Гридень 2. Поиск пути (СИ) - Старый Денис. Страница 27
Я стоял еще, наверное, с минуту, слушал разговоры. Уже почти мертвецы стали обсуждать девиц, которые только что решали их сексуальные проблемы. Они наперебой хвастались своими успехами, а я по головам определял месторасположение каждого из трех. То же самое должен был делать и Боброк.
— Тот, что у оконца дальнего твой, сразу делаешь шаг право и три шага вперед, там твой враг, мои два других, — сказал я шепотом и резко открыл дверь.
Мы влетали во внутрь, как два урагана, трое воинов, наших противников, бывших сейчас голыми, безоружными и обескураженными, ничего не успели противопоставить нашему напору и внезапности. Первым ударом кистеня я вышиб дух из Вышаты, несмотря на то, что удобнее было сперва расправиться с другим противником. Но именно Вышата был наиболее опасным из этой тройки.
— Кто вы? Убью! — успел прорычать последний почти мертвец, пока и в его голову не прилетел мешочек с песком.
Боброк расправился со своим противником еще раньше. Почему так, только лишь вырубили Вышату и его людей? Можно же было заколоть, меньше мороки? Но я не мог допустить того, чтобы вместо несчастного случая появилась и другая версия, связанная с убийством. И пусть я переоцениваю и местные традиции расследования преступлений, как и вовсе стремление их проводить. Однако, на костяках, если они останутся после пожара, можно было бы увидеть повреждения костей от ударов мечом, или топором. Ну а об наших противоречиях с Вышатой знают все.
— Давай смолу! — сказал я и Боброк, сперва осторожно приоткрыв дверцу мыльни и убедившись, что рядом нет никого, шмыгнул за дверь.
Нам сильно везло в том плане, что мыльни-бани было принято ставить всегда в стороне от жилых построек. Зачем, не особо понятно, может как раз для разврата. Так что до ближайшего дома от мыльни Вышаты было где-то около ста метров.
Боброк принес немного смолы, ну а я стал раскидывать камни, внутри которых был огонь, еще мы кинули в сторонку сыроватый хворост, чтобы было больше угарного газа.
Уже через час мы шли на конях по кромке леса, переодевшись в доспехи. Мыльня успеха сгореть, а находящиеся внутри ее люди, умереть. Далеко не сразу прибежали люди тушить мыльню, да и сильно поздно было, явно за полночь, так что многие спали. Дверь мы не подпирали, это было бы слишком демаскирующе.
Но не сразу мы с Боброком ушли, держали, спрятавшись в кустах, дверь на прицеле. Я из арбалета, мой напарник с луком. Если бы кто-то все же вышел из мыльни, пришлось бы стрелять. В подобном стечении обстоятельств было бы очень много сложностей, случилась бы и погоня, но лучше так, и потом уйти в несознанку, все отрицать, чем допустить прямых свидетелей. Но обошлось и мы скоро, как только обрушилась крыша мыльни и стало понятно, что в таких условиях никто не выживет, сперва ползком, а после и в полный рост, уходили с места осуществления возмездия.
— Нынче мы повязаны грехом, — сказал Боброк, когда мы остановились в лесу и разожгли костер.
— Местью повязаны, — поправил я своего напарника. — А еще это была тренировка. Теперь вы увидели, что можно делать, когда владеешь тайным умением прятаться и сражаться.
— Зайти в стан врага так же будет сложно, — высказался Лис.
— А много выставляли мы дозоров, когда шли от Берлады в Киев? Или только тогда, как прознали о половцев рядом? — задавал я наводящие вопросы. — Вот так мы могли бы ночью и в нашем лагере пробраться к шатру князя.
Говорить о случившемся особо не хотелось ни мне, ни моим напарникам. Так что за костром, жаря на палочках сало, мы так просидели еще часа два за разговорами и обсуждением того, когда Боброк решится, наконец, заслать сватов к старосте, дабы тот отдал ему свою младшую дочку Алену, на которую запал десятник Боброк.
— Все, разъезжаемся, я к кузнецу Маске, — сказал я, когда мы уже вышли к нашим деревням. — Вечером жду вас двоих, нужно обсудить отправку к половцам с выкупом за Ирину.
Боброк кивнул и направил своего коня в сторону деревни местных, я же поскакал чуть в сторону, в деревню беженцев, там и была наша кузнечная мастерская.
Я не мог самостоятельно ехать вызволять Рахиль, пусть от воспоминаний о ней у меня до сих пор присутствует некоторое помутнение сознания, которое, правда проходит после общения с Мартой, но после попытки ее изнасиловать моя домработница не сразу смогла со мной лечь. Так что воспоминания о Рахиль оставались во мне, но ехать я все равно не мог.
Идет период моего становления, создания экономической базы для будущих шагов вперед. К сожалению, не получается лишь сказать, поручить, обозначить проблему и быть уверенным, что все удастся, решиться. Сколько мы искали способ искусственного оплодотворения?.. Я даже не хочу вспоминать эти моменты, когда подсовывали возбужденным коням некое изделие из соломы, но те, своими возбужденными агрегатами ломали всю конструкцию и сшибали с ног осеменатора-селянина. Ничего, и это преодолели и уже трех коров от одного быка оплодотворили, как и некоторых лошадей.
И так во всем, приходится присутствовать почти на каждом процессе. Во-первых, чтобы понимать, как это тут, в этом времени, делается, например помол муки, неизменно грубый и некачественный; во-вторых, когда я вижу процесс, то могу лучше понять, что можно сделать для его улучшения. Или не понимаю сразу, но долго думаю, вспоминая то, как предки решали проблемы, которые стоят и перед нами.
События могли пойти вскачь и я опасался того, что не успею многое сделать, показать, построить и создать. Придется уходить, оставлять свои земли. И как славно было бы вернуться, а тут хозяйство уже на совершенно новом уровне. Поэтому максимум работы, новшеств и их апробация.
— Что, Асан, не забил тебя еще Маска до смерти? Работаешь справно? — спросил я у отрока-ученика кузнеца.
— Мастер мудр и добрый! И я работаю, — отвечал Асан, вызывая у меня смех.
Это Маска добрый? Да его боятся все беженцы, причем даже те, кто участвует в ополчении и отважно держит пику, когда на тренировках и учениях на него накатывается тяжелая конница. Маска решает все вопросы поединками и избил уже с пяток моих людей. Да, все и беженцы и местные — это мои люди. Я уже ощущаю ответственность за всех поселенцев. Наверное, я неплохой феодал.
— Что? Сотник, пришел вновь бить меня? Мало было тебе в прошлый раз? — в кожаном фартуке на голое тело, из кузни вышел Маска.
— В последний раз ты только задел меня, кузнец, но снова был бит. Сколько еще я должен раз тебя ударить, чтобы ты успокоился? — спрашивал я могучего кузнеца, улыбаясь.
Интересный он все же мужик. Поставил вопрос силы на первое место в системе своего мировоззрения и общения. Так как равных себе найти не может, так и остается одиночкой. Социопат, который никак не освоится в обществе. Как только жену себе нашел? Тоже после поединка? Она его избила, а он и влюбился? Хотя жена Маски казалась хрупкой и улыбчивой женщиной, но мало ли какими кунфу владеет.
— Ну? Где она? — спросил я.
— Он, или Она? — вопросом на вопрос отвечал кузнец.
Иной бы и не понял о чем идет речь, но для меня все ясно: Маска спрашивает, что именно я хотел бы посмотреть в первую очередь, плуг или косу.
— Давай ее, — усмехнулся я. — Женщине нужно уступать.
— Да? Зачем ей уступать? Что же ты за муж, который уступает жене? — говорил Маска, при этом сам прятал глаза, не смея посмотреть на свою жену, Евпраксию.
А она вышла во двор, наверное, чтобы полюбоваться на своего мужа-гиганта, который сейчас с голой задницей красовался в центре двора. Но это их сексуальные фантазии, меня нынче заботило иное.
И вот мне вынесли ее — залог того, что скотина наша будет множится и оставаться сытой. Коса-литвинка, привычная моему глазу, была очень похожа на тот инструмент, которым повсеместно пользовались на селе, пока в обиход не вошли триммеры.
Я знал историю развития сельского хозяйства на Руси, пусть и не так, как хотелось бы, но не совсем уж был и остаюсь дремучим в этом отношении человеком. Знал я и о том, что до Петра Великого в иной реальности, урожай собирали серпами. Ими же и собирали корма для скотины на зиму. Продуктивность косы-литвинки не идет ни в какое сравнение с серпом. Это замена сразу пятерых, может и большего количества работников.