Левая рука тьмы - Ле Гуин Урсула Кребер. Страница 6

— Среди людей я человек без лица. На меня смотрят и меня не видят. Я говорю, и меня не слышат. Я прихожу, и мне не рады. Нет для меня места у огня, нет пищи на столе для меня, нет ложа, на котором я могу отдохнуть. Но все же у меня есть имя — Геттерен зовут меня. Это имя проклятием лежит на мне, и я бросаю его в Очаг, а вместе с ним и мой позор. И ныне безымянным я ухожу искать своей смерти. — И тогда сидящие у очага повскакивали с мест с криками и шумом, полные желания убить его, потому убийство куда более легкий грех, чем самоубийство. Ему удалось уйти от них, и он направился на север, через всю страну к Ледникам, и преследователи не смогли настичь его. Удрученные, они вернулись в Шат. Но Геттерен продолжал свой путь и через два дня добрался до Льдов Перинга. [4]

Два дня он шел на север по льдам. У него не было с собой еды, он не мог согреть свое тело ничем, кроме плаща. На льду ничего не растет и там не водятся животные. Стоял месяц Сасми, и первый снег падал днем и ночью. Согнувшись, он в одиночку шел сквозь бури. На второй день он понял, что слабеет. На вторую ночь ему пришлось прилечь и немного поспать. Проснувшись на третье утро, он увидел, что руки его отморожены, и ног он тоже не чувствует, но он не мог расшнуровать сапоги, чтобы взглянуть на них, поскольку руки почти не слушались его. Он пополз, опираясь на колени и локти. В действиях его не было смысла, поскольку было все равно, умрет ли он на этом льду или где-то в другом месте, но он чувствовал, что должен двигаться на север.

Прошло много времени, пока снег перестал падать и ветер стих. Встало солнце. Двигаясь на четвереньках, он не видел, что делается перед ним, потому что меховой капюшон плаща падал ему на глаза. Ни руки его, ни ноги, ни лицо больше не чувствовали холода, и он решил, что мороз окончательно одержал над ним верх. Все же он мог еще двигаться. Снег, покрывавший льды, предстал перед ним странным видением — ему казалось, что его окружает белая трава, растущая изо льда. Нагнувшись пощупать ее, он сразу выпрямился, потому что она обожгла его как лезвием. Он больше не мог ползти и сел, откинув капюшон и оглядевшись. Всюду, куда достигал его взор, лежали поля белой травы, ослепительно сверкающей под солнцем. Он видел стволы белых деревьев, с белыми листьями на ветках. Ярко светило солнце, ветер стих, и все вокруг было полно белого света.

Геттерен стянул перчатки и взглянул на свои руки. Они были белы как снег. Но окоченение прошло, и он мог сгибать пальцы и попытался встать. Он не чувствовал ни боли, ни холода, ни голода.

Далеко на севере надо льдами возвышалась белая башня, как замок Домена, и с той стороны кто-то двигался к нему. Прошло немного времени, и Геттерен увидел, что человек этот обнажен, кожа его бела и волосы тоже были белого цвета. Он подошел ближе и, оказавшись совсем рядом, заговорил. Геттерен спросил:

— Кто ты?

Белый человек сказал:

— Я твой брат и кеммеринг, Ход.

Ход — таково было имя его брата, который убил себя. И Геттерен увидел, что и тело и лицо белого человека в самом деле напоминали ему о брате. Но в животе его жизни уже не было, и голос его был слаб, как шуршание раскалывающегося льда.

— Что это за место? — спросил Геттерен.

Ход ответил:

— Это Место внутри Молний. Мы, те, кто убивает себя, живем здесь. Здесь мы с тобой можем быть верны нашему обету.

Геттерен был испуган, и он сказал:

— Я не останусь тут. Если ты пойдешь вместе со мной в южные земли от нашего Очага, мы сможем там остаться вместе и хранить наш обет до конца жизни и никто не будет знать о нашем проступке. Но ты нарушил свой обет, когда расстался с ним вместе со своей жизнью. И теперь ты не можешь называть меня по имени.

Это было правдой. Ход пошевелил белыми губами, но не мог назвать имени своего брата.

Он подбежал к брату, протянув руки, чтобы поддержать его, и схватил его за левую руку. Геттерен вырвал руку и отпрянул от него. Он двинулся к югу и во время движения видел, как перед ним встает белая стена падающего снега, и когда он вошел в нее, то снова опустился на колени, потому что не мог идти, а только ползти.

На девятый день своего пребывания во льдах, он был найден людьми Очага Орхоч, который лежит к северо-востоку от Шата. Они не знали ни кто он, ни откуда пришел, потому что они нашли его ползущим по снегу, отощавшим, ослепшим от белизны снега, с лицом, почерневшим от солнца и мороза, забывшим все слова. И все же он был здоров, если не считать его левой руки, которая отмерзла и которую пришлось ампутировать. Кое-кто из здешних говорил, что это Геттерен из Шата, о котором они слышали разговоры; другие говорили, что этого не может быть, потому что Геттерен ушел во льды с первыми осенними молниями и, конечно же, погиб. Сам он отрицал, что имя его звучит как Геттерен. Поправившись, он оставил Орхоч и Штормовой Берег и ушел в южные земли, назвавшись Эннохом.

Когда Эннох, живший в долинах Рера, был уже пожилым человеком, он встретил человека из своих краев и спросил его:

— Как поживает Домен Шат?

Человек сказал ему, что у Шата дела плохи. Затухают очаги и скудеют пашни, люди чахнут от болезней, посевы вымерзают, и урожаи гниют — и так уж длится много лет. Тогда Эннох сказал ему:

— Я Геттерен из Шата, — и рассказал ему, как он поднялся на льды и кого он там встретил. В конце своего повествования он сказал:

— Скажи всем в Шате, что возвращаю себе свое имя и свою тень.

Прошло много дней, после которых Геттерен заболел и умер. Путешественник донес его имя до Шата, и все увидели, что с того времени дела в Домене пошли лучше и стало как и должно быть и на полях, и в домах, и у очагов.

3. СУМАСШЕДШИЙ КОРОЛЬ

Спал я допоздна и весь остаток утра провел, читая свои заметки о манерах, принятых во Дворце, и работы моих предшественников, исследования касательно психологии геттениан и их поведения. Я не вдумывался в то, что читал, и это не имело значения, так как я все уже знал наизусть и читал лишь для того, чтобы заглушить внутренний голос, который продолжал нашептывать мне: «Все плохо». Когда мне не удавалось заставить его замолчать, я спорил с ним, доказывая, что могу обойтись и без Эстравена — и даже, может быть, лучше, чем с ним. Кроме того, мои обязанности здесь должен был выполнять один-единственный человек. Здесь должен был быть только один Первый Мобиль. Новости о любом мире доносил до Эйкумены только единственный голос, голос единственного человека во плоти, который должен был нести свою одинокую вахту. Его могли убить, как Пеллелга на Фор-Таурусе, или запереть вместе с сумасшедшими, как случилось с первыми тремя Мобилями на Гао, одним за другим, и тем не менее, эта практика соблюдалась, потому что она работала и приносила плоды. Единственный голос, говоривший правду, обладал большей мощью, чем флоты и армии, и он давал простор во времени, массу времени, а времени у Эйкумены хватало более, чем… Ты не должен поддаваться внутреннему голосу, урезонивал я себя в тишине, и ты должен явиться во Дворец на аудиенцию к Королю, когда пробьет Второй Час, спокойным, собранным и решительным. Я говорил себе эти слова, стоя в приемной, перед тем как предстать перед Королем.

Дворцовая стража и слуги вели меня в приемную по длинным холлам и коридорам Дома Короля. Посыльный, попросив подождать, оставил меня одного в большой комнате без окон. Здесь я ждал, полный напряжения. Продав свой четвертый рубин (Исследователи сообщили, что геттениане ценят углеродные образования куда выше, чем на Земле, и я прибыл на Зиму с полным карманом камней, которыми я мог расплачиваться), я использовал треть вырученной суммы на торжественное одеяние ко вчерашнему параду и сегодняшней аудиенции; все на мне было новым, очень плотным и хорошо скроенным, как вся одежда на Кархиде — белая вязаная рубашка, серые брюки, длинный плащ в виде накидки, хиеб из сине-зеленой кожи, новая шляпа, новые перчатки, под соответствующим углом засунутые за пояс хиеба, новые сапоги. Ощущение, что я одет как подобается, усиливало мое чувство спокойствия и решимости. Я был уверен, что спокойная решимость не подведет меня.