На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина. Страница 187

— Ты что-то знаешь? Скажи! — попросил он глухо. Сердце в груди так и бухало от волнения в этот момент в оглушающей тишине ночи. Но баронесса только запахнула халат плотнее, прячась от прохлады сентябрьской ночи, и заверила его, что это просто нервы разыгрались у нее перед завтрашним визитом на осмотр к генералу Тённису, только и всего.

Сам Рихард почти не волновался. Для него это был очередной этап к комиссии, на которой решится его судьба. Что может сказать ему доктор такого, что он не слышал прежде? Чем сможет вернуть ему воспоминания, которые все еще скрывались от него в дальних уголках разума? Но все же Рихард надеялся, что теперь, когда он откажется от своих мнимых галлюцинаций, в истинности которых был уверен, дело пойдет немного иначе. Он терпеливо в который раз позволил себя обследовать и ответил на все вопросы доктора.

Да, головные боли все еще бывают, но уже терпимее. Нет, у него никогда не было приступов эпилепсии. Да, память постепенно возвращается к нему, и он уверен, что уже полностью здоров. Нет, больше никаких заблуждений, теперь он точно знает, что было в реальности, а чего быть не могло никак.

— Позвольте на этот счет судить мне самому, — проговорил доктор, поправляя рукав халата, который уже успел испачкать в чернилах, пока писал результаты осмотра Рихарда. — Значит, вы отказываетесь от своих воспоминаний о супруге, я вас верно понимаю?

— Абсолютно, — произнес Рихард. Для всех окружающих его воспоминания о Лене действительно были фантазиями. Не было смысла сейчас усложнять свое положение. И тем более не было смысла рассказывать о том, что его жена — нелегалка, которую он, судя по всему, переправил в Швейцарию, помогая уйти от рук гестапо.

— А знаете, я вполне могу найти природу их появления, — вдруг сказал Тённис, еще раз пролистывая записи своих коллег из госпиталей на Сицилии и в Гренобле. — Вы говорили, что принимали «Первитин» за время, пока вас не нашли итальянцы. У вас при себе было три таблетки, и вы приняли их разом, потому что боялись потерять сознание, верно? Разве дивизионный доктор не предупреждал вас о дозе «Первитина», которую нельзя принимать? На данный момент нам известно, что превышение дозы влечет за собой обострение чувств, а иногда — что особенно важно — галлюцинации. Поэтому вашу парамнезию, допускаю, можно отнести насчет действия лекарства. Вы можете быть спокойны, господин гауптман, ментальное расстройство вам не грозит. Но меня беспокоят ваши головные боли, ускоренный пульс и перепады кровяного давления. Вы быстро восстанавливаетесь после такой травмы, буду откровенен, но все-таки я не думаю, что нам следует торопиться с комиссией. Я понимаю, что вы рветесь на фронт, но ваша первоочередная задача перед фюрером и рейхом — привести себя в полный порядок. Вернуться для вас означает самоубийство, господин гауптман. А вы нужны своей матери. Ну, и конечно, своей стране.

Баронесса была просто счастлива подобным решением доктора, а вот Рихарда оно привело в отчаяние. Ему казалось, что жизнь для него словно остановилась на моменте аварии, и он ничего не мог сделать, чтобы снова запустить ее ход.

— В Розенбург? — как-то слишком эмоционально отреагировала баронесса, когда он сообщил о своем желании уехать в Тюрингию. Он сумел договориться о перерыве в курсе восстановительных процедур в госпитале, которые, к слову, казались ему абсолютно бесполезными. И был уверен, что воздух родной земли пойдет ему на пользу. Особенно горный воздух Орт-ауф-Заале, куда он намеревался отправиться после того, как преклонит голову у урны с прахом дяди.

— Ты собираешься в Розенбург? Но зачем? Ты же так хотел восстановиться поскорее!

— Не вижу, как мне может помешать поездка в Тюрингию. Наоборот, местный воздух и термальные воды источника у Орт-ауф-Заале пойдут мне на пользу. И быть может, вызовут какие-либо перемены к лучшему. Сейчас я пока явно топчусь на месте. Кроме того, мне нужно забрать мои вещи. Хочу предстать перед комиссией в следующем месяце со всеми наградами, а они остались в Розенбурге.

— Дорогой, я могу сама привезти тебе вещи, не стоит из-за этого делать перерыв в лечении, — проговорила баронесса. — Ты же знаешь, я готова на все ради тебя. Даже поехать в деревню осенью, когда все так промозгло и сыро.

И Рихард согласился с матерью, что скорее всего, так будет лучше. Хотелось поскорее разделаться со всеми назначенными ему процедурами и приблизить день окончательного обследования. Но в ту же ночь, когда ему снова не спалось, и он снова раз за разом прокручивал воспоминания о Лене, вспомнил, что в момент их первой встречи они были в парке Розенбурга. Потому что у их ног крутились Артиг и Вейх. А этот фрагмент потянул за собой другой — о том, как он однажды летом встретил Лену на станции. Рихард вдруг вспомнил, что она почему-то выделялась среди прочих — без шляпки, без багажа. Просто стояла на площади перед зданием станции и ждала, когда он сбежит по ступеням. И вспомнил острое облегчение, которое ощутил в тот момент.

Словно он потерял ее и никак не мог найти, как ни пытался, но обошлось, вот она, перед ним… Живая и здоровая.

«Милая, садись в авто…». Легкий почти мимолетный поцелуй. Она злилась, что он не встретил ее на станции. Да-да, именно так. И эта злость так и угадывалась во всем ее облике тогда — в поджатых упрямо губах, в сложенных на груди руках. Вальтер, полицейский, который остановил их для проверки документов, еще похабно пошутил, что кому-то явно не повезет ночью.

«Она была в Розенбурге? Как — кто? Как гостья? Но иначе мама бы сказала, когда услышала имя от меня», думал Рихард, растирая сигарету в труху от волнения. Мысли метались в голове, как перепуганные птицы, и в это мешанине сложно удавалось ухватить за хвост хотя бы одну. Можно было дождаться утра, когда закончится действие веронала, и мать выйдет из своей комнаты после долгого сна. Но до этого момента было несколько часов, и он никак не мог выдержать столько времени без ответов. Тем более, в Розенбурге оставались его личные вещи — награды, записная книжка, фотокарточки.

Как он мог забыть об этом? Вот же возможный путь к восстановлению памяти!

Рихарду удалось приобрети билет на самый ранний поезд до Йены, который он мысленно подгонял, чтобы побыстрее приехать на место. Он не сообщил о своем приезде в Розенбург, потому пришлось искать, чем добраться до замка самостоятельно. К счастью, повезло — один из бауэров, чей хутор располагался по соседству с имением, приехал в Йену сдать молоко и масло для продажи. Пожилой немец с удовольствием подвез Рихарда на своем небольшом грузовичке на газе, от запаха которого разболелась к концу путешествия голова. Но эта боль меркла перед странной эйфорией, разлившейся волной в груди Рихарда, когда грузовичок миновал одни из ворот усадьбы и покатил по парковым аллеям. От предвкушения вдруг забилось сердце, отдаваясь гулко в ушах, и на какое-то мгновение ему показалось, что он потерял слух. Но нет, все чувства работали исправно — он слышал, как прошелестели шины по гравию, когда бауэр лихо подкатил к самому крыльцу, и как кричит недовольно Биргит, выскочившая из-за входных дверей. У Рихарда сжалось сердце, когда он заметил, как постарела и похудела за эти несколько месяцев их верная домоправительница.

— На задний двор! Все, кто продает что-то — на задний двор! — махнула она рукой и замерла на секунды, когда заметила барона, выпрыгивающего из кабины грузовичка. На какое-то мгновение на ее лице вдруг появилось странное выражение, словно она не рада была видеть Рихарда. Но Биргит так быстро взяла себя в руки, что он решил — ему просто показалось. Это же Биргит, которую он знал с самого детства.

— Господин Ритци! — воскликнула она, всплеснув руками. — Мы вас не ждали! Вы бы предупредили, я бы отправила Петера на станцию. Да еще и хозяйские половины плохо протоплены…

— Ничего, я могу подождать в кухне, — предложил Рихард, а потом увидел явное неприятие на лице Биргит того, что хозяин будет сидеть в служебной комнате вместе с прислугой, и добавил, что лучше тогда поедет в город, где в склепе храма лежал прах дяди Ханке. Затем он шагнул к Биргит и обнял ее, слегка ошеломленную этим поступком. — Прими мои соболезнования, Биргит. Мама рассказала мне о Руди. Это ужасно…