Невестка слепого барона (СИ) - Ром Полина. Страница 53

Оставшиеся до смерти годы промелькнули как один день. Что-то я успел сделать за это время, до чего-то так и не дошли руки. В центральном поселке открылся Дом детского творчества. Управление образования выделило двенадцать ставок, выбить которые мне стоило седых волос. Колхоз отремонтировал большое уютное общежитие для преподавателей. Ехали к нам молодые довольно охотно, потому что колхозом им были обещаны дома через пять лет работы. Да и прочими благами обижать не собирались. Пусть живут, со временем, глядишь -- женятся и детишек нарожают. Отремонтировали старый стадион: появились секции легкой атлетики, лыжная секция и футбольная. А для девочек – художественная гимнастика и бальные танцы.

Все это было нужно и важно: дети – будущее любой нации, любой организации. Но с какого-то момента я все сильнее начал ощущать тоску: Любушка уже выросла. И хотя я лично отправил ей хороший телефон еще на восьмой день рождения, каждые год-полтора меняя на новую модель, все реже брала трубку и отвечала мне. У нее была своя, не слишком понятная мне жизнь, и впускать меня туда выросшая дочь пока не хотела.

Я утешал себя мечтами: “Мне всего-то сорок шесть, будут внуки – может с ними получится отношения наладить.

Я бы их брал на все лето. Здесь-то у меня сад и детишкам раздолье…”.

Свободное время, хоть и было его немного, я тратил на чтение. Холостятский быт был давно налажен, да и соседка, тетка Марья, приходя готовить три раза в неделю не давала мне голодать. Так что вечера я иногда тратил на всяческие романы в стиле "Назад в СССР", "Как я был Сталиным и выиграл войну" и прочее. Вроде и мусорные книги, а вроде и интересные. Этакая новая манера исправлять старые ошибки хотя бы на бумаге.

А умер я очень бестолково, в автомобильной аварии, когда в наш «Ниссан» с правой стороны врезался какой-то дурной мотоциклист. Четко помню только удар на перекрестке... Уже теряя сознание, я чувствовал, как меня тащит на траву газона перепуганный Василь, мой водитель, приговаривая:

— Александр Петрович, миленький, только сознание не теряй! Смотри на меня, смотри! Глаза не закрывай!

Сейчас, сейчас я перетяну… Ишь ты, как хлещет, зараза…

Похоже, рваным железом мне перебило какую-то вену или артерию на ноге: кровь действительно текла по ноге щедрым ручьем, и сознание мутилось. Перепуганный мотоциклист топтался рядом, баюкая сломанную руку и пытаясь давать какие-то бестолковые советы. Я видел, как шевелятся его губы, но слов уже не слышал…

***

Бархатная черная темнота, в которой я оказался, слабо и редко поблескивала тусклыми далекими звездочками, холодными и чужими. Только одна из них, теплого золотистого цвета, плыла рядом со мной. Не было боли и страха, как, впрочем, не было тела и голоса. Однако там, в этом безбрежном космосе, отсутствие тела не слишком пугало. Напротив, каким-то удивительным образом я мог видеть все вокруг, на триста шестьдесят градусов.

И точно так же, совершенно непонятно почему, был уверен, что у меня есть какое-то очень важное дело. Важное настолько, что мой путь на Земле прерван раньше времени. Никогда ни в какую мистику я не верил, но ощущение, что золотая звездочка послана мне в помощь, так и не покинуло меня до того момента, как Вселенная начала сжиматься, закручиваясь в плотный тугой вихрь и вбирая в себя меня и ту самую теплую золотинку…

***

Очнулся я в совершенно непонятном месте от режущей боли в ноге и торопливого чужого голоса:

— Он приходит в себя, ваше величество! Думаю, барон фон Ваерман выживет. Крови он, конечно, потерял много…

— Не барон, Листран, не барон! Отныне он граф Ваерман! – солидно поправил торопливого второй голос, гораздо более уверенный.

Глава 2

Мир, в котором я очнулся, попахивал безумием и средневековьем. Я принял далеко его не сразу...

Первые два дня тупо молчал и закрывал глаза, реагируя так на любые вопросы знахаря. Назвать этого мужика врачом у меня язык не поворачивался. Пожилой дядька, одетый в смешной бархатный костюм с обтрепанными кружевными манжетами и сальным пятном на пузе. Грязные пальцы, на которые он нацепил шесть или семь перстней. Из колец большая часть казалась медными и только два – серебряными. Знахарь рассуждал о каких-то четырех жидкостях тела и нес дикую белиберду, рассказывая мне, как привести эти самые жидкости в равновесие.

Между тем за все время рану на ноге он так и не осмотрел.

Я брезговал пить отвары и настойки, которые знахарь мне приносил. И с молчаливого одобрения собственного лакея сливал это в горшок, который при нужде подавал Гронт. Слуга, кажется, искренне переживал о моем здоровье. Он даже принес чистую тряпку, чтобы сменить заскорузлую повязку. И перебинтовал сам, вполне умело очистив рану от слизи и засохшей крови и смазав какой-то мазью.

— Завсегда от ран и прочего тетки Мейсы бальзам пользую, авось и сейчас поможет, – тихо пояснил лакей, помогая мне переворачиваться.

Увы, я был так слаб, что не мог самостоятельно даже помочиться. У меня постоянно кружилась голова, и первое время я воспринимал окружающий мир как дурной сон. Только через сутки до меня дошло, что этот мир реален и в этом чужом теле я застрял навсегда. Рассматривал комнату, не желая верить в ее реальность: огромный зал с натертым до блеска паркетом, золочеными подсвечниками на стенах и гигантской хрустальной люстрой на высоте не менее четырех метров. Люстра, кстати, тоже была утыкана свечами. Сколько было окон, я сосчитать не смог: часть комнаты от меня загораживал огромный полог. Снаружи бархат, внутри синяя гладкая ткань, расшитая звездочками.

Странным для меня было многое: и то, что тело чужое, непривычно высокое и молодое, и то, что говорили на языке, который я никогда не учил, но при этом прекрасно понимал.

С языками у меня вообще была беда еще со студенческих времен. С грехом пополам я одолел в институте начатки английского. И только когда занял председательское место, начал учить его снова: импортные машины, всевозможные тракторы и комбайны часто имели техническое описание только на английском. Так что говорить свободно я не стал, но как минимум поднаторел в технической терминологии.

Язык, на котором беседовали в этом мире, казался очень сильно исковерканным английским. Я отслеживал некоторые общие корни и манеру строить предложения с тем языком, что учил на Земле.

Самым непонятным было то, что этим “новым английским” я владел в совершенстве. Русский при этом остался сохранённым. При всех несуразицах я прекрасно помнил прошлую жизнь и точно знал, кто я такой, помнил, как появился в этом мире.

На третий день, к полудню, пережив еще один визит знахаря, я рискнул заговорить с лакеем. С тем самым Гронтом. Для начала беседы я выбрал самый идиотски-правильный вопрос:

— Где я?

— Его королевское величество повелел вас во дворце пристроить. Прямо целые апартаменты выделили и для вас, и для вещей. Вот эта вот комната и есть, – слуга широким жестом обвел зал, в котором я лежал, и затем махнул куда-то за изголовье кровати: – А там вон другая, поменьше, где сундуки ваши стоят. Там же и мне ночевать разрешили, чтоб я завсегда при вашей особе был.

То, что это не глупый розыгрыш я поверил уже давно. У меня было время рассмотреть части нового тела, даже интимные. К сожалению, слабость была такая, что я вынужден был пользоваться горшком, который придерживал лакей. Фарфоровым горшком с позолотой! Надо сказать, что к прежнему владельцу этого тела мать-природа была весьма щедра. В прошлой жизни я был не только ростом поменьше, но и мордой попроще. Лицо я рассмотрел, когда Гронт брил меня. Брил, кстати, довольно умело и аккуратно.

«А ничего так хлопчик получился!», – подумалось мне при взгляде в зеркало.

Не сусальный красавчик, но вполне интересный молодой парень. Из тех, что нравятся женщинам и не вызывают отторжения у мужчин. Темные густые волосы сильно засалены, да и длинная рубаха, в которую я одет, серая от грязи, изрядно пованивает немытым телом. Но главным было то, что руки-ноги меня слушаются, рана перестала кровоточить, а слабость… слабость скоро пройдет.