На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина. Страница 189

Быть может, он хранил письма от Лены в каком-то особом месте? Нет, вряд ли. Его денщик Франц определенно собрал бы все, что нашел в его комнате на Сицилии. А писем было не так мало, чтобы носить их с собой в кармане пилотного комбинезона или рубашки. Это было бы совсем неудобно.

Ни писем, ни фотокарточек в коробке не было. Зато Рихард нашел черно-белые негативы в большом конверте на самом дне, под книгами. Он быстро просмотрел в свете электрической лампочки каждый кадр, угадывая те, что снимал на Восточном фронте и здесь, в Розенбурге. А потом нашел и те, что искал, и вспомнил моменты, когда делал эти кадры. Здесь и Орт-ауф-Заале, на день Труда.

Она не была беременна.

Рихард еще раз просмотрел внимательно негативы, вглядываясь в каждую линию. Потом снова, чтобы убедиться, что глаза его не обманули. Фигура девушки на негативах была по-девичьи стройна. Как такое может быть? Он ошибся в датах? Рихард снова взглянул на записи в новой записной книжке, которую ему подарили еще в госпитале в Гренобле, чтобы он записывал все, что восстановит в памяти. Нет, все верно по отпускам. Он никак не мог быть в другие даты здесь, в Германии. И он отбросил книжку в приступе злости от себя подальше, куда-то в угол, ощущая собственное бессилие.

Доктора правы. Как его можно выпустить в небо в бой с противником, если он не может совладать с своим разумом?

Приезжать в Розенбург было ошибкой. Рихард чувствовал себя в этих стенах как-то странно. Словно за приоткрытой дверью скрывается что-то от него, но когда он подкрадывался и распахивал эту дверь, то обнаруживал за ней пустоту. Могло ли такое быть, что он действительно принял галлюцинации из-за лекарства за реальные воспоминания прошлого? В конце концов он вдруг отчетливо вспомнил, как после приема «Первитина» достал из кармана смятую фотокарточку, чтобы почерпнуть в ней силы. Ему нужно было взглянуть на нее. Хотя бы в последний раз.

Куда делась эта карточка потом? Наверное, уронил в воды Средиземного моря, когда потерял сознание. Или итальянские моряки посчитали ее мусором, когда поднимали его из надувной лодки. Может, все это ему просто привиделось? Игра разума на фоне травмы, как говорил доктор Тённис. И просто была девушка, которой он помогал перейти границу во Фрайбурге, а все остальное придумал его разум…

В ту ночь Ленхен пришла к нему. Скользнула светлым призраком в спальню. Пробежала легко босыми ножками бесшумно по ворсу ковра. Смело вошла в его объятия, когда он обхватил руками ее, забирая в плен, с наслаждением становясь ее пленником в ответ. Это был настолько реальный сон, что Рихард ощущал мягкость длинных волос Лены, в которые запускал ладони, чтобы удержать во время настойчивого поцелуя, выплескивая всю свою накопившуюся страсть и тоску по ней. Чувствовал ее кожу, когда скользил по ее тонкому телу ладонями, но особенно — как Лена цеплялась пальцами за его плечи, когда Рихард входил в нее. Это был настолько реальный сон, что он ощутил себя подростком, ступившим в пору созревания, когда едва успел добежать до ванной комнаты.

Что если и все остальное было всего лишь фантазией? Будоражащим нервы, до удивительного похожим на явь, но сном, который он принял за реальность? Значит, доктора все-таки правы. Значит, разум все-таки отказывает ему…Разве он не получил подтверждение тому, что его воспоминание о беременности Лены — плод его галлюцинации? И что тогда действительно настоящее? Что в его жизни было реальным, а что пусть и желанным, но придуманным? Может, он ошибся в своих рассуждениях? Ведь никаких доказательств, что Ленхен и есть маленькая русская из Розенбурга. А быть может даже, женщина, которая живет в его сердце, не существует вовсе…

Ранним утром Рихард забрал вахтельхундов из вольера и, погрузив в автомобиль, поехал в город, чтобы телефонировать знакомому доктору, работавшему в «Красном кресте». Но швейцарец разочаровал его своим ответом — никаких писем его коллеги не привозили. Если бы не собаки, которые ждали Рихарда в «опеле», он бы, наверное, уехал сразу же в Берлин, получив этот ответ. Ведь больше искать в Розенбурге ему было нечего. Но Артиг и Вейх не заслуживали быть брошенными хозяином, и Рихард вернулся в замок, разминувшись с матерью, которая, как выяснилось, уже успела приехать из столицы и ждала его в одной из гостиных.

— Я не ждал тебя здесь, — сообщил он баронессе, после того как коснулся губами ее руки и получил ответный поцелуй в лоб. Мать выглядела встревоженной, ее лицо под слоем пудры и румян было белым, и он испугался, что ей стало хуже. Баронесса тут же поспешила заверить его, что для тревог нет причины.

— Ты уехал так неожиданно, что я не могла не встревожиться. Что заставило тебя сделать это? Посреди ночи…

— Я ловил за хвост ускользающие воспоминания, — полушутя-полусерьезно произнес Рихард. — Но тщетно. Ничего нового.

— Мне жаль, — каким-то странным тоном произнесла баронесса. — Зато я привезла хорошие новости, Ритци. Я узнала, что вскоре ты будешь повышен в звании. Этот вопрос был временно отложен из-за твоего нездоровья, но теперь он снова открыт. И не забудь — перед аварией ты сбил двух британцев. Это было сказано entre nous, но все уже решено.

В любом другом случае душа Рихарда наполнилась бы радостью при этом известии. Но тот факт, что об этом повышении узнала первой баронесса в Берлине, подсказал ему предположение о том развитии событий, которое он бы ни за что не желал.

— А эта персона не сказала entre vous еще кое о чем? Не полагается ли к этому званию и определенная должность? Например, при Генеральном штабе люфтваффе?

— Ты всегда говорил, что штабистам не хватает опыта военных действий современной войны, — расслышав его ироничный тон, тут же перешла в защиту баронесса, поджав губы, как делала всегда, когда чувствовала себя загнанной в угол. — Почему бы тебе не помочь Германии в кабинете министерства? Тем более, что во главе Генштаба с недавних пор стал генерал-полковник Кортен [95]. Ты ведь когда-то был под его командованием в России?

— Значит, дела идут действительно неважно, раз с Востока забирают асов и командующих люфтваффе, — произнес Рихард. — И я бы не хотел в этот момент быть нигде, кроме как за штурвалом. Вопрос закрыт, мама. Я бы был благодарен, если бы все усилия ты направила мне в помощь в возвращении в небо, а не стремилась оставить меня на земле. Я знаю, ты хочешь мне блага…

— … но не всегда мои хлопоты идут на это, — продолжила баронесса за него фразу, которую он повторял раньше так часто ей. — Но я хочу, чтобы ты знал — что бы я ни делала, я делаю это только ради тебя, Ритци.

Когда-то мама уже говорила подобное, и сейчас это почему-то резануло слух, прошлось раздражителем по напряженным нервам. И снова возникло странное ощущение беспокойства и неудовлетворения, которое он впервые ощутил так сильно, как никогда прежде после травмы, именно здесь, в Розенбурге. Эти эмоции никуда не делись на протяжении остатка дня, в течение которого Рихард гулял в парке с собаками или просматривал бумаги дяди. И к ужину они достигли своего накала и вылились в чувство легкой неприязни. К удивлению Рихарда, она была направлена почему-то на одну из русских служанок, Катерину. Нет, это не было связано с ее внешностью или поведением. И уж точно не национальность была этому причиной. Но было что-то такое в нем, сидевшее глубоко занозой, что заставляло чувствовать в сторону девушки странную злость. Словно Катерина в чем-то виновата была перед ним.

И эти чувства были взаимны. Пару раз Рихард ловил случайно взгляд Катерины, обращенный в его сторону, и этот взгляд был полон негодования. А когда она отступала от стола к стене столовой за его спину, то он затылком ощущал ее ненависть, отчего градус его раздражения только повышался, предвещая близкий приступ, как это бывало в госпитале.

— Я хочу, чтобы Катерина вышла вон, — ровным тоном произнес неожиданно для всех Рихард в конце ужина, когда служанки убирали грязную посуду со стола, чтобы сервировать кофе и десерт. Озлобленность в сторону русской достигла своего апогея, а он совсем не хотел сорвать на девушке свои чувства. Но больше терпеть ее присутствия рядом он не мог.