Птица в клетке - Роу Робин. Страница 5

– Я в деле, – сообщаю я, уже предвкушая развлечение, ведь это же клево – куда-то поехать. – Да, будет круто. Приключение! Захватим с собой одеяла.

Джесс расплывается в улыбке и довольно болезненно сует мне в ухо свободный наушник.

– Мужик, ты не пожалеешь. Послушай.

Завывания солиста и грохот гитар ничем не отличаются от десятков других групп, к чьему творчеству он меня приобщал, но я улыбаюсь и доедаю остатки курицы. И лишь вполуха слушаю, как остальные решают, сколько машин нам потребуется, чтобы всем доехать на место.

4

После школы я резко сворачиваю направо и срезаю путь через парк. На самом деле парком его не назовешь: никаких тебе горок или спортивных снарядов или чего-то еще, что могло бы привлечь сюда родителей с детьми. Лишь несколько небольших прудов и едва видных тропинок. Мне больше нравится ходить здесь – не потому, что так быстрее, а потому что так я вроде бы не прячусь от Джареда и автобуса, словно последний трус.

Иногда, если хорошенько постараюсь, я вспоминаю, как мы с ним столкнулись в первый же день в детском саду. Мама пришла меня забирать, и я рассказал, мол, у меня в группе есть очень злой мальчик. Бьет других детей, пока воспитатель не видит. Пачкает чужие акварели черным карандашом. Рушит башенки, которые построили ребята.

Мама слушала, кивала, а потом заявила, что не бывает злых детей, есть только несчастные.

– Откуда тебе знать? – спросил я. – Ты же его не видела.

– А мне и не надо. Я и так знаю. – Она не рассказала, откуда именно, но заверила, что Джареда надо просто пожалеть.

На следующий день, когда он опрокинул мою башенку, я положил руку ему на плечо и сказал:

– Все в порядке. Я знаю, что ты просто несчастлив.

А он ударил меня в глаз.

Я сказал маме, что она была не права. Джаред злой, он меня ударил. Я ждал, что она рассердится, пригрозит позвонить его родителям, но мама повторила, что злых нет, есть несчастные, а злость изводит человека, как незаживающая болячка.

Позже, глядя, как Джаред в одиночку играет на площадке или прячется под деревянными балками домика, точно оживший садовый гном, я с грустью представлял болячки у него под кожей, там, где никто не видит.

Но я их видел. И вижу до сих пор и сочувствую ему так, как научила меня мама.

Однако меньше бояться его я так и не стал.

Едва войдя в дом, я открываю чемодан и достаю блокнот на пружине. Я нашел его в мамином столе, в нашем прежнем доме, и спрятал, пока остальное имущество описывали, упаковывали и убирали прочь. Иногда я почти мог их представить: кисти для рисования, зубные щетки, рубашки, лоскутные одеяла, книги, музыкальные инструменты – все они спят в коробках, в темноте.

Насколько я знаю, в одной из этих коробок лежат еще сотни таких блокнотов. Но этот – все, что мне досталось. Страницы исписаны с обеих сторон, ровно до половины блокнота.

Я листаю наугад и останавливаюсь на уже хорошо знакомой странице. Первый раз, когда я на нее наткнулся, решил, будто это список маминых любимых фильмов. Я опознал не все, но пара ей точно нравилась. С другой стороны – а где тогда все ленты с Ширли Темпл? Мама их обожала. И откуда в списке фильмы о войне? Их она терпеть не могла.

Так если это не перечень любимых или нелюбимых фильмов, то что же? Раз она их написала, значит, это было важно. Может, что-то случилось в те дни, когда она их посмотрела. Или… не знаю, но что-то же это значило.

В тысячный раз я жалел, что мама не озаглавила списки, потому что весь блокнот из них одних и состоял. Список мест. Список цветов. Список песен. Но ни единого заглавия. Никакого контекста. Ни малейшего шанса понять, что они все значат.

5

Я переступаю порог дома Чарли и словно попадаю в плохой вестерн. Кто-то вздернул и выпотрошил огромного игрушечного кота Сильвестра, которого приятель выиграл на ярмарке прошлой весной. Белый пушистый наполнитель вываливается из живота и кружится под потолком, а сам Сильвестр болтается на люстре в петле из скакалки.

Мимо пролетает брат Чарли в одном только плаще Супермена. Еще трое в едва подходящих по размеру вещах несутся за ним следом, причем один тащит банку с джемом, а остальные размахивают пистолетами. Я ныряю между ними.

Вскоре я оказываюсь в окружении одинаково светловолосых детей. Двое запрыгивают на меня, упираясь ногами мне в ребра, и карабкаются, будто по шведской стенке. Остальные хихикают и обнимают мои ноги. Все такие чумазые, будто дымоходы чистили. Дом сильно смахивает на приют из рассказов Диккенса. Только дети тут счастливы, а злодей всего один.

Кстати, о Чарли – он как раз с угрожающим видом спускается по лестнице. Малыши у меня на руках сжимаются и утыкаются мне в плечи. Те, что на полу, пытаются сбежать, но Чарли успевает отобрать у Томаса джем и приказать Оливье надеть штаны.

– Нам пора, – говорю я детям у себя на руках.

Они целуют меня в щеки, спрыгивают на пол и бегут за остальной бандой вверх по ступеням. Ума не приложу, как им удается расти милыми ребятами в атмосфере постоянного ужаса и тирании.

Чарли хватает куртку с обеденного стола и смотрит на нее в потрясении и ярости. С рукава капает что-то лиловое и тягучее. Я не выдерживаю и смеюсь.

– Томас! – ревет Чарли, и даже мне становится страшно.

Еще несколько белокурых малышей с испуганным писком разбегается в разные стороны. Чарли грозно выдвигается к ним, но я хватаю его за руку.

– Мы опоздаем.

На самом деле начать рубиться в лазертаг и видеоигры можно когда угодно, но я пытаюсь предотвратить кровопролитие.

– Да я ж только купил эту куртку!

Чарли очень серьезно относится к своим вещам. Денег у них всегда в обрез – побочный эффект такого количества детей, – так что ему приходится работать в фирме, которая занимается ландшафтным дизайном. Косит, сгребает листья, ворочает тяжести.

– Уверен, это можно отмыть.

Чарли издает рев Кинг-Конга.

– Когда же я наконец выпущусь, дождаться не могу!

Одна светловолосая голова высовывается из-за перил:

– Мы тоже!

Из теней доносится хихиканье. Чарли швыряет куртку на стол и топает к лестнице. Дети снова испуганно пищат.

– Чарли. Идем.

– Я замерзну, – заявляет он, а это полная чушь. На улице пятнадцать градусов.

– Бедный Чарли. Хочешь, я тебе свою куртку одолжу? – Я демонстративно начинаю раздеваться, и он с такой силой меня отпихивает, что я спотыкаюсь, но, к счастью, приземляюсь на кучу внутренностей Сильвестра. – Мужик, серьезно, однажды ты меня покалечишь.

Он улыбается: перспектива явно слегка улучшила его настроение. Что ж, рад помочь.

– Разогнать свою тачку сможешь? – ворчит Чарли уже просто порядка ради.

– Говори, что хочешь, но у меня отпадная машина.

– Да обычная легковушка, только многоместная.

Вообще-то у меня «Сааб» шестьдесят восьмого года, его еще дед маме подарил, когда она подростком была. Мама сохранила машину – удивительная сентиментальность, если вспомнить, что они с дедом десять лет как не общаются.

Когда «Сааб» только купили, машина была оливкового цвета, но время превратило его в кислотно-зеленый. Снаружи он сильно смахивает на старомодную карету «Скорой помощи». Открой дверцу – и перенесешься на пару тысяч лет вперед. Интерьер почти целиком заменили, поэтому приборная доска и элементы управления выглядят так, как режиссеры пятидесятых представляли себе космические корабли будущего. Куча изгибающихся серебряных деталей и огромные красные кнопки. Но страннее всего расположенный по центру теплоотвод в виде лица робота.

Чарли включает обогреватель, чтобы лишний раз подчеркнуть, что он остался без куртки, и круглый рот робота загорается красным.

– Скажи спасибо, что у меня вообще машина есть, – говорю я, – а то повез бы тебя на раме своего велосипеда.