немцем. И не просто жила, а сожительствовала. Шлялась с немцами по ресторанам и театрам, это все знают, видели-видели. Наши думали, что она собирает информацию, а она старалась только ради новых хозяев. Говорят, она сейчас в Берлине. Живет и в ус не дует… Немецкая подстилка!»

Ротбауэр замолчал на какое-то время, явно наслаждаясь впечатлением, который произвел его рассказ на Лену. А ее это известие буквально придавило к полу. У нее еще оставались в Минске друзья и знакомые, и каждый, кто видел среди казненных Якова, мог легко догадаться, о какой балерине идет речь.

Все ее прошлое было поругано, запятнано ложью, осквернено. А будущее… У нее нет будущего теперь. Кто поверит, что это не так, что она не предавала группу, когда единственный человек, который мог бы опровергнуть это, юный Василек, был мертв?

— Я только потом понял, что ты ни за что бы не бросила свою сумасшедшую мать, — произнес Ротбауэр, и Лена почувствовала даже благодарность в этот момент за эти слова. Они снова вызвали злость, и именно она вытащила из того состояния, в которое Лену ввергли слова немца. — И я начал думать, куда ты могла деться. Допустим, ты все еще жива, думал я, что могло помешать тебе вернуться к ней? Меня осенило только спустя время. Но и тут мне не особо везло. Знаешь, сколько Елен, Ален, Лен Дементьевых было привлечено для работы на великую Германию? Сотни! И ты, хитрая маленькая дрянь… ты ведь знала, что я могу тебя искать, правда? И намеренно исказила свои данные — имя отца, место проживания до войны, профессию. Если бы не гауптштурмфюрер Цоллер и его внимательность к деталям, я бы, наверное, еще долго искал тебя по всей Германии. Но вот я тут!

Ротбауэр так неожиданно ударил в ладони, что Лена вздрогнула. Он заметил это и улыбнулся довольно.

— Знаешь, я мог бы найти тебя намного раньше. Дважды. Если бы этот старый болван Кнеллер рассказал бы о всем сразу же, как и положено хорошему солдату. О том, что ты присылала полицейского в тот же день, чтобы тебя исключили из списков остработников. И о письме гауптмана фон Ренбек, которое тот получил прошлой осенью. Но знаешь, я даже благодарен о том, что он промолчал. Он дал мне время простить тебя…

У Лены при последних словах пробежал холодок по спине, когда она заглянула в глаза Ротбауэра. Что-то такое было в них, что она сразу же почувствовала неладное. Словно она стояла на краю пропасти, и оставался единственный шаг, чтобы полететь в бездну. Или толчок в спину.

— Да, я простил тебя, Лена. В конце концов, ты росла в идеологии жидокоммунистов. Не твоя вина, что тебя воспитали ненавидеть, и поэтому ты никак не можешь понять новый порядок мира. И поэтому не можешь принять… — он вдруг замолчал и затянулся глубоко, по-прежнему не отрывая взгляда от ее лица. — Когда я ехал сюда, я был в полной уверенности, что заберу тебя сегодня. У меня даже есть разрешение арбайтсамта о передаче работника при себе. Нужна лишь подпись баронессы на документах, и дело сделано.

Одна подпись на документах, и ее передадут как вещь из рук в руки. Как когда-то в ее стране при царизме передавали крепостных…

— Здесь неплохо с тобой обращались, да? — вдруг спросил Ротбауэр. — Я смотрю, ты такая же дерзкая и упрямая, какой была раньше. Тот же взгляд. Даже тут ты умудрилась упасть на лапы, как кошка. Нашла за что зацепиться.

Он вдруг резко поднялся из кресла и, подойдя к открытому окну, громко крикнул: «Дитер!», призывая кого-то с площадки перед домом. Спустя некоторое время застучали каблуки сапог по паркету в соседних комнатах, и в гостиную вошел рыжеволосый молодой солдат. Он кивнул головой оберштурмбаннфюреру, бросил мельком любопытный взгляд на Лену и шагнул к столику, на который положил стопку сложенных бумаг. Потом он также без слов вышел вон по взмаху руки своего начальника.

— Это Дитер, — произнес лениво Ротбауэр, подходя к столу, чтобы коснуться бумаг. — Мой новый денщик. Старый болван Кнеллер не ценил свое место и сейчас где-то в окопах Восточного фронта. У вас еще будет время познакомиться с Дитером. Он славный малый.

— Фрау фон Ренбек не подпишет бумаги, — вдруг сорвалось с губ Лены то, что она обдумывала на протяжении последних минут. Жаль, что Иоганн находится так далеко, иначе она была бы абсолютно уверена в этом. А сейчас ее голос все-таки дрогнул, когда она сказала об этом.

— И не надо, — вдруг улыбнулся Ротбауэр довольно, чем поставил Лену в тупик. Неужели он решил оставить ее в покое? Неужели его слова о прощении были правдой? Возможно ли это?

— Я не заберу тебя с собой. Не сегодня и не отсюда, — добавил он. — Я хочу, чтобы ты понимала, что живешь только благодаря мне. А сейчас тебе сложно это понять и оценить. И быть признательной за это.

От мысли, что она когда-то будет ему признательной и о том, в чем для него может выражаться эта признательность, Лену аж передернуло. Скривила рот, не сумев сдержать эмоций, мысли, видимо, отразились в глазах, потому что лицо Ротбауэра тут же стало жестким и злым. Шрам на щеке побелел.

— Кроме того, я не хочу иметь никакого отношения к ублюдку, которым ты беременна.

Лену словно ударило этими словами. Будто кто-то толкнул в грудь с силой, отчего она даже пошатнулась и взглянула ошарашенно на него, довольного эффектом от этих слов. Он протянул руку и взял из стопки бумаг одну, развернул и стал читать:

— «Я знаю, ты в праве на меня сердиться. И ты в полном праве отказаться от меня, если твои чувства ко мне ослабели. Я готова смириться с твоим решением. Я не буду больше беспокоить тебя этим. Я прошу лишь об одном — помоги мне спасти ребенка. Потому что я в отчаянии…» Неудивительно, быть в таких чувствах при угрозе попасть на виселицу за расовое преступление!

Вот значит чем были эти бумаги, которые Ротбауэру принес денщик. Письмами, которые Лена отправляла раз за разом на фронт Рихарду и которые попадали с почты прямо в руки Цоллеру. Чем можно было оправдаться в этом случае? Что можно было придумать, чтобы выкрутиться из этой ситуации? Ее имя стояло в подписи, и при сличении почерка ее легко было можно опознать как автора этих писем. В двух из них она открыто пишет о беременности, которую подтвердит доктор при осмотре.

— Жаль, что гауптман не дожил до этой минуты. Но знаешь, его ведь можно наказать и после гибели. Показать его настоящий образ, а не тот, который сложился по хроникам и на страницах газет, — произнес Ротбауэр, складывая письмо. — На фоне того недовольства силами люфтваффе, которое царит в нашем обществе, статьи в газетах и журнале «Вермахт» будут весьма поучительны для остальных. Подумать только! «Сокол Гитлера», кавалер Рыцарского креста, вместо того, чтобы выполнять свой долг и бить врага в воздухе, вместо того, чтобы жениться на порядочной девушке и продолжить славный род ариев, пошел на преступление против нации и государства ради славянского отродья. Особенно будет приятно заклеймить представителя аристократии. Гауптштурмфюрер Цоллер просто подпрыгивает от нетерпения дать делу ход. А если грамотно все продумать, то можно даже связать имя фон Ренбек с тем делом об английском шпионе, которое все не дает покоя гауптштурмфюреру. Для него это будет отличной возможностью показать себя перед переводом в Берлин…

«…Если хочешь добиться от кого-то того, что тебе нужно, используй чувства…» — вспомнила Лена слова Ротбауэра и поняла, к чему он ведет сейчас. Но немец умудрился поставить ее в тупик в который раз своими следующими словами.

— Но я не стану этого делать, — вдруг сказал Ротбауэр, продолжая свою игру в кошки-мышки, которую затеял едва переступил порог этого дома. Явно наслаждаясь каждым моментом из нее и эмоциями, которые подмечал на лице Лены. — Я не стану обвинять тебя в преступлении против нации. А эти письма… все эти письма можно сжечь. Прямо здесь.

Он подтянул к себе тяжелую хрустальную пепельницу и достал из стопки одно из писем. Лена не верила до последнего, что он действительно будет сжигать их, уничтожая явные улики против нее. Но Ротбауэр это действительно сделал. Одно за другом ее письма, так и не дошедшие до адресата, превращались в пепел. Все одиннадцать штук. Она знала точное количество и считала каждый лист бумаги, который сгорал в пепельнице. Никакого подвоха. Это все были ее письма. Лена ясно различала свой почерк.